Уильям Теккерей - Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

• Название: Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
• Автор: Уильям Теккерей
• Жанр: Историческая проза

В настоящий том входит вторая книга романа У.Теккерея "Ньюкомы". Это, несомненно, один из самых значительных английских романов XIX века. В нем с поистине эпическим размахом воссоздана картина жизни Англии того времени и ставится ряд интересных проблем: отношения отцов и детей, положение искусства в буржуазном обществе и др. Перевод с английского Р.Померанцевой, комментарии Г.Шеймана.

---

Лакированные двери закрылись за Джимсом; бронзовые рожи на дверных молотках привычно скалили Клайву зубы, и он разочарованно спустился по голым ступеням. Не станем скрывать, что он тут же пошел в клуб и заглянул в адрес-календарь, чтоб узнать номер дома леди Кью на Куин-стрит. Но графиня в тот сезон снимала меблированный дом и потому среди обитателей Куин-стрит ее благородное имя не значилось.

Миссис Хобсон не оказалось дома; вернее сказать, Томасу было велено не впускать посторонних по таким-то дням и до такого-то часа; так что тетушка Хобсон повидала Клайва, а он ее нет. Право, не знаю, очень ли он сожалел об этой неудаче. Итак, все положенные визиты были им сделаны, и он отправился обедать к Джеймсу Бинни, после каковой трапезы поспешил на пирушку, устроенную в честь него в тот вечер его холостыми друзьями.

Глаза Джеймса Бинни засияли радостью, когда он увидел Клайва; послушный отцовскому предписанию, молодой человек поспешил на Фицрой-сквер, едва водворившись в своем старом жилище, которое оставалось за ним во время его отсутствия. Резная мебель и прочие старые вещи, портрет отца, грустно глядевшего с холста, по-чужому встретили Клайва в день его прибытия. Не удивительно, что он рад был бежать из этого заброшенного места, населенного сотней гнетущих воспоминаний, в гостеприимный дом по соседству на Фицрой-сквер, к своему другу и опекуну.

Здоровье Джеймса ничуть не улучшилось за те десять месяцев, что Клайв отсутствовал. После того падения он уже не мог больше как следует ходить и совершать свои обычные моционы. Ездить верхом он был так же непривычен, как покойный мистер Гиббон, на которого наш шотландский друг был немного похож лицом и к философии которого питал великое почтение. Полковник отсутствовал, и Джеймс теперь вел свои споры за кларетом с мистером Ханименом: он обрушивал на священника знаменитую пятнадцатую и шестнадцатую главы "Упадка и разрушения" и тем совершенно побивал противника. Подобно многим скептикам, Джеймс был очень упрям и со своей стороны полагал, что почти все богослужители не больше верят в творимые ими обряды, чем римские авгуры. Конечно, в этих спорах бедняга Ханимен отступал под натиском Джеймса, сдавая позицию за позицией, однако едва кончалось сражение, подбирал растерянную в бою амуницию и, приведя ее в порядок, вновь нацеплял на себя.

Охромев после падения и вынужденный много времени проводить дома, где общество неких дам отнюдь не всегда было для него занимательно, Джеймс Бинни стал искать удовольствие в гастрономии, тем больше предаваясь этой слабости, чем меньше позволяло здоровье. Хитрец Клайв тотчас заметил, насколько исправнее стала работать провиантская служба с отъезда его родителя, но молчал и с благодарностью поедал все, что ему подавали. Он не сразу поделился с нами своим убеждением, что миссис Мак ужасно угнетает славного джентльмена; что он изнемогает от ее забот; спасается в кабинет, чтобы подремать в кресле; только и доволен, когда является кто-нибудь из вдовушкиных друзей или она уезжает со двора; так и кажется, что без нее он свободнее дышит и веселей попивает свое винцо, избавившись наконец от ее несносной опеки.

Смею утверждать, что тяжкие жизненные испытания — еще не самое страшное; вы лишились капитала — не велика беда, потеряли жену — но сколько мужчин переносили это и вновь преспокойно женились? Все это ничто перед необходимостью изо дня в день мириться с чем-то для вас неприятным. Есть ли наказание более тягостное для привыкшего к холостяцкой жизни мужчины, чем обязанность сидеть каждый день насупротив глупой хорошенькой женщины; быть вынужденным отвечать на ее замечания о погоде, о хозяйстве и, бог знает, о чем еще; пристойно улыбаться, когда она настроена пошутить (смеяться этим шуткам, право же, самая трудная работа), и приспосабливать свои беседы к ее разумению, зная, что всякое слово, употребленное в переносном смысле, останется непонятным вашей прелестной кулинарке. Женщины чувствуют себя превосходно в этой жеманно-улыбчивой атмосфере. Их жизнь — лицемерие. Какая добрая женщина не посмеется анекдотам и шуточкам своего мужа или родителя, даже если он рассказывает их ежедневно за обедом, завтраком и ужином. Льстивость в самой их натуре: кого-нибудь задабривать, улещивать, мило дурачить — таково занятие любой женщины. Грош ей цена, если она от этого уклоняется. Мужчины, те лишены способности терпеть и притворяться — от скуки они изнывают и гибнут, либо, утешения ради, бегут в клуб или в кабак. Соблюдая всю возможную деликатность и избегая невежливых слов в отношении этой прелестной дамы, скажу все же, что миссис Маккензи, пребывая сама в наилучшем настроении, понемногу изводила своего сводного брата, Джеймса Бинни, эсквайра; что она была для него чем-то вроде лихорадки, каковая отравляет воздух, сковывает члены, прогоняет сон; что, когда она изо дня в день изливала на голубчика Джеймса за завтраком целые потоки своих банальностей, голубчик Джеймс постепенно впадал в тоску. И никто, однако, не понимал, в чем причина его хандры. Он приглашал старых врачей, своих соклубников. Пичкал себя маком, мандрагорой и каломелевыми пилюлями, но дела бедняги шли все хуже и хуже. Если он хочет ехать в Брайтон или Челтнем, пожалуйста! Какие бы ни предстояли ей визиты, а душечке Рози развлечения милая крошка, когда же ей радоваться-то жизни, как не сейчас, дражайшая миссис Ньюком? — нет, ничто не заставит ее и помыслить о том, чтоб оставить на произвол судьбы своего бедного братца.

Миссис Маккензи считала себя женщиной возвышенных убеждений; миссис Ньюком тоже была о ней высокого мнения. Эти две особы в последнее время очень сдружились: капитанская вдова была исполнена искреннего почтения к супруге банкира и почитала ее одной из самых выдающихся и образованных женщин на свете. А уж если миссис Мак была о ком-нибудь хорошего мнения, она не держала этого в секрете. Миссис Ньюком, в свою очередь, считала миссис Маккензи женщиной очень рассудительной, приятной и благовоспитанной, — быть может, не вполне образованной, но нельзя же от человека требовать всего!

— Ну ясное дело, дорогая, — отзывался простоватый Хобсон, — не всякой же быть такой умницей, как ты, Мария. Иначе бы женщины забрали себе волю.

Мария, по своему обыкновению, возблагодарила господа, создавшего ее столь добродетельной и умной, и милостиво допустила миссис и мисс Маккензи в круг почитателей своей несравненной добродетели и таланта. Мистер Ньюком прихватывал иногда малютку Рози и ее маменьку куда-нибудь на прием. А если прием устраивали на Брайенстоун-сквер, этих дам обычно звали к чаю.

Когда, на следующий день по приезде, послушный своему долгу Клайв явился обедать к мистеру Джеймсу, дамы были просто в восторге и ужасно радовались встрече с ним, однако все же собирались ехать на вечер к его тетушке. За обедом они только и говорили, что о принце и принцессе. Их высочества должны обедать на Брайенстоун-сквер. Ее высочество заказала у ювелира такие-то и такие-то вещи… Ее высочество, конечно, будет поважнее какой-нибудь графской дочки, леди Анны Ньюком, к примеру.

— О, господи, и что не придушили этих высочеств в Тауэре, — проворчал Джеймс Бинни. — С тех пор, как вы свели с ними знакомство, я только про них и слышу.

Клайв, как и следовало благоразумному человеку, не обмолвился и словом относительно принца и принцессы, с коими, как мы знаем, он имея честь видеться в то утро. Но после обеда Рози обежала вокруг стола и шепнула что-то своей маменьке, после чего маменька обняла ее за шею, расцеловала и назвала "умничкой".

— Знаете, Клайв, что говорит эта милочка? — спросила миссис Мак, не выпуская ручку своей милочки. — И как это мне самой не пришло в голову!

— Что же такое она сказала, миссис Маккензи? — осведомился Клайв с улыбкой.

— Почему бы, мол, и вам с нами не поехать к тетушке? Мы уверены, миссис Ньюком была бы счастлива вас видеть.

— Ну зачем ты сказала, скверная мамочка! — вскричала Рози, зажимая матери рот своей маленькой ручкой. — Скверная она, правда, дядюшка Джеймс? За этой выходкой последовало множество поцелуев, один из которых достался и дядюшке Джеймсу к превеликой его отраде; а когда Рози уходила одеваться, маменька воскликнула:

— И всегда-то эта малышка думает о других — всегда!

Клайв сказал, что охотнее посидит с мистером Бинни и выкурит с ним сигару, если это не возбраняется. Лицо Джеймса вытянулось.

— Но мы уже давно отказались от этого обычая, Клайв, душечка! произнесла миссис Маккензи, покидая столовую.

— Зато мы перешли на хороший кларет, мой мальчик! — шепнул дядя Джеймс. — Давай, Клайв, откупорим еще бутылочку и выпьем за здоровье и скорое возвращение нашего милого полковника, да поможет ему бог! Кажется, Том вовремя разделался с банком Уинтера, — спасибо нашему другу Раммуну Лалу! и вошел в отличное дело с этим Бунделкундским банком. На Гановер-сквер очень одобрительно отзываются о нем, и я читал в "Хуркару", что о их акции уже превысили номинал.