Питер Грин - Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос

• Название: Смех Афродиты. Роман о Сафо с острова Лесбос
• Автор: Питер Грин
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-7632-0668-1

В романе современного английского писателя и ученого Питера Грина делается попытка воссоздать жизнь легендарной поэтессы античности Сафо, показать ее мир, мир любви и страданий, дружбы и предательства, чистых чувств и высокой поэзии.

---

От потрясения и смущения у меня перехватило дыхание. Я только замерла на месте, не отводя глаз. Я чувствовала, как мои щеки наливаются краской, будто зрелая малина, и ощущала в то же самое время, что меня охватывает непонятное возбуждение — столь явственное, что оно почти сразило меня. Она подняла глаза, улыбнулась, стряхнула со своих глаз черные, густые и будто маслянистые кудри — ее явно не смутило мое появление. Но, поняв по выражению моего лица, что мне неловко, она изменилась в лице сама. Она тут же вышла из таза, играя бедрами, и повернулась спиной. Взяв полотенце, она завернулась в него.

Я отступила, дрожа и сгорая со стыда. Впоследствии, правда, никто из нас не вспоминал об этом случае. Иногда я даже подумывала, что она о том вовсе позабыла. Но когда я ловила на себе странный, изучающий взгляд ее темных глаз, у меня на душе вновь становилось беспокойно. Что там было у нее в мыслях или на душе, я не имела представления — это сейчас меня забавляет тогдашняя моя наивность, а в то время это отнюдь не казалось мне забавным.

Теперь я опасливо наблюдала, как она появлялась перед глазами Телесиппы, горя желанием услужить. Чистая, опрятная, черные волосы причесаны на строгий прямой пробор — а вот лицо — ну, не странно ли? — ни черточки личностного. Телесиппа была еще слишком юна, чтобы упиваться вновь открывшейся возможностью по-распоряжаться. Она потребовала одним махом горячей воды, чистое платье и заколки для волос. Затем, скинув с себя ночную сорочку, она одним прыжком очутилась у бронзового зеркала. Мне никогда прежде не приходилось видеть, чтобы кто-нибудь мог вот так, с бессознательно-нескромным наслаждением, любоваться собственным телом. Хихикая от удовольствия, Телесиппа пощупала большим и указательным пальцами оба соска на своей еще не развитой, девчоночьей груди, от чего они сразу выпрямились и затвердели; мы с Мегой переглянулись, покраснели и отвели взгляд. Что поделаешь, мы обе были не в меру стыдливы и боялись раздеться донага в чьем-либо присутствии, будь это хоть двоюродная сестрица, хоть рабыня. Теперь я поняла: Телесиппа вызывала в нас беспокойство из-за того, что ее бессознательное бесстыдство выглядело вызовом нашему отношению к подобным вещам.

Пока Праксиноя расчесывала ей волосы, Телесиппа спросила:

— Так что там такое с Мирсилом? Кого-нибудь будут убивать? Можно нам пойти взглянуть?

— Право, не знаю, — ответила Праксиноя, по-прежнему выдерживая жесткий ритм движения гребнем. — Спроси об этом маму или госпожу Клеиду. — Мне показалось, что она увиливает от разговора, а почему, я так и не могла понять.

Когда мы спустились вниз, то увидели, что мальчики кучкой бродят по двору. Вид у них был безутешен. Исключение составлял Ларих, который так и сиял от удовольствия: «Ура, не надо в школу идти!»

— Да замолчи ты, звереныш! — сказал Гермий.

Глаза Агенора встретились с моими:

— Мама сказала, чтобы мы носу не показывали на улицу. Там может начаться драка. По-моему, она права.

Телесиппа подбросила в воздух свои косы.

— А нам что, позабавиться нельзя? — сердито спросила она.

— Сестрица, у тебя весьма своеобразное представление о забавах, — мягко заметил Агенор.

Телесиппа высунула язык:

— Какие же вы все-таки скучные люди!

Харакс тихо стоял в углу, хмурился и грыз ногти.

— Так что же все-таки происходит? Мега так никому ничего и не разъяснила.

Тут позади меня сердито зашуршали юбки.

— А происходит то, — сказала в сердцах моя мать, — что всем тем, кому не безразличен город, в котором мы живем, придется сражаться. Сражаться, понятно вам? Чтобы восстановить свободу, справедливость и закон. Возможно, это потребует многих месяцев, даже лет. Но коль скоро мы сделали это один раз, сделаем и в другой.

Никто из нас понятия не имел, что на это отвечать. Шум на улице стих, только слышался долгий, протяжный крик какого-то бродячего торговца овощами, взбиравшегося на холм. Что бы там ни происходило, жизнь продолжается. Овощи продают, как и прежде.

Странно было, как с виду мало перемен (что бы там ни говорила моя матушка) вызвала смена правительства. Я думала, все будут ходить со скорбными лицами, словно под тяжестью безмерного груза; но рыночная площадь оставалась такой же суетливой и жизнерадостной, как всегда, таверны и лавки все так же бойко торговали, как и прежде, по набережной слонялись все те же грязные, обожженные солнцем матросы, подмигивая девушкам или рассказывая друг другу байки. Мирсил — по крайней мере, внешне — не был похож на тирана. Седовласый мужчина среднего роста, с серым лицом и непривлекательной внешностью. Самые злые из его противников могли сказать о нем только то, что он слишком много работает — такое скорее пристало рабу или купцу, нежели занятому государственными делами человеку из хорошей семьи.

Ослепительное летнее утро. Снаружи, среди ветвей платана, словно танцовщица крохотными кастаньетами, непрестанно звенят цикады. Сижу в прохладной тени двора, отрешившись от всего. Слова медленно собираются в комок, точно смола из надреза на коре сосны, и выплескиваются на вощеную табличку. Меня охватывает одиночество. Прошел всего лишь день после моей первой встречи с Алкеем, — когда я, как это ни удивительно, почувствовала себя так неловко.

— Прости, не хочу тебе мешать. — Это голос моей матери, подошедшей сзади.

Она, когда хочет, может двигаться тише собственной тени. В удивлении я обернулась назад.

— Прости, мама, я не знала, — сказала я и подумала: «А за что я, собственно, извиняюсь-то?»

— Новое стихотворение?

— Да, мама. — Я немного сжалась, и это не ускользнуло от ее взгляда.

— Да, любой заподозрил бы, что ты что-то скрываешь. — Ее глаза были пронзительными, пытливыми; она глянула на вощеную табличку у меня на коленях.

— Да нет, ничего такого. — Но я инстинктивно прикрыла табличку рукой. От смущения мои щеки жарко вспыхнули.

— Так ты что, боишься показать?

— Я же еще не закончила.

— Понимаю. — Раньше я не могла себе представить, как одним словом мать может выразить такую степень явного недоверия. — Я так и подумала, что это будет новое стихотворение. Но ты мне его все равно не покажешь. — Она нервно хлопала глазами.

Я не знала, что ответить. Застыв в молчании, я стала ждать ее следующего хода.

— Право, Сафо, поэзия — не оправдание для угрюмства.

Отвести обвинения я могла только так:

— Прости, мама.

— Ты слишком много сидишь взаперти. Особенно в такую погоду. Оттого и становишься раздражительной.

— Так ведь вчера я выходила на улицу.

— Да. И я прекрасно знаю, куда ты ходила. — Она непрестанно переминалась с ноги на ногу, будто одежды раздражали ей кожу. — Ох уж эта тетушка Елена! Сама только и делает, что молится, и вас к тому же приучает!

Просто житья от нее нет. Атмосфера в этих храмах совершенно нездоровая! Дешевые трюки, на которые никто не клюнет, кроме девочек-подростков. Займи свою голову чем-нибудь другим…

— Да, мамочка. Я уверена, что ты права.

Она с минуту помолчала, размышляя.

— Ты слишком много болтала прошлой ночью с этим дурно воспитанным молодым поэтом.

— Так он болтал больше.

— Я заметила, ты не разочаровала его.

— По-моему, он нечувствителен к оскорблениям.

— Может, он просто проявил недостаточно внимания к твоему обожанию.

— Если хочешь знать, мама, он напугал меня.

Мать заколебалась:

— О Сафо, милая, как бы я хотела знать, можно ли тебе верить! Ты иногда кажешься такой толстокожей и чужой! А ведь это очень печально, когда не можешь быть уверенной в том, что дочь доверяет тебе.

Просто удивительно, как она одним-двумя словами умеет придать пафос целой фразе.

— Да что ты, мамочка, ты можешь мне верить, — импульсивно сказала я. И это было именно то, что я хотела сказать.

Она заколебалась, а затем легкими шагами удалилась прочь, быстро завернув за колоннаду; ткань так и мелькала вслед за ней. Она предпочитала ходить поближе к колоннаде — любила, чтобы солнце светило ей в лицо. Казалось, она что-то взвешивает в уме. Наконец она вернулась и встала надо мной, заслонив собой свет.

— Как бы я хотела, чтобы ты что-нибудь сделала для меня. Для нас всех, — сказала она напряженным, резким голосом. — Нет, не для кого-то одного. Для всего города, — Она еще немного посомневалась, а затем добавила: — Прежде чем я скажу самое главное, знай: это может навлечь на тебя очень большую опасность.

Это задело меня за живое.

— Ты же знаешь, мой отец погиб во имя нашего города, — с жаром сказала я.

Последовала краткая пауза, прерванная стуком упавшей с моих колен вощеной таблички.

— Тебя никто не заподозрит. А с чего бы вдруг? — продолжила моя мать, словно бы говоря сама с собой. — Какое может быть дело девчонке твоих лет до всяких заговоров и вообще до политик? Ты сможешь проходить везде незамеченной, будто незримой. Твой мир — ссоры да ревность, загородные прогулки да обновы, танцы да поэзия, треп да глупый шепот о мальчишках по углам. Сможешь приходить в любое время, в любой дом, и никто не обратит на тебя особого внимания. Лучше, если будешь приходить во второй половине дня — думаю, это придется тебе по душе.