Юрий Яровой - Высщей категории трудности

• Название: Высщей категории трудности
• Автор: Юрий Яровой
• Издательство: Средне-Уральское кнмжное издательство
• Жанр: Прочие приключения
• Год: 1967

Эта книга по праву входит в нашу «Уральскую библиотеку путешествий, приключений и фантастики». В ней есть все, что характерно для произведения приключенческого жанра. В суровых условиях зимнего Севера происходят поиски пропавшей группы туристов — лыжников. Загадочны следы, оставленные группой, противоречивы догадки ищущих, сложна и очень тревожна вся ситуация в целом. Но главное, может быть, в другом — в характерах туристов, вышедших в этот поход, и в характерах тех, кто стремится прийти им на помощь. Какая доброта, самоотверженность и мужество обнаруживаются в самом обыкновенной человеке в момент опасности! Может быть, суть в споре: прав или неправ был командир группы Глеб Сосновский, в споре, который предоставляется решить самому читателю.

Повесть «Высшей категории трудности» — первая книга молодого свердловского журналиста Ю. Ярового, Следует представить его читателю.

Юрий Евгеньевич Яровой родился в 1932 г., на Дальнем Востоке. Заканчивая среднюю школу, параллельно закончил курсы младших геологов и работал в золоторазведочной партии.

После окончания Ленинградского политехнического института работал конструктором на заводе, затем был избран секретарем заводского комитета комсомола. С комсомольской работы Ю. Яровой перешел в журналистику. Его статьи и очерки печатались в газетах «На смену!», «Молодежь Алтая». Затем он был корреспондентом радио, несколько лет отдал научной работе. В настоящее время Ю. Яровой — редактор отдела современности журнала «Уральский следопыт».

---

Новиков подравнял листки и вложил в конверт. Поймав мой недоумевающий взгляд, он сказал:

— Подождите. Главное вы знаете. Я был уверен, что она напишет. Как видите, не ошибся.

Он держал письмо в руке, не убирая его в стол и не отдавая мне.

— Когда вы уезжаете?

— Сегодня, — ответил я.

— А как вам понравился Кожар? Я имею в виду летний, — опять усмехнулся он. Положил конверт на стол, снял очки и извлек из кармана носовой платок. Без очков он выглядел усталым и даже голос его звучал как — то иначе — глухо и равнодушно. — Зимний Кожар вы уже видели… Вы ведь у нас второй раз?

Да, в этом городке я второй раз. Деревянные, несокрушимые дома с крытыми дворами, скрипучие деревянные тротуары, пыль на дороге, пыль на траве и деревьях — летом Кожар мне не понравился, ему не хватает полярного колорита — сугробов, обледеневших дорог и тяжелого инея на ветвях. Только синеющие на горизонте горы напоминали о той, что это Приполярный Урал.

Я приехал по делу, не имевшему никакого отношения к той первой командировке, — и вдруг телефонный звонок из прокуратуры в гостиницу. Звонил Новиков. Мы с ним не виделись полтора года, и, естественно, его голос я не узнал. «Я хочу побеседовать с вами по делу, связанному с Раупом…» — Только после того, как он произнес «Рауп», я сообразил, кто со мной разговаривает.

Прокуратуру я нашел без труда. Нашел и кабинет с табличкой «Прокурор г. Кожара Новиков Н. В.». В кабинете было душно и накурено, хотя, насколько я помню, прокурор не курил.

Новиков. Он почти не изменился — тот же синий мундир с блестящими пуговицами, те же очки без оправы в виде эллипсов на бледном узком лице. Та же ироническая улыбка в уголках рта…

Мы обменялись обычными в таких случаях фразами о здоровье, о работе, поговорили о наших общих знакомых. Потом Новиков взял лежавший перед ним конверт и вынул из него пачку твердых листков, видимо, вырванных из блокнота и исписанных мелким почерком.

— Вы помните Васенину? На днях я получил от нее письмо…

И я прочел это письмо, точнее, начало письма…

— … начит, Николай Васильевич, хотя следствие и закончено, вы по — прежнему ищете виновных в этом деле?

— Если говорить точнее, — я ищу истину. С моей точки зрения, вина Васениной не так уж велика.

— Знаю. По вашему заключению, главным виновником является Глеб Сосновский.

— А по — вашему, он — герой. — Новиков быстро, одним движением набросил очки на переносицу. Усталости и равнодушия как не бывало: — Я прочел этот ваш очерк «Отдай сердце людям». И название, и сравнение с Горьковским Данко, наверное, очень эффектно в литературном отношении, но по сути неверно. Вы считаете Сосновского героем…

— А вы преступником? — мной овладело раздражение. Эта манера сидеть прямо, как в судебном зале, этот сухой иронический тон так памятны мне. Как и раньше, я попытался вывести его из себя: — В такой же степени преступником вы можете считать и меня: я каждый день перехожу улицу при красном светофоре.

Новиков окинул меня оценивающим взглядом и сказал с усмешкой:

— Преступления такого рода оцениваются тридцатикопеечным штрафом. — Усмешка исчезла. — Но вполне возможно, что когда — нибудь и на вас будет заведено дело. Если из — за вашего пренебрежения к сигналам светофора какой — нибудь шофер задавит прохожего. Неправильное поведение человека всегда оценивается той мерой зла, которое он приносит обществу.

— Извините меня за неудачное сравнение, — немного отступил я. — Но, Николай Васильевич, мера общественного зла никак не применима к поступку Глеба Сосновского. Все, что он сделал, он сделал ради других.

— Только это вам и ясно, только это для вас очевидно. Немного надо мужества, чтобы отстаивать очевидное, — в голосе Новикова прорвалась горечь. Это было совершенно неожиданно для меня. — А ведь вы знакомы с этим делом глубже, чем другие. Почему вы не хотите взглянуть на это дело объективно и беспристрастно? Почему вы не хотите понять меня?

— А почему, — ответил я вопросом на вопрос, — вы не дали мне возможности ознакомиться с дневниками, когда я просил вас об этом?

— Шло следствие, — коротко ответил Новиков. — И я тогда еще не видел необходимости давать вам все материалы…

— Тогда, а сейчас?

— Сейчас я собираюсь дать вам дневники…

Новиков встал, подошел к сейфу, извлек оттуда несколько потрепанных тетрадей в клеенчатых переплетах. Положил их на стол передо мной.

— Узнаете?

Странно, я их помнил почему — то другими — гораздо толще и внушительней.

— Я хочу вас попросить вернуть эти дневники по принадлежности. Предупреждаю, — Новиков усмехнулся, — копии с дневников можно снимать только с разрешения владельцев. А вот уже специально для вас перепечатанные копии протоколов следствия, — на стол легла стопка машинописных листов. Немного подумав, Новиков взял конверт с недочитанным мною письмом Васениной и протянул мне: — В этих же материалах есть и мое письмо к вам. Я ведь не знал, что мы встретимся. Вас не удивил мой звонок в гостиницу?

— Да, Николай Васильевич, не ожидал…

— Я увидел вас в окно. Постучал в стекло. Но вы так быстро ходите. Я стучу, а вы… — Новиков вдруг засмеялся.

Новиков смеется! Ото была вторая неожиданность для меня. Я не помнил его смеющимся. Я поймал себя на том, что смотрю на этого человека так, как будто только что с ним познакомился. Впервые замечаю, что волосы у него какие — то пегие, наверное, от седины, что на макушке хохолок, а мне всегда казалось, что голова у него, как прилизанная.

Я чувствовал себя захваченным врасплох. У меня в руках те самые тетради, которые я хотел заполучить полтора года назад. И дал их мне тот самый Новиков, у которого я так долго и безуспешно их выпрашивал.

Мы проговорили еще около часу. Новиков снова бесстрастным тоном напомнил мне основные положения своего заключения. Я отвечал ему. Мы опять говорили на разных языках.

Шагая на вокзал по скрипучим тротуарам, я думал: зачем же все — таки Новиков пригласил меня зайти к нему? Почему именно теперь он предоставил в мое распоряжение все материалы по тому делу? В памяти, заслонив все прочие дела и заботы, всплыла моя первая командировка в этот далекий приполярный городок.

3

Их искали на территории в пять тысяч километров, территории, которую трудно представить, не имея перед глазами крупномасштабной карты. Их имена в течение четырех дней повторялись в десятках телеграмм и рапортов, разносились по всему Уралу радиостанциями…

Вечером 11 февраля 1962 года телеграф посеял первую тревогу: «Всем председателям городских, поселковых и сельских Советов северной группы районов. 10 февраля истек контрольный срок выхода из тайги отряда туристов физико — технического института в составе восьми человек. Руководитель похода Сосновский. Предполагаемые пункты выхода: Бинсай, Ловань, Точа. Сообщите имеющиеся сведения. Зам. председателя облисполкома Турченко».

Они не вышли ни в Бинсай, ни в Ловань, ни в Точу…

О группе Сосновского мы в редакции узнали 13 февраля. В тот же день мне было приказано вылететь в Кожар, где должен был находиться штаб поисково — спасательных работ.

Меня не хотели брать, самолет был грузовой, до отказа нагруженный ящиками. Летчики везли в Кожар консервы, масло, палатки, спальные мешки, радиостанции. Продукты и спасательное снаряжение были, разумеется, важнее корреспондента, но мне все же удалось пристроиться. Известно, что авиация к журналистам питает слабость.

Я так спешно собирался в командировку, что не знал толком, все ли захватил необходимое. Когда самолет набрал высоту, где меня уже не могли высадить, я вывернул карманы.

Блокнот, фотоаппарат, командировочное удостоверение. Все на месте. Пункт назначения — Кожар, а там куда бог пошлет. Редакторское напутствие — несколько листков. На первой страничке — восемь фамилий, обведенных жирной рамкой, фамилия Сосновского подчеркнута.

На второй страничке — набросок карты. От Кожара — к деревушке Бинсай и далее по какой — то речке — пунктирный след. След обрывается у горной вершины. «Рауп, 1680 метров?» Век живи — век удивляйся: никогда не предполагал, что наш редактор так ловко умеет чертить карты.

У начала пунктирной линии дата: «26 января». Насколько я помню, из торопливого рассказа редактора — это единственная дата и вообще факт, в котором никто не сомневается.

На следующих листках были какие — то фамилии, обрывки фраз: «Контрольный срок?… Продукты. На сколько?… Штаб. Турченко. В ВЦСПС уже знают. Оружие? Рация не полагается… Нападение заключенных? Снежный обвал?… Что за озеро у подножия Раупа?…» Вручая эти листки мне, редактор, сказал: «Ничего, на месте во всем разберешься».

В Кожар самолет прилетел ночью.

Проплутав с полчаса по сугробам, я пересек по едва различимой тропке долину реки и выбрался на крутой берег. Вокруг лежала непроглядная темень, кое — где просверленная красновато — желтыми огоньками. Прямо передо мной возвышалась гостиница — старое, скрипучее двухэтажное здание.