Савва Дангулов - Кузнецкий мост

• Название: Кузнецкий мост
• Автор: Савва Дангулов
• Издательство: ТЕРРА-Книжный клуб
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 5-275-01290-Х, 5-275-01284-5, 5-275-01285-3, 5-275-01286-1, 5-275-01287-Х, 5-275-01288-8, 5-275-01289-6

Роман известного писателя и дипломата Саввы Дангулова «Кузнецкий мост» посвящен деятельности советской дипломатии в период Великой Отечественной войны.

В это сложное время судьба государств решалась не только на полях сражений, но и за столами дипломатических переговоров. Глубокий анализ внешнеполитической деятельности СССР в эти нелегкие для нашей страны годы, яркие зарисовки «дипломатических поединков» с новой стороны раскрывают подлинный смысл многих событий того времени. Особый драматизм и философскую насыщенность придает повествованию переплетение двух сюжетных линий — военной и дипломатической.

Действие первой книги романа Саввы Дангулова охватывает значительный период в истории войны и завершается битвой под Сталинградом.

Вторая книга романа повествует о деятельности советской дипломатии после Сталинградской битвы и завершается конференцией в Тегеране.

Третья книга возвращает читателя к событиям конца 1944 — середины 1945 года, времени окончательного разгрома гитлеровских войск и дипломатических переговоров о послевоенном переустройстве мира.

---

— Не пришел ли вам на ум, господин премьер, случай с американским дипломатом Вильямом Буллитом? — подал голос Сергей Петрович, ему хотелось умерить патетический тон хозяина. — Ну, этот известный в истории случай: господа Вудро Вильсон и Ллойд Джордж послали господина Буллита в Москву с просьбой установить контакт с правительством революционной России, а когда американский дипломат вернулся из Москвы, отказали ему в аудиенции?..

— Насколько мне память не изменяет, Буллит протестовал, подав в отставку?

— Да, в его положении это была единственная возможность сказать, что его… покинули.

Черчилль смолчал, только беззвучно шевелились его губы, шевелились усиленно, так что пришли в движение мускулы лица; казалось, он думал такое, чего не мог сказать вслух, была приведена в действие энергия мысли… Ну, разумеется, ему многое хотелось сказать и нельзя было сказать. Черчилль не без сожаления взглянул на бекетовскую рюмку с вином, к которой Сергей Петрович не прикоснулся, потом остановил взгляд на своей и испил досуха. Он это сделал азартно и расчетливо, стремясь явно к тому, чтобы текучее пламя, которое он влил в себя, и пепла не оставило от этих его тайных мыслей.

— Вот вы говорите, отступничество… — произнес он, предварительно пошевелив губами и точно повторив эту фразу про себя. — Но в истории бывает и так: отступается не только вождь от народа, но и народ от своего вождя… — произнес он и, видно, сам испугался того, что произнес, текучее пламя сожгло не все его тайные мысли.

— Но отступничество ли это, в обычном смысле слова? — возразил Сергей Петрович, ему было не ясно еще, чего ради Черчилль заговорил об этом. — Выходит, ротный шагает в ногу, а рота нет?

Черчилль молчал, у него даже пропала охота пить.

— Допустите такой вариант: в годину смертельной опасности народ призвал вождя и сказал ему: «Веди». Можете допустить?

— Да, конечно, может быть и так.

— Тогда сделайте и такое допущение: вождь помог народу совладать с бедой, а народ, благодарный вождю за все, что тот сделал — отверг вождя, — произнес он едва ли не шепотом. — Какое имя этому дать, как не отступничество, а? Отступничество народа?

Бекетов засмеялся:

— Нет, ротный определенно шагает в ногу!

Бекетову стало весело, но Черчилль не воспринял настроения собеседника, его мысли шли своей чередой, невеселой.

— Нет, нет, вы войдите в положение человека, которого постигло такое; это совсем не смешно… — произнес Черчилль, его лицо, искаженное гримасой тревоги, было все еще обращено к Бекетову.

Да не о себе ли говорил Черчилль, подумал, не мог не подумать Бекетов. И не страшил ли его удел вождя, который, одержав победу, тем не менее был отвергнут массами?.. Нет, ему можно было отказать во всем, но только не в том, что он не знает психологии народа. В конце концов, не будь он знатоком психологии масс, он мог бы и не сидеть в этом кресле… Значит, в перспективе у него не одна, а две битвы: решающая — с извечным недругом Великобритании и не менее решающая — с собственным народом. А может быть, выиграв первую битву, он автоматически выиграет вторую?.. Он так не думает. Даже больше, он в такой мере так не думает, что это его ввергло в состояние тревоги. Даже сегодня в состояние тревоги, хотя до опасного предела далеко.

— Вы мне все-таки не ответили: отступничество… народа? — настаивает он; судя по его настойчивости, он заинтересован в ответе.

— Суть в вожде, мистер Черчилль… — мог только произнести Сергей Петрович. — В его натуре, полагаю я, — подтвердил Бекетов. — Если его натура не вступила в столкновение с тем, что народ разумеет под светлым словом «победа», смею думать, у народа не будет причин отступаться…

Черчилль встал и, подойдя к камину, наклонился, взял из кучи дров полено повесомее и бросил его в огонь. В том, как он это сделал, подавив стариковское кряхтение, обычно у него шумное, было что-то заученное, а поэтому легкое. Ему приятно было сделать это, демонстрируя легкость. Но смысл этого жеста, как можно было понять, был в ином — собеседник Бекетова хотел паузы. Эта пауза нужна была ему, чтобы по возможности отодвинуть то, что он произнес только что, от того, что он намеревался произнести.

— Так вот… о нашем после в Москве, — заметил он, возвращаясь к столу и усаживаясь. — Если мы его все-таки пригласим в Лондон, не рассматривайте, пожалуйста, этот наш шаг как в своем роде… — он хотел найти подходящую формулу, но оставил это намерение, точно гибкость ума отказала ему в этот раз. — Я хочу сказать, поймите нас правильно.

Эти последние три черчиллевских слова «поймите нас правильно» не покидали Бекетова в течение всего вечера. В них была видимость некоего разъяснения, но они, эти слова, ничего не разъясняли. В них была видимость извинения, но извинение в них напрочь отсутствовало… Единственно, что в них действительно присутствовало: англичане стоят на своем и просят нас понять, что они не могут поступить иначе… Стоят на своем… Позволительно спросить: на чем?.. Они стремятся удержать отношения между нашими странами в таком состоянии, о котором можно сказать: «Англичане недовольны, они замкнулись в обиде, они считают себя оскорбленными». Наверно, эта позиция выгодна Черчиллю, так как дает возможность всегда претендовать на большее, чем он сейчас имеет. К тому же если надо оказать давление на русского союзника, то всегда легче это сделать, учитывая, что и прежде ты был не совсем доволен этим союзником. Все усилия Черчилля направлены на то, чтобы продлить это состояние. Кстати, отзыв посла, если англичане на это решатся, служит этой цели…

13

В конце марта Бардин вызвался поехать с миссией британских парламентариев в Винницу. Когда вылетели, в Москве было морозно, и непотревоженный пласт снега простерся до самого Воронежа. В свете заревого солнца он был точно накатан, сверкая такой первозданной белизной, какой, казалось, не было больше в природе. Иногда самолет становился между солнцем и этим снежным полем, и тогда Бардин видел тень самолета и имел возможность рассмотреть, как хрупка птица, которой он доверил свои драгоценные килограммы. Но после Воронежа снежный пласт будто истончился, глянула земля, иссиня-черная, окутанная сытой мглой, предпосевная. Казалось, этот солнечный дух, что источает земля, добрался и до бардинского поднебесья, и Егор Иванович чует, как силен зов земли, жаждущей сеятеля…

Самолет сделал непредвиденную посадку в Черкассах и прибыл в Винницу, когда солнце уже зашло. Бардин был немало удивлен, когда ему навстречу вышел бородач в солдатской шинели и, назвав его по имени, сказал, что имеет поручение от Якова Ивановича доставить в штаб армии. Все, что передумал Егор Иванович, пока машина шла вдоль затопленных весенней распутицей дорог (именно вдоль, а не по дорогам, ибо дороги были размыты талыми водами и изрыты), спускалась в балки и поднималась, точно отдав себя воле морской стихии, перебиралась вброд через прибывшие по весне реки, — все, что передумал Егор Иванович, сводилось к следующему: чего ради Яков решил доставить его этой ночью в штаб? Егор Иванович, зная брата, был уверен, что дело тут не в том, что Яков, не видевший Егора полтора года, воспылал желанием его увидеть. Не может это сделать Яков, не в его железной натуре такое. Видно, была какая-то иная причина, которая заставила его поступить так, изменив самому себе.

Но Егор Иванович готов был отказаться от этого своего первого предположения, когда Яков, заслышав шум идущей машины, вышел брату навстречу.

— Ну, здравствуй, — протянул он суховатую ладонь. — Здравствуй, как там дома?.. Отец как?

Бардин опешил: вон как, даже отца вспомнил, такого не бывало.

— Здоров отец, — ответствовал он жестко. — Все здоровы… Погоди, но чего ты меня сюда выволок, от дела оторвал? У меня там все-таки парламентарии!..

— Чего выволок? Повидать!..

— О, врешь, грешная душа!.. — засмеялся Егор и ткнул брата кулаком в спину. — Говори, что припас?

— Давай пересядем в мою машину, ее мотор тянет пошибче! — Он двинулся к машине, стоявшей во тьме. — Не могу от тебя утаить… Сам впервые увидел в рассветный час.

Они ехали недолго, но казалось, минула вечность: овражек, открытое поле, извив реки, еще поле, пригорок… Яков велел остановить машину, вышел, долго смотрел на пригорок, точно пытаясь опознать его.

— Видишь, белолистка на пригорке? — указал он в ночь. Действительно, Бардин рассмотрел сейчас деревце на холме, тонкое, с неровным стволом. — Ну, подойди, не бойся… — Яков тронул деревце, тронул его и Бардин, кора была влажной от ночной мглы. — Понял?

— Нет.

— Вот это и есть наша граница — июнь сорок первого пошагал отсюда…

Он сказал «июнь», а Бардин подумал: в каком это веке был тот июнь и какую реку времени надо было перейти, чтобы добраться до этой белолистки?