Григорий Канович - По эту сторону Иордана

• Название: По эту сторону Иордана
• Автор: Григорий Канович
• Издательство: Текст
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

От издателя

Семь рассказов современных русских писателей, живущих в Израиле. Они разнообразны по стилю и содержанию, но у них есть одна общая черта. Составитель сборника Давид Маркиш верно замечает, что «первое поколение вернувшихся сохраняет, как правило, русский язык и русскую культуру…» А библейские реминисценции и ощущение живой принадлежности к историческим корням связывают русских писателей, живущих в Израиле, с авторами, пишущими на иврите.

---

Вот только Валентина… Не то чтобы самая любимая, нет, внучку Леночку баба Неля когда-то любила больше всех, больше мужа, больше дочери, надышаться на нее не могла. Юльку Леночкину так полюбить уже не сумела, сил стало меньше, а теперь и вовсе, если Юлька родит при жизни бабы Нели, запросто может случиться, что для бабы Нели это будет совсем постороннее существо. Нет, дочь Валентина просто по времени всех ближе, ближайшее звено в цепочке, следующая на очереди. И совсем ни к чему не готова.

Баба Неля не помнит про себя, чтобы она чего-нибудь, что надо, не умела. Так или иначе, лучше, хуже, не учась и не колеблясь, за все бралась и все делала. Про Цилю и говорить нечего — солдат революции. В кого же это Валентина такая задалась, подушка пролежанная, ничего не умеет толком, ни к чему ни таланта, ни интереса, ни к чему и ни к кому не прикипела сердцем за свои полвека с лишним. Кое-как замуж вышла, кое-как Леночку родила. Мужа удержать, разумеется, не сумела, ну, это и получше ее не сумели. Леночка вон вовсе замуж не пошла, у них это нынче просто, нагуляла Юльку в восемнадцать лет, кинула бабе Неле, побежала дальше гулять. А Валентина, как муж ушел, и совсем заснула. Баба Неля ей и Леночку вырастила, потом и Юльку. Ну, а не будет бабы Нели, что Валентина тогда? Впрочем, не бабе Неле теперь это решать. Либо приспособится, либо пропадет — как все.

Развесила пеленки, дала Циле чаю, взялась за глажку. Слава богу, постельное здесь не гладят, и Юлька свои джинсы с футболками не велела, с криком даже, но Леночке каждый день свежую блузку на работу, Валентина свое и сама могла бы, все вечера сиднем дома сидит, да пока надумает, пока раскачается, а там либо прожжет, либо перепачкает…

Забежала в перерыв Леночка, вытащила коробку с документами, что-то кладет, что-то вынимает. Последние дни все время в этой коробке роется, бегает куда-то, но, конечно, не говорит. Довольная сегодня на удивление, даже и ругнула бабу Нелю:

— Опять Циля Юлькину кровать всю прописает! Зачем пустила? Мало тебе, что в кухне вонь несусветная? — и то с улыбкой.

Редко нынче достаются бабе Неле Леночкины улыбки, давно уж нет у нее прежней ненаглядной внученьки Леночки, а почему-то эта улыбка бабу Нелю не обрадовала.

Леночка понюхала суп, поморщилась, но съела несколько ложек прямо из кастрюли.

— Села бы, пообедала как человек. Случилось что? Или не скажешь, как всегда?

— Потом, потом! Опаздываю! Вечером…

И опять улыбается, но прямо на бабу Нелю не смотрит. И убежала.

Вечером… Мнительная я стала, думает баба Неля. Ну, до вечера еще дожить надо.

Теперь Цилю кормить. Циля почти ничего не ест, но попробуй-ка пропусти обед или ужин.

Процедура сложная. Опять перетащить Цилю обратно в кухню — а не хочет теперь, хочет здесь, на кровати, упирается, не сдвинешь. Да ведь нельзя, все заляпает.

— Ну и сиди без обеда.

Циля мгновенно начинает плакать. Слез у нее мало, две-три слезинки всего, она подбирает их темным согнутым пальцем — и в рот, бережет жидкость. Дальше плачет всухую.

Баба Неля тоже заплакала бы. Но лучше не начинать, у нее слез нет совсем, а без слез такой жгучий спазм сожмет горло, за час не разделаешься.

— Ладно тебе, ладно, пойдем поедим.

А Циля раз, вывернулась из рук — откуда только прыть берется, когда не надо, — и улеглась. Лежит в своей пилотке, скрючилась, поплакивает потихоньку.

— Не хочешь есть? А без еды жить не будешь.

— Жить, жить! — всхлипывает Циля. — Только жить, жить, жить!

Звонок в дверь. И кого дьявол несет? У своих у всех ключи.

Молодой мужик, лет сорока с плюсом.

— Это здесь мишпахат олим ми Руссия?[4]

— Здесь, здесь.

— Шалом. Это гиверет[5] Рувински?

— Это дочка моя Рувинская. А я Сомова.

— Да, так. Вот у меня барешима[6] Рувински Валентина, Рувински Элена, Рувински Юлия, Сомов Нелли…

— Это я… Да что в дверях стоять, пройдемте хоть в кухню, если по делу.

Какое у него может быть дело? А там Циля голодная плачет.

В одной руке у него список, в другой полиэтиленовый мешок. Дочитывает по списку:

— …и Ласкин Циля.

— А это моя мама.

— У вас все еще мама? Как красиво.

Да уж, куда красивее.

— А я прихожу сказать, что у нас есть мивца[7].

Баба Неля чуть не плюнула:

— Нет, нет, ничего не покупаем! Шалом, шалом! — и из кухни хочет его вытеснить на выход, а он не поддается:

— Я к вам беhитнадвут, леhааник сиюа[8], помогать олим хадашим[9]…

— Ну, заболтал! Ничего я тебя не понимаю и понимать не хочу.

— Но почему? Вам не нравится баарец[10]?

Ну, что ему скажешь? Как дети, ей-богу. Нравится не нравится, тоже мне разговор.

— Мне везде нравится.

— Увидите, будет хорошо.

— Знаю, знаю.

— Есть проблемы, но не надо входить в панику, они даются развязать.

Ах ты, ласточка моя, развяжи-ка ты мою проблему.

— Конечно, конечно, — соглашается баба Неля, а сама потихонечку к двери его направляет. А он открывает мешок:

— И я вам даю подарок.

— Подарок?

— Да, не так важно, я вам даю немного хорошей одежды.

Ни в чем он не виноват, хочет, как лучше, но бабу Нелю заливает злоба:

— Шмотья старого?

— Шмотья? Шматес? — лицо обиженное и впрямь, как у ребенка. — Нет, совсем красивая одежда, — и вынимает две нарядные мужские рубахи, от долгого хранения на них плотно слежавшиеся складки. Показывает бабе Неле ярлыки на вороте: — Пожалуйста, очень хорошая хевра[11], «Брук Бразерс», Братья Бруки…

— Какие там братья Бруки, это сестры-рубашки. Да у нас мужиков и в заводе нету.

— Мужиков? Икарим[12]? В заводе. Агрикультурный работник в бейт-харошет[13]. У вас нет? Но это не отыгрывает роль. Это не бегед авода[14]. Не трудовое платье.

— Да что уж ты думаешь, я и рубашки не видела? Не надо нам рубашек, нету у нас в семье мужиков, ну, мужчин, мужеска пола. Бабы одни, женщины, понимаешь?

Понимает. Сочувственно крутит головой, но не уходит. Смотрит даже, куда бы присесть. Баба Неля стоит твердо, неужели он и на это не поглядит, плюхнется? А ноги гудят-гудят, на месте стоять хуже всего. Рубашки обратно в мешок сложил, опять со списком сверяется:

— Рувински Элена — твоя дочь? Сколько лет?

— Внучка, — бормочет баба Неля, — тебе-то на хрена…

— Как, извиняюсь?

— Внучка это моя, внучка, — выкрикивает баба Неля.

— А, внучка, маленки. А Валентина?

— Дочь.

— Сколько лет?

Мужичок здоровый, крепенький, но года сорок три-сорок четыре наверняка есть. Попробовать, что ли? Валентина, тетеря сонная, не так уж плохо сохранилась.

— Сорок пять.

— О, — опять в список: — И Элена, ее дочь. А кто такое Рувински Юлия?

— А это Лены, моей внучки, дочка.

— О? Внучка дочка? Сколько лет?

— Да маленькая она, совсем девочка.

— О! Я хочу с удовольствием познакомиться.

— С кем, с Валей?

— Да… что имеет маленки дочка. И совсем нет мужика.

Неужто неженатый? Вряд ли. Но проверить стоит.

— А вы что, тоже одинокий? Никого нет?

Оскорбился, покраснел даже.

— Как это значит, никого нет? У меня все есть, семья есть, дом есть, эсек[15] есть, рехев[16] есть… Моя папа-мама здесь от мильхемет hашихрур[17], от войны по освобождению… через Польшу…

Дальше баба Неля не слушает. Все у него есть! И туда же, на знакомство набивается, бесстыжие его глаза. А ты кто такая, одергивает себя баба Неля, мораль тут наводить? Против своего же интереса. Только разозлила, а зачем? Ну, теперь польсти, польсти.

— Вы, значит, здесь родились? А как хорошо по-русски говорите.

Расплылся сразу, заскромничал:

— Нет, я кцат[18], мене-более.

Сейчас скажет: «Когда родители не хотели, чтоб я понимал, они говорили по-русски»…

— Когда папа-мама не хотели…

Что в них приятно, быстро отходят. Вообще, по виду добрый человек. Валентине, нескладехе, разве свободного найти? Это, может, Леночке, дай-то бог… А человек местный, устроенный, может что…

— А как вас зовут, я даже и не спросила?

— Цви, но по-русски Гриша, пожалуйста. Так вот, у нас есть мивца…

В комнате крикнула что-то Циля, но глухо, не разобрать. Баба Неля заторопилась, заговорила погромче:

— Да вы, Гриша, про мивцу лучше девочкам расскажете, они лучше поймут. Заходите вечерком в гости, все дома будут.

Гриша на возглас оглянулся, с ноги на ногу переступил, но спросил только:

— Этот вечер в гости?

— Этот, этот, сегодня.

И снова осторожно к выходу его, к выходу. Он двинулся, бормочет:

— Я с удовольствием хочу… — а сам прислушивается.

Посмотрим, какое от тебя будет удовольствие.

И снова Циля крикнула, да близко совсем.

Баба Неля оглянулась — а Циля в дверях стоит, большая, тощая, пилотка набекрень, ночная рубаха на животе комом заправлена в трусы, ноги голые, в одной руке костыль, другую вытянула прямо на Гришу, и громко говорит: