Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

И вдруг однажды он заметил проходившую мимо дома тетушку Сюэ. У него сразу блеснула мысль поручить ей передать Цзиньлянь записку с излиянием чувств и разъяснением обстоятельств, мешающих их встрече.

И вот как-то Цзинцзи ушел из дому, будто бы собрать долги, а сам направился прямо к тетушке Сюэ. У ворот привязал осла и, отдернув дверной занавес, спросил:

— Мамаша Сюэ дома?

На кане расположились сын хозяйки, Сюэ Цзи, и с младенцем на руках его жена Цзинь Старшая. Рядом сидели две девицы, которых продавали в служанки.

— Кто там? — отозвалась невестка Цзинь Старшая и вышла к посетителю.

— Это я, — проговорил Цзинцзи. — А мамаша дома?

— Прошу вас, проходите и присаживайтесь, — пригласила невестка. — Мамаша собирает деньги за головные украшения. Она вам нужна? Я за ней пошлю.

Невестка подала Цзинцзи чаю.

Немного погодя появилась и тетушка Сюэ.

— А-а! Зятюшка пожаловал, — отвешивая поклон, протянула Сюэ. — Каким же ветром вас занесло в наши края?

И она наказала невестке угостить Чэня чаем.

— Только что откушали, — сказала Цзинь Старшая.

— Без дела не пришел бы, мамаша, — начал Цзинцзи. — Видишь ли, у нас с матушкой Пятой давно уж близкие отношения. Но из-за кляузницы Цюцзюй нас разлучили. От меня отвернулась жена и хозяйка. Но я не в силах расстаться с Цзиньлянь. Мы давно не видались. Нам даже весточкой обменяться не дают. Вот я и хотел бы попросить тебя, мамаша. Не передала бы ты ей мое послание? — Цзинцзи достал из рукава лян серебра. — А это тебе на чай сгодится.

— Где этакое видано, чтобы зять с тещей заигрывал, а? — ударяя в ладоши, рассмеялась Сюэ. — Такое редко встретишь. Скажи мне, зятюшка, только правду скажи. Как это тебе все-таки удалось ее заполучить?

— Тише, мамаша, и довольно шутить, — сказал Цзинцзи. — Вот я письмо принес. Передай его при случае ей, ладно?

— Кстати я еще и хозяюшку не видала, как она из монастыря воротилась, — беря письмо, заметила Сюэ. — Заодно и к ней, стало быть, загляну.

— А где я ответ получу? — спросил Чэнь.

— В лавку занесу.

Цзинцзи сел на осла и поехал домой.

На другой же день тетушка Сюэ забрала свою корзину с искусственными цветами и направилась прямо к дому Симэнь Цина. Первым делом она навестила Юэнян. Посидела немного у нее, потом пошла к Мэн Юйлоу, а уж от нее к Цзиньлянь.

Цзиньлянь тем временем ела кашу. Вид у нее был крайне печальный.

— Матушка, дорогая моя! Ну к чему так грустить и убиваться?! — успокаивала ее Чуньмэй. — Ведь, сказывали, и бессмертная Хэ Сяньгу[1622] себе мужа заводила. Сплетни, матушка, они всегда ходят. Только нечего к ним прислушиваться. И древние святые жили не без греха, что ж говорить о простых смертных, вроде нас с вами. Хозяин вон умер, а у хозяйки сын на свет появился. Ну так что же? Значит, и ее судить, да? Ей теперь не до наших сердечных дел. Так что успокойся! И небо падать начнет, силачи найдутся — подопрут. А что живому человеку нужно! Наслажденье вкусил, значит, день не зря прожил. — Чуньмэй принесла подогретого вина и налила Цзиньлянь. — Выпейте чарочку тепленького, матушка, развейте тоску. — Тут горничная заметила снаружи у крыльца кобеля с сукой и продолжала. — Вон погляди, всякая тварь к радостям жизни стремится. Так неужто человек должен их отвергать?!

Когда они пили вино, появилась тетушка Сюэ.

— Вы, матушка, вижу, с горничной своей живете не тужите, — отвешивая поклон, заговорила, улыбаясь, старуха. Она посмотрела на пару собак и продолжала. — Счастье в дом стучится. Глядите! Всю тоску как рукой снимут.

И тетушка Сюэ опять поклонилась.

— Совсем пропала! — говорила Цзиньлянь. — Каким ветром тебя занесло, мамаша?

Она предложила гостье присаживаться.

— Я и сама не знаю, чем все время занималась, да только и без дела не сидела, — отвечала Сюэ. — Вон матушка Старшая успела в горной обители помолиться, а я и ее с опозданием навестила. Обиделась она на меня. У матушки Третьей побывала. Взяла она у меня два зимородковых цветка и ободок. Какая же она добрая! Тут же восемь цяней серебра и отвесила. Зато матушка Сюээ еще в восьмой луне две пары шелковых цветов взяла, два цяня серебра должна осталась. До сих пор не отдает. На жизнь, мол, не хватает. Ну и скупа! А вы-то, матушка, что же там не были?

— Плохо себя чувствую эти дни, — пояснила Цзиньлянь. — Никуда не выхожу.

Чуньмэй налила гостье чарку вина.

— Не успела придти, как вином угощают, — торопливо отвешивая поклон, проговорила Сюэ.

— Это чтоб тебе, мамаша, поскорее младенцем обзавестись, — заметила Цзиньлянь.

— Нет уж, мое время отошло. А вот невестка моя, Цзинь Старшая, недавно опять нас порадовала. Два месяца как родила. А вам, матушка, скучно небось, как не стало батюшки-то?

— Лучше не говори! — отозвалась Цзиньлянь. — Когда был жив сам, все шло как полагается, а теперь все нам одни мученья да страдания. Правду сказать, народу у нас много и языков не меньше. А как родился у Старшей сын, так она будто переродилась. На нас смотрит как на чужих. Мне и так-то нездоровится, а тут еще сплетни поползли. Вот и не хожу туда.

— Все наша Цюцзюй, рабское отродье, натворила! — вставила Чуньмэй. — Каких только небылиц на мою матушку не наговорила. И меня-то впутала. Вот смутьянка!

— Да ведь она ж всего-навсего служанка! — недоумевала Сюэ. — Как у нее наглости хватило так с хозяйкой обходиться, а? Знай сверчок свой шесток. Это еще что за выходки такие!

— Ступай погляди! — обратилась Цзиньлянь к Чуньмэй. — Не подслушивает ли и на этот раз рабское отродье?

— Она на кухне рис выбирает, худая бадья! — отвечала горничная. — Рабское отродье, мешок дырявый! Все из нее наружу вылезает.

— Пока нет посторонних, я вам, матушка, вот что хочу сказать, — начала тетушка Сюэ. — Был у меня вчера зятюшка Чэнь. Так, мол, и так. Она, говорит, негодяйка, языком своим все дело расстроила. Хозяйка его, зятюшку-то, не один раз отчитывала. Ворота и двери на запоре держит, за одеждой и лекарствами ходить не велит. Слуг посылает. Жену его в восточный флигель переселила, а та даже обед ему в лавку носить перестала. Проголодаюсь, говорит, к дяде Чжану обедать иду. На что ж это похоже! Слугам разрешено ходить, а зятю, выходит, нет доверия. Так с вами, матушка, никак и повидаться-то не может. Вот и попросил меня передать вам письмецо. Просил низко кланяться и не тосковать. Да и чего вам теперь, матушка, бояться, когда помер хозяин? Пора, небось, и о себе подумать. Надо случаем пользоваться, матушка, да себя показать. А то ведь что получается? Иной раз мы благовония зажечь боимся — дым, мол, пойдет. А другой пожар устроит, да ему с рук сойдет.

Тетушка Сюэ достала запечатанное послание Цзинцзи и вручила его Цзиньлянь. Та разорвала конверт, но вместо письма нашла романс на мотив «Туфелек алый узор»:

«Я варварами окружен,
Сгораю в их огне,
Под Голубым мостом[1623] сражен
Волной, лежу на дне.
Молва вольна, как ветра шум —
Предвестница беды,
И, пусть я больше не грешу, —
Не сдуть ее следы.
Чем тайно умирать с тоски,
Открыто жить хочу,
Ведь ветры — злые языки
Всегда молотят чушь.

Милостивой государыне сестрице Шестой от Цзинцзи с нижайшим поклоном».

Цзиньлянь прочитала послание и спрятала его в рукав.

— Он ждет ответа, — сказала Сюэ. — Черкнули бы несколько слов, а то не поверит, что передала.

Цзиньлянь велела горничной угостить тетушку Сюэ вином, а сама удалилась в спальню. Наконец, она вынесла белый шелковый платок и золотое кольцо. На платке был написан романс. Он гласил:

Ради тебя
я в страхе жила,
Ради тебя
нарушен обет.
Мне без тебя
и жизнь не мила,
Мне без тебя
радости нет.
Из-за тебя
румяна в окно
Брошу, скорбя;
отвергну совет,
Губит меня
холопка давно,
Гибну, любя
от боли и бед.

Цзиньлянь аккуратно сложила платок и протянула его тетушке Сюэ.

— Передай от меня поклон и пусть крепится, — наказала она. — А к дяде Чжану ходить — только ему надоедать. Нас же будет винить. Скажет, у тестя, мол, торгует, а у меня обедает. Подумает, что у нас уж и накормить нечем. Пусть лучше, как проголодается, возьмет денег в лавке да купит себе. С приказчиком поест. Скажи ему, если он будет дуться и не показываться в доме, то решат, что боится и совесть нечиста.

— Все скажу, — пообещала Сюэ.

Цзиньлянь наградила ее пятью цянями серебра и проводила.

Тетушка Сюэ направилась прямо в лавку. Разыскав Цзинцзи, она отвела его в сторону и передала сложенный платок.

— Матушка Пятая не велит вам серчать и дуться, — начала она. — Надо, говорит, в дом заходить. А у дяди Чжана она вам обедать не советует, чтобы не надоедать человеку. — Тут она показала Цзинцзи пять цяней и продолжала. — Это она мне дала. Я ведь от вас ничего не утаиваю. А то как встретитесь после долгой-то разлуки, скажет она вам про серебро, — не будешь знать, куда глаза деть.