Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

Подали новые кушанья: мелкие сосиски и маринованные гусиные горлышки. К вину монаху предложили поднос крапчатого винограда и поднос сочных слив с красной мякотью. Наконец принесли огромное блюдо лапши с угрями и голубцов. Пока на столе оставалось съестное, монах уписывал за обе щеки.

— Хватит! Сыт и пьян! — наконец сказал он, и глаза его, казалось, вот-вот вылезут из орбит.

Симэнь велел унести стол и попросил у монаха снадобье, помогающее в любовных утехах.

— Есть у меня одно такое, — отвечал чужеземец. — Сам Лао-цзы готовил, Мать Владычица Запада[702] рецепт сообщила. Недостойному средство это не дается. Только избранные обретают. Радушно ты меня принял, чиновный человек, вот я тебе и уделю несколько пилюль.

Чужеземец полез в суму, вынул горлянку, наклонил ее, и на стол высыпалось более сотни пилюль.

— По одной в раз принимай, никак не больше! — наказывал он. — С подогретым вином.

Он взял другую горлянку и достал комок розоватой мази, весом не больше двух цяней.

— По два ли[703] бери, никак не больше! — продолжал монах. — При слишком сильном возбуждении двумя руками разомни то, что следует, с обеих сторон над бедрами и осторожно встряхни не менее сотни раз, а затем можно и к делу приступать. Но смотри, принимай скупо и никому не давай.

— Хотел бы узнать, — обеими руками собирая снадобье, обратился к чужеземному монаху Симэнь, — как же оно все-таки действует.

Монах ему на это сказал:

— По форме похоже на куриное яйцо, по цвету — желтое, словно гусенок. Лао-цзы трижды выпаривал, сама Мать Владычица Запада рецепт вручила. По виду будто прах или помет, на деле самоцветов дороже. Нельзя за золото добыть, а нефрит перед ним — что булыжник. Хоть в пурпур облачайся и златом опоясывайся, живи в высоких хоромах-палатах, в шубах гуляй, на сытых конях гарцуй, обладай талантами, служи опорою страны; но достаточно будет с помощью подпруги заправить это снадобье внутрь, чтобы ветром влететь в брачный покой. В этом таинственном гроте не проходит весна и присуще вещам постоянно цвести. Там нерушимы нефритовые горы, ночами излучают свет киноварные поля.[704] В первом поединке ощутишь подъем духа и семени, в повторном бою укрепишь пневму и кровь.[705] Ограничения исчезнут в любовном наслаждении. Пусть дюжина прелестниц разодетых предстанет пред тобой — резвясь по моему рецепту, за целую ночь не притупишь могучее копье. Снадобья прием оздоровит и селезенку, и желудок, наполнит силой почки и сосредоточье ян.[706] Сотни дней не поседеет и волос, тысячи суток бодрость пребудет в членах. Окрепнут зубы, и зорче станет глаз, а сосредоточье ян усовершенствуется. Коли не веришь, сударь, в чудесную силу состава, проверки ради посыпь коту с едою. Три дня пройдут в безмерном блуде, потом его охватит сильный жар. Кот из белого станет черным, не сможет ни испражняться, ни мочиться и испустит дух. Летом ложись под ветерок, зимою ванны принимай. Но если изверженье семени утратит меру, то оплешивеешь и исчерпаешь жизненную силу. Только до полутора ли враз принимай и выйдешь несгибаемым из битвы. И после ночи, проведенной с десятком женщин, семенной силы в тебе не убудет. Соперницы в летах нахмурят брови, распутницы не выдержат напора. Когда ж усталость одолеет, оружие сложи и схватку прекрати. Холодною водой рот сполосни, и семенная сила в сосредоточье ян взыграет, чтобы продлить утехи до утра. Весенним цветом.[707] наполнится ароматная спальня. Даю я снадобье тому лишь, кто понимает толк[708] Да укрепит и сохранит оно тебя навек!

Выслушал монаха Симэнь, и захотелось ему узнать рецепт такого снадобья.

— Врача приглашают лучшего, на лекарство спрашивают рецепт, — говорил Симэнь. — Вы, наставник, так и не дали мне рецепта. Где ж вас разыскивать, когда все выйдет? И скажите, наставник, сколько я вам должен?

Симэнь велел Дайаню принести двадцать лянов серебра и еще раз попросил рецепт.

— Я покинул мир смертных, — заявил чужеземный монах. — К чему мне серебро, когда я странствую по всему свету?! Убери!

Он встал, собираясь уходить.

— Если вы не берете денег, я вам дам кусок грубого полотна длиной в четыре чжана,[709] — предложил Симэнь, видя, что монах не собирается раскрыть ему рецепт снадобья.

Симэнь велел подать полотно и обеими руками преподнес его монаху. Тот сложил руки и, поблагодарив хозяина, направился к двери.

— Скупо принимай! — наказывал он. — Смотри, остерегайся, ох, как остерегайся!

Монах закинул на спину суму, взял в руку посох и исчез за воротами.

Да,

На посохе своем несет
диск солнца и луны.
Пешком в сандальях обойдет
все девять зон страны.[710]

Тому свидетельством стихи:

В Священные земли был послан индийский монах,
Мешок за плечами, а чаша и посох — в руках.
Какой образ жизни теперь не веди, человек,
Увы, без забот не сумеешь прожить ты свой век.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в другой раз.

Глава пятидесятая

Циньтун подслушивает сладостный щебет иволги. Дайань идет развлекаться в Переулок Бабочек

Нам дарит щедрая природа свои румяна,
Дыханью ветерка с востока смеемся пьяно.
Предел всем радостям возможным достойный знает,
Но никаких границ распутник знать не желает.
И притязания красоток подчас безмерны:
К мужчинам льнут, их страсти будят — как это скверно!
Соблазнов много в бренном мире, невзгод немало.
Навек уйти к зеленым рощам есть смысл, пожалуй!..

Итак, настал день рождения Ли Цзяоэр. Монахиня Ван из монастыря Гуаньинь пожаловала вместе с монахиней Сюэ из монастыря Лотоса, которая привела с собою двух послушниц — Мяофэн и Мяоцюй.

Услыхав о прибытии наставницы Сюэ — монахини, известной своим подвижничеством, Юэнян поспешила ей навстречу. Высокая и полная монахиня была в длинной чайного цвета рясе. Наголо обритую голову ее прикрывала чистая монашья шапочка, а отвисший подбородок делал похожей на раскормленную свинью. Сюэ сложенными руками приветствовала вышедших хозяек.

— Вот, матушка, хозяйка, — указывая на Юэнян, сказала ей мать Ван.

Юэнян и остальные хозяйки поспешно отвесили ей земные поклоны. Монахиня то вдруг вздымала брови, оглядывая хозяек проницательным взором, то напускала на себя важный вид и начинала говорить как по писаному, чеканя каждое слово. Хозяйки, обращаясь к ней, называли ее почтенной матерью Сюэ, она же величала Юэнян то бодхисаттвой[711] в миру, то досточтимой сударыней. С особым благоговением относилась к монахине Юэнян.

В гости пришли также старшая невестка У и золовка Ян. Юэнян распорядилась подать чай. Большой стол ломился от изысканных постных яств и солений, овощных кушаний и всевозможных сладостей. Угощение на сей раз было отменное, совсем не похожее на те, какие устраивались обычно. За столиком неподалеку от наставницы закусывали послушницы Мяоцюй и Мяофэн, скромные девицы, которым было не больше четырнадцати или пятнадцати лет.

После чаю все прошли в покои Юэнян, где она, Ли Цзяоэр, Мэн Юйлоу, Пань Цзиньлянь, Ли Пинъэр и дочь Симэня внимательно слушали проповедь монахини Сюэ.

Между тем Хуатун принес из передней залы посуду.

— Ушел монах, который ест скоромное и пьет вино? — спросила, завидев слугу, хозяйка.

— Батюшка только что проводил, — отвечал Хуатун.

— Где ж это такого монаха разыскали? — поинтересовалась госпожа У.

— Хозяин инспектора Цая провожал, — поясняла Юэнян, — из загородного монастыря и привел. Мясо ест и вино пьет. Какое-то снадобье хозяину оставил. Давали деньги — не берет. Что за монах такой, ума не приложу. Целый день за столом просидел.

— Отказ от скоромного — заповедь нелегкая, — услышав их разговор, начала наставница Сюэ. — Мы, монахини, еще блюдем сей завет, монахи же на него рукой махнули. А ведь в Великой Сокровищнице Канонов[712] сказано: за каждый кусок и за каждый глоток взыщется в жизни грядущей.

— А мы вот каждый день мясо едим, — заметила старшая невестка У. — Сколько же греха на душу принимаем!

— Вы, почтенные бодхисаттвы, совсем другое дело, — успокаивала монахиня. — Вы подвигами предшествующей жизни вашей себе благоденствие и обилие снискали. Да пожнет урожай только тот, кто по весне сеял.

Но не будем передавать их разговор, а расскажем о Симэнь Цине.

Когда он проводил чужеземного монаха, к нему обратился Дайань.

— Тетушка Хань своего брата сюда присылала, — зашептал слуга. — У нее день рождения, вас зовет, батюшка.

Симэнь и без того горел желанием испробовать снадобье.

Приглашение подоспело как нельзя кстати, и он приказал Дайаню седлать коня, Циньтуну — отнести кувшин вина, а сам забрал из спальни Цзиньлянь узелок с приспособлениями для утех, надел легкое платье и, укрыв лицо глазной повязкой, в сопровождении Дайаня направился к Ван Шестой. Спешившись у ворот, он распорядился, чтобы Циньтун оставался при нем, а Дайаню велел верхом скакать домой.