Биргит Лаханн - Существовать и мыслить сквозь эпохи !

• Название: Существовать и мыслить сквозь эпохи !
• Автор: Биргит Лаханн
• Жанр: Проза

---

Бизе - это грация, веселость, утонченность, смуглая чувствительность. Двадцать раз он слушал "Кармен", погружаясь в сладострастную меланхолию мавританского танца, испытывая страсть, острую и внезапную, как кинжал.

Он устраивает себе в Ницце обиталище в мавританском стиле. Сообразно моему дурному вкусу, с красно-бурыми обоями, черно-голубым покрывалом на кровати, ярко-красной занавеской перед умывальником и вешалкой - теплый и темный сумбур. А вообще, ему холодно. Как в жизни, так и в меблированных комнатах, chambers garnis, обычно убогих, обшарпанных, неуютных, обставленных остатками гарнитуров, без картин, без цветов, но всегда с громоздким сундуком в углу.

Ницше проводит у себя инвентаризацию. Переписывает свои пожитки: 4 верхних рубашки, 4 ночных рубашки, 3 фуфайки, 8 пар носков, приличный сюртук... Двое черных брюк, одни теплые штаны, 2 черных жилета с высокой застежкой... теплые утренние туфли. Вот и все. Его жизнь умещается в чемодане. Остальное - в голове.

Ницше ослеп уже почти на три четверти, часто видит все как в клочковатом тумане, в городах мучим страхом попасть под колеса. Как-то в горле застревает рыбья кость. Задыхаясь, он всю ночь тщетно пытается отрыгнуть ее, а утром, все еще с костью в горле, записывает: Странно, но я ощущаю избыток символики и смысла в этой физиологической мерзости.

Только когда он пишет, когда в голове разверзаются хляби, когда начинается оргия мыслей, когда он с кажущейся легкостью и веселостью совершает свои прыжки и скачки - часами, сутками, годами; когда мозг звенит и грозит расколоться, поскольку он знает: даже свои мысли нельзя полностью передать словами, и тем не менее передает, на сотнях и сотнях страниц; когда он смеется над волнами, над их убегающими вдаль белыми пенистыми космами, потому что знает тайну волн и познает все тайны, презирая их, - тогда Ницше живет.

В остальное время он лежит в постели под шрапнелью своих недугов. С распиливающей череп мигренью, кровавой рвотой, температурой и ознобом, обильным потоотделением по ночам, геморроем. Нервы - в постоянном напряжении. А сна все нет и нет: мышление отключить невозможно. За два месяца Ницше выпивает 50 граммов хлоралгидрата, чтобы урвать для сна всего пару часов.

В то время как Ницше страдает в тесном мирке меж столом и кроватью, его сестра оживает - впервые за все годы своей жизни. Элизабет познакомилась с д-ром Бернгардом Фёрстером, которого попросили с учительской должности за антисемитские высказывания. Теперь он собирается в Парагвай, чтобы вместе с другими немцами, продавшими на родине свое имущество, создать средь девственного леса новую Германию. С традиционными понятиями о преданности и долге, свободную от евреев.

Увы, Фёрстер не делает ей предложения. Сердце мое, говорит он, мертво, убито женщиной, обманувшей его. Ничего, думает фройляйн Ницше... И пишет Фёрстеру в колонию, которая никак не организуется, письма с пылкими признаниями в любви. Пишет, что скопила 23 тысячи марок и готова вложить их в дело. И сердце Ферстера вновь начинает биться. Да, он приедет в Германию, женится на щедрой Элизабет и увезет ее в новый рейх.

В марте 1885 года Фёрстер прибывает в Наумбург. А Элизабет уже развила бурную деятельность, зовет сограждан жить и трудиться в "Новой Германии", произносит речи об исконно немецких добродетелях и здоровом юдофобстве, выманивает у людей деньги, расхваливая Парагвай как место крайне выгодного помещения капитала. Жених только диву дается. Бракосочетание они отмечают в узком семейном кругу. Из близких родственников нет только одного - Фридриха Ницше. Он пишет сестре: Ты стала спутницей моего антипода! Уберечь Тебя от этого шага должен был инстинкт Твоей любви. Теории Фёрстера о чистой германской расе он считает вздором. "Германство" вызывает, разумеется, мало энтузиазма, но еще меньше у меня желания печься о чистоте этой "великолепной расы". Наоборот, наоборот.

В феврале 1886 года Элизабет Фёрстер-Ницше эмигрирует с мужем в Парагвай. И становится в Nueva Germania королевой. Таковой по крайней мере она ощущает себя в письмах. И ничего не говорит о бедных лачугах, о том, как печет хлеб, ведет тяжкие переговоры, пытается раздобыть деньги - об изнурительной и удручающей борьбе за существование. До тех пор, пока в кошельке не остается ни гроша. Пока Фёрстер, запутавшись в финансовых махинациях, не решает покончить с собой.

Ницше тем временем обрел последнее и самое милое в его сознательной жизни пристанище. Турин. Первое место, где я приемлем. Бывшая столица герцогства и двух королевств: маленькая и старомодная, изящная и уютная. Вечером на мосту через По: Чудесно. По ту сторону добра и зла!!

И жить здесь дешево. За комнату у любезного семейства Фино он платит 25 франков в месяц. Все в двух шагах - рыночная площадь, почта, кофейни... А в театре дают "Кармен". Весь город carmenizzato.

Здесь, в Турине, Ницше - совершенно новый человек. Заказывает у портного такой элегантный костюм, какого у него никогда не было, и пальто на шелковой подкладке. И здесь же, в Турине, он устремляется, чуть ли не тая от блаженства, навстречу своему безумию.

Не для меня речей ленивых власть

К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть!

Он пишет "Дионисовы дифирамбы", "Сумерки идолов", "Антихриста", он философствует молотом, и глаза и голова готовы к услугам.

А затем приходит потрясающее известие. Д-р Георг Брандес, датчанин, читает в Копенгагенском университете лекции om den tyske filosof - о немецком философе Фридрихе Ницше. В Германии, плоскомании духа, на это никто еще не отваживался. Брандес, ликует Ницше, из тех евреев-интернационалистов, коим сам черт не брат.

Брандес просит прислать автобиографию. Она нужна для введения в материал. Понятное дело. Сразу же высылаю, сообщает Ницше. Но высылает не описание своей жизни, а миф о ней. Место рождения? Поля сражений под Лютценом. Предки? Польские дворяне. Бабушка? Принадлежала к шиллеровско-гётевскому кругу в Веймаре. В двадцать четыре года он уже профессор в Базеле. Кроме того, офицер, знает толк в двух видах оружия: в сабле и пушках - и, возможно, еще и в третьем. В динамите? В "Ecce homo" он скажет: Я не человек, я динамит.

Нет, он ничем не болел. Что же до слухов, будто он умер в лечебнице для душевнобольных, то на это можно сказать только одно: Нет большего заблуждения.

А как складываются его дела в реальной жизни? В богатой Германии не находится издателя, желающего его печатать. Ницше просто не замечают. Прежний издатель его обманывает. Не платит гонораров. Последнюю часть "Заратустры" автор издает за свой счет в количестве 40 экземпляров. Большую часть раздаривает. Из общего тиража первых трех частей продано всего 70 экземпляров. Столь чужд он семидесяти миллионам имперских немцев.

Раз никто не хочет его понять, он должен объясниться. И делает это в "Ecce homo", самой оригинальной среди всех когда-либо написанных автобиографий. Из содержания: Почему я так мудр. Почему я так умен. Почему я пишу такие хорошие книги... Он рассказывает об отце, которого так любил, о матери и сестре канальях, самом веском аргументе против его философии вечного возвращения. Сам он - польский дворянин, без капли немецкой крови. Он никогда не задумывался над вопросами, которые таковыми не являются.

Думал о немецкой кухне. ...Чего только нет у нее на совести! Суп перед обедом... вареное мясо, жирно и мучнисто приготовленные овощи; превращение мучных блюд в пресс-папье! Ах, к тому же сидячая жизнь - я уже говорил однажды - есть истинный грех против духа святого.

Не умеют в Германии и переваривать. Самой малой вялости кишечника, ставшей привычной, вполне достаточно, чтобы из гения сделать нечто посредственное, нечто "немецкое". Париж, Флоренция, Иерусалим, Афины - города, где гений чувствует себя дома. Такое ощущение у него, конечно, и в Турине. Перевариваю, как полубог, радостно пишет он. И немножко завидует Стендалю, который опередил его лучшей остротой атеиста: Единственное оправдание для Бога в том, что он не существует. И понимает Гамлета: Не сомнение, а несомненность есть то, что сводит с ума...

И бросается в объятья безумия. Возвращается с одного из концертов в таком упоении, что не может сдержать смеха. Но затем десять минут его лицо искажено гримасой горя. Ему кажется, что туринки оглядываются на него. Посмотрев дома в зеркало, он находит, что у них есть к тому основания. А потом снова случается, что я... полчаса стою посреди улицы и ухмыляюсь, иначе не скажешь.

И вот однажды, в конце декабря 1888 года, за четыре месяца до рождения Адольфа Гитлера, он бросается на рыночной площади Турина к лошади, чтобы обнять ее, ибо уверен, что ее били. Повис у извозчичьей клячи на шее и плачет, пока синьор Фино не уводит его домой. К тебе я, буря, прыгну прямо в пасть! Никогда больше он не напишет таких дивных стихов:

Как в стремительной погоне,

По небу несутся кони,

Колесница мчится вдаль,

И нахлестывает ярых

Ярость чудится в ударах