Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

• Название: Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй
• Автор: Ланьлиньский насмешник
• Жанр: Древневосточная литература

Самый загадочный и скандально знаменитый из великих романов средневекового Китая, был написан в XVII веке.

Имя автора не сохранилось, известен только псевдоним — Ланьлинский Насмешник. Это первый китайский роман реалистического свойства, считавшийся настолько неприличным, что полная публикация его запрещена в Китае до сих пор.

В отличие от традиционных романов, где описывались мифологические или исторические события, «Цзинь, Пин, Мэй» рассказывается веселой жизни пройдохи-нувориша в окружении его четырех жен и многочисленных наложниц.

---

Тетушка Фэн привела служанку. Девушку лет тринадцати сначала провели к Пинъэр, а потом отдали Цзяоэр в служанки. Цзяоэр уплатила за нее пять лянов серебром, но не о том пойдет речь.

Да,

Зимней сливы цветы самовольно весну возвещают,
Феи ветра Фэнъи настойчивый зов отвергают.
Тому свидетельством стихи:
Снаружи ликуют бесы, а душу сжигают страсти;
Утех ожидает тело, их сладостной жаждет власти.
В красивом седле прогулку с утра совершать не худо,
А вечером, воротившись, забыться в притоне блуда.

Если хотите узнать, что случилось потом, приходите в следующий раз.

Глава двадцать пятая

Сюээ раскрывает интригу бабочки и шмеля. Захмелевший Лайван поносит Симэнь Цина

Красавицы в саду — букет цветов,
благоуханный, пестрый, свежий,
Порхают на качелях вверх и вниз,
так обольстительны, нарядны.
Добавлены здесь к утренней красе
парчи рисунчатой узоры,
Весенняя истома разлита
и веет ветерок прохладный,
Взошли ростки красавиц-орхидей
у светлых яшмовых ступней;
Как веточка душистая цветет
за занавеской чаровница…
Кто сам растит губительный побег,
тот осмеяния достоин.
В покоях женских нравов чистота,
хоть расшибись, никак не сохранится.

Так вот. Прошел Праздник фонарей и настал День поминовения усопших.[370] К Симэню с утра прибыл Ин Боцзюэ с приглашением поехать за город. Угощал Сунь Молчун.

Хозяин отбыл на пир, а Юэнян велела устроить в саду качели и сопровождаемая остальными женами вышла развеяться и стряхнуть с себя весеннюю истому. Первыми качались Юэнян и Юйлоу. Потом пригласили Цзяоэр и Цзиньлянь, но Цзяоэр, сославшись на дурное самочувствие, отказалась. Предложили Пинъэр, и она села рядом с Цзиньлянь.

— Сестрица, — крикнула ей немного погодя Юйлоу, — давай стоя покачаемся, а? Только не смейся, ладно?

Своими нежными, будто выточенными из нефрита, руками они крепко ухватились за цветастые шелковые шнуры, встали на разрисованную доску, и Юэнян велела Хуэйлянь с Чуньмэй подтолкнуть качели.

Да,

Редко встречают друг друга
такие румяные лица,
Не часто видятся вместе
столь белоснежные плечи,
Точеные, будто из яшмы,
четыре тончайшие пясти,
И над землею паренье
двух пар, как лотосы, ножек!

Когда качели взметнулись ввысь, Цзиньлянь громко рассмеялась.

— Не шути, сестрица, — предупреждала ее Юэнян. — Смотри, упадешь, будет не до смеху.

Не успела она сказать, как Цзиньлянь поскользнулась. Туфельки на высокой подошве начали сползать с доски. Она не удержалась и повисла на шнурах. Если б вовремя не остановили качели, упала б она и увлекла за собой Юйлоу.

— Я тебе говорила, сестрица, нельзя смеяться. — Юэнян обернулась к Цзяоэр и продолжала: — На качелях никак нельзя смеяться. Добром не кончится. Ноги ослабнут и свалишься. Помню, в детстве по соседству с нами жил цензор Чжоу. Был тоже весенний праздник. Мы, девочки, пошли к ним в сад с барышней Чжоу на качелях качаться. Она вот так же расхохоталась, поскользнулась и плюх! — верхом на доску. Потом ее замуж выдали, да обратно к родителям прогнали: чистоты, говорили, в девичестве не сберегла. Так что на качелях смех забыть надо.

— Не умеешь ты, сестрица Мэн, — сказала Цзиньлянь. — Погоди, мы с сестрицей Ли покачаемся.

— Будьте осторожней, — предупредила их Юэнян и велела Юйсяо с Чуньмэй подтолкнуть качели.

Появился Чэнь Цзинцзи.

— А-а, вы, оказывается, на качелях, — протянул он.

— Как ты, зятюшка, вовремя пришел! — сказала Юэнян. — Покачай, будь добр, а то у служанки сил не хватает.

— Сейчас покачаю, — охотно отозвался Цзинцзи и, подобрав полы халата, вмиг подлетел к качелям — точно так же, как, едва заслышав удары колокола, бросает созерцание и мчится в трапезную буддийский монах. Первым делом Цзинцзи ухватил за юбку Цзиньлянь.

— Крепче держитесь, матушка! — крикнул он. — Раскачивать буду.

Как летающие феи порхали Цзиньлянь и Пинъэр. Когда качели взмыли ввысь, Пинъэр, подавляя испуг, крикнула:

— Нехорошо, так, зятюшка! Что ж меня не покачаешь?

— Не спешите, — отвечал Цзинцзи. — Сейчас и до вас очередь дойдет. Не могу же я разорваться. Так-то и у меня силы выйдут.

Он приподнял юбку Пинъэр, так что показались ярко-красные штаны.

— Потише, зятюшка, — предупреждала Пинъэр, — у меня в ногах слабость.

— Ну вот, просили-просили, а выходит зря, — говорили Цзинцзи. — Пить-то вы, оказывается слабоваты.

— Ты мне на подол наступила, — сказала Цзиньлянь.

Они немного покачались и сошли. За ними сели Чуньмэй и дочь Симэня, а потом предложили Хуэйлянь и Юйсяо. Хуэйлянь ухватилась за шнуры, встала понадежнее на доску и, выпрямившись во весь рост, ветром взметнулась в небо. Ее никто не раскачивал, а качели то вздымались ввысь, то стремительно проносились над самой землей. Хуэйлянь в самом деле напоминала фею, так она была прекрасна.

— Глядите, вот кто умеет качаться! — заметила Юэнян, обращаясь к Юйлоу и Пинъэр.

Налетел порыв ветра, и из-под юбки Хуэйлянь показались красные из шаньсийского шелка штаны, зеленые газовые чулки и пестрые наколенники. Талию стягивал отделанный серебром поясок из красного шелка.

— Ишь, какая нарядная, негодница! — полушутливо, полусерьезно проговорила Юэнян, когда Юйлоу обратила ее внимание на Хуэйлянь.

Однако, довольно о качелях.

Тут наш рассказ раздваивается.

Расскажем теперь о Лайване. Заказал он в Ханчжоу одежды ко дню рождения государственного наставника Цая и, погрузив на корабль целую груду вьюков, корзин и сундуков, двинулся в обратный путь. Поклажу ввезли в ворота и сгрузили. Стряхнув с себя дорожную пыль, Лайван направился в дальние покои. У дверей, ведущих к хозяйке, ему повстречалась Сунь Сюээ. Слуга приветствовал ее поклоном.

— Жив-здоров? С праздником! — просияв улыбкой, сказала Сюээ. — Давно не виделись. Устал, наверное, с дороги-то? Вон как загорел да потолстел.

— А где батюшка с матушкой? — спросил Лайван.

— Хозяина Ин с друзьями за город пригласил, — отвечала Сюээ, — а хозяйка с сестрами в саду на качелях качается.

— Что это они вздумали качаться? — удивился слуга. — Качели только на севере встретишь, то утеха жунская,[371] южане не качаются. А женщины весной всегда наперебой — кто кого ярче — себя цветами украшают.

Сюээ удалилась на кухню и подала чай.

— Есть будешь? — спросила она.

— Не буду. Надо с матушкой повидаться да умыться. А жена моя на кухне? Что это ее не видать?

— Твоя жена теперь не та, что была раньше, — ответила с усмешкой Сюээ. — Ох, как она вознеслась! С хозяйками целыми днями в домино и в шашки играет. Будет она у котлов вертеться!

— Лайван приехал, — доложила хозяйке вбежавшая в сад Сяоюй.

Юэнян вернулась к себе. Лайван отвесил ей земной поклон и встал в сторонке. Хозяйка расспросила его о поездке и поднесла два кувшина вина. Он осушил несколько чарок, прежде чем появилась Сун Хуэйлянь.

— Ладно! Устал ты с дороги, — сказала Юэнян. — Ступай умойся и отдохни, а придет хозяин, ему и доложишь.

Лайван отправился к себе. Хуэйлянь дала ему ключ от двери, налила воды умыться и убрала дорожную суму.

— Давно ль расстались, а вон как раздобрел, разбойник, черный арестант, — говорила Хуэйлянь, помогая мужу переодеться и накрывая стол.

Лайван лег, а когда проснулся, солнце склонилось к западу и вернулся Симэнь.

Лайван предстал перед ним и доложил, что подарки государственному наставнику Цай Цзину и одежды его домашним заготовлены в Ханчжоу полностью, четыре сундука с вьюками погружены на казенный корабль и теперь осталось только уплатить пошлину.

Обрадованный Симэнь вручил ему серебро и велел на другой день с утра рассчитаться с таможней и доставить вещи домой, а слугу одарил пятью лянами на покупку обнов.

Лайван и сам кое-что заработал от поездки и тайком поднес Сунь Сюээ два шелковых платка, две пары цветастых наколенников, четыре коробки ханчжоуской пудры и двадцать палочек помады. Сюээ потихоньку рассказала ему, как за эти четыре месяца сошлась с Симэнем Хуэйлянь, как их сводила Юйсяо, как они встречались сперва в гроте, а потом свили гнездо в покоях Цзиньлянь и с утра до ночи не расставались, как он одеждами и украшениями ее одаривал, деньги давал, а она большим кошельком обзавелась, слуг то да се купить посылала, по два да по три цяня серебра каждый день тратила.

— Я и то гляжу, в сундуке у нее наряды да украшения лежат, — говорил Лайван. — Откуда, спрашиваю, — хозяйка, говорит, дала.

— Какая там хозяйка? Все хозяин одаривает.