Стеван Сремац - Поп Чира и поп Спира

• Название: Поп Чира и поп Спира
• Автор: Стеван Сремац
• Издательство: Государственное издательство художестанной литературы
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1960

---

Пляшет коло, гудят волынки, ребятишки носятся взад и вперёд, толкаются и шныряют между танцующими, кидают шляпы в круг и выбрасывают их оттуда ногами или толпятся вокруг костра, где стоит пономарь Аркадий со своим помощником (когда-то самым глупым учеником в школе, которому старый учитель предсказал, что из него ничего не выйдет, не будет от него проку ни церкви, ни общине, — и ошибся, потому что он уже сейчас помощник звонаря) и время от времени палит из церковных прангий. Ребята собрались и ждут очередного выстрела. Но ждать им придётся долго, потому что фрау Габриэлла просила не стрелять, пока она во дворе, так как у неё уши очень хаглих[115].

— Вы ведь не станете стрелять из пушек, правда? — спрашивает фрау Габриэлла.

— Не стану, не стану, госпожа!

— Пожалуйста!.. Но вы не шутите… нет, нет, не поднимайте эту железину! — кричит фрау Габриэлла и быстро затыкает свои нежные уши. — Знаете, я ужасно нервная.

— Не стану, не стану, госпожа, как бы я посмел! — смеётся Аркадий.

— Буду вам очень признательна! — благодарит фрау Габриэлла, которая тоже присутствует на свадьбе (как и её прежняя приятельница фрау Цвечкенмаерка) и то беседует в комнатах, то выходит во двор.

Фрау Габриэлла на обеде чувствовала себя отлично. В благодушное настроение её привели, ухаживания одного престарелого франта. Не будучи в состоянии, да и не желая ответить на предложенный ей весьма щекотливый вопрос, она вышла во двор разгорячённая, раскрасневшаяся, обмахиваясь тонким носовым платочком. На лице её блаженство, губы полуоткрыты, словно она на что-то собирается дунуть, как у хозяйки, разрезающей только что вынутый из духовки пирог, который отлично удался; от него валит к устам хозяйки ароматный пар, и всё её лицо сияет от удовольствия и восхищения. Фрау Габриэлла, испытывая подобное же чувство, растроганная, вышла во двор и, как всякое счастливое существо, готова была обнять весь мир. Стараясь показать, что ничем не отличается от крестьян и совсем ими не пренебрегает, она вошла в круг танцующих и взвизгивающих мужиков и стала как раз между двумя видными, хорошо одетыми хозяйскими сыновьями, которых звали в селе «пайташами»[116]. Трудно было решить, кто из них статнее и красивей, и своим выбором фрау Габриэлла показала, что она настоящая законодательница мод и обладательница хорошего вкуса. Склонив налево головку и стыдливо потупившись, она пустилась в пляс с лёгкостью девочки-подростка.

— А почему, же вы за мной не ухаживаете? — вдруг спросила фрау Габриэлла своих статных соседей, когда ей надоело молчать. — Ну и кавалеры, позволяете даме заснуть подле вас!.. Какие же вы танцоры? Да говорите что-нибудь!

— Да… мы, знаете, боимся, как говорится, как бы, значит, не по форме вышло, — говорит пайташ слева.

— Ах, абер манн гот[117], какая тут форма! — подбадривает его развеселившаяся фрау Габриэлла и пожимает ему руку, словно хочет его подбодрить и раззадорить.

— Да… оно, пожалуй, и можно! Давай, Север, ты это лучше умеешь, — говорит один.

— О-о, конечно, конечно! — подзадоривает фрау Габриэлла Севера, как и того, что справа. — Чтоб я могла похвастать перед теми, в комнатах, моими ухажёрами и кавалерами…

— А если мы, госпожа… этак по-нашенски… с кудряшками, как говорится, не осудите вы нас? — спросил Север.

— О, пожалуйста! Их бите си, прошу вас! — отвечает фрау Габриэлла, которая, ничего не поняв, кроме слова «кудряшки», засеменила ещё чаще.

Но когда её «партнёр» отколол такой плясовой куплетец, каких фрау Габриэлла в жизни своей не слыхала и не читала, она только пискнула по-швабски «а!» таким голосом и с таким выражением лица, словно огромная гусеница попала ей за ворот, выскочила из крута как ошпаренная и встала с опущенными беспомощно руками, точно они были у неё мокрые и она искала полотенце. И кто же оказался свидетелем всего этого, с кем она раньше всего столкнулась у двери? Конечно, опять-таки неизбежная как рок фрау Цвечкенмаерка!!

— Иезус-Мария! — вскрикнула испуганно фрау Габриэлла. — Фрау Цвечкенмаер!!

— Христе боже наш; так вам и надо! — ответила та.

— О, прошу вас, прошу! И с вами и со всяким такое может случиться…

— Да, если бы фрау Цвечкенмаерка была столь же легкомысленна и совалась куда не следует.

— Когда я достигну ваших лет, дорогая хебаме[118], я тоже не буду легкомысленной, а стану практичной, как и вы.

— Ах, извините! — перебила её Цвечкенмаерка. — Я могу ещё дожить до ваших лет, но вы до моих — ей-богу, уже никогда… Никогда, голубушка!

— Ха! И это сразу видно по… Вы можете, конечно, утверждать что угодно, поскольку Бонапарт сжёг в империи все протоколы и метрики.

— А у вас ни одна свадьба не обходится без приключений. Жить не можете без происшествий, — говорит Цвечкенмаерка, понемногу сбавляя тон. — Так вам и нужно; право же, я очень, очень довольна! — продолжает она со скорбной миной, отводя фрау Габриэллу в сторону с таким таинственным видом, как это делают в третьем действии трагедии заговорщики, и по-дружески вполголоса укоряя её, чтобы никто не слышал: — Ах, ради бога, дорогая, что вы с собой делаете? Неужели вы не знаете этих рацких прохвостов крестьян, этих дикарей, у которых только одно на уме?! Не будь здесь нас, приехавших из Оберестрайха[119], они бы до сих пор не знали, что такое семенпрезл и покенс!.. Этому даже не обучены, а туда же — вступают в разговор с благородными!

— Ну что ж, сознаюсь, моя ошибка! — уступает, развеселившись, фрау Габриэлла, довольная тем, что принимает укоры и советы! и хоть таким образом всё же получается, что она моложе Цвечкенмаерки.

— А я очень рада, да простит мне господь! Так вам и нужно за то, что избегаете нас и тянетесь к мужикам!

Такое сочувствие тронуло фрау Габриэллу, и она помирилась с фрау Цвечкенмаеркой.

— Пойдёмте, милая! — сказала Цвечкенмаерка, взяв её под руку. Они покинули переполненный крестьянами двор и вошли в дом, поближе к знати, где им и подобало быть.

Не меньше веселились и в гостиной, куда только что вошли эти примирившиеся дамы из высшего общества, — без устали пили, провозглашали здравицы, танцевали. Как раз в момент их появления воцарилось молчание. А замолчали потому, что новобрачная Юла застеснялась и сконфузилась; а сконфузилась она потому, что шафер (облечённый на этот день исключительной властью) попросил её спеть песню — ту самую, которую он и в пьяном и в трезвом виде больше всего любил и которую сегодня особенно к лицу было спеть Юле. А молодая, как и подобает молодой, стеснялась, отнекивалась, говорила, что она сегодня не в голосе. Молодой муж жалел её, защищал и просил извинить на сегодня, но подружки наперебой заверили, что она поёт лучше их всех.

— Пой, дурочка, раз тебе старший сват велит!.. Эх, будь я на твоём месте, спела бы и простому гостю, а не то что старшему шаферу, — убеждала её одна из подружек.

— Не забывай, что ты новобрачная, — шептала ей другая, — а новобрачная должна петь, даже если она и впрямь безголосая. И та, что никогда в жизни не пела, сегодня обязана спеть, а особенно ты, с таким голосом.

— Будет время, ещё и поплачешь, — шутит шафер, — а сейчас пой!

— Эх, разве мы не знаем, как поётся новобрачной! — ободряет её отец. — Ну-ка, Юла, спой, спой!

А Юла ещё колеблется, но подруги всё настойчивее повторяют: «Нужно, нужно, Юла! Будь мы невесты, не позволили бы себя столько упрашивать». И она затягивает своим красивым, звонким, как серебро, девичьим голосом старую трогательную песню:

Порадуйся, невеста!
С косою заплетённой
Сдружился мирт зелёный —
Твой свадебный венец.

Запели, закричали
Разряженные сваты:
«Сирени цвет несмяты»
Срывают наконец!»

Юла хотела на этом остановиться, не петь дальше, она просто сгорала от стыда, даже испарина проступила под носиком и у глаз, но гости требуют, и ей приходится продолжать:

«Вернись, вернись, невеста!
Сестрины не тебя ли
Ласкали, миловали?
Куда же ты, постой:

Неужто от чужого
Тебя не тянет к маме,
Что слёзы льёт ручьями,
Клянёт свой жребий злой?»

Тут Юла опять умолкла, потому что вдруг взглянула на мать и увидела, что та плачет. Заплакала и Юла, и голос её дрогнул. Гости не настаивали больше, тоже растроганные песней, и со всех сторон понеслись похвалы: хвалили и песню, и сочинителя, и певицу.

Шафер рассказал куму об авторе этой песни, Васе Живковиче, своём однокашнике, поведал, почему любит её больше всех других, рассказал и о том, как благодаря этой песне женился на своей теперешней супруге. Рассказ старшего свата был настолько обстоятелен, что уже и свечи зажгли, и стали накрывать к ужину, а он всё ещё продолжал повествование. Его теперешняя жена, будучи девушкой, спела эту песню в одном доме; голос у неё был прекрасный, а песня новая, никому в обществе не известная; песня очаровала всех, а его — и песня и певица. Гости стали дружно просить, чтобы супруга старшего шафера окончила начатую Юлой песню, и после долгих отнекиваний и отговорок старшая сваха запела пятый куплет: