Станислав Куняев - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Станислав Куняев
• Жанр: Поэзия

КУНЯЕВ, СТАНИСЛАВ ЮРЬЕВИЧ (р. 1932), русский советский поэт, литературный критик. Родился в Калуге. Мать — из семьи калужских крестьян, в советское время окончила два высших учебных заведения — институт физкультуры и медицинский, стала известным врачом в своем городе.

Предки по отцовской линии из Петрозаводска и Н. Новгорода — русские офицеры, губернские чиновники, земские врачи.

Имя деда по отцу — А. Н. Куняева, профессора медицины, увековечено на двух мемориальных досках в нижегородском краю: на здании больницы Красного Креста в центре города и на стене земской Карамзинской больницы в Арзамасском у., вблизи Дивеевского монастыря и Серафимо-Саровской пустыни, где дед и бабушка Куняева работали врачами в начале века.

Там же родился его отец, который впоследствии стал преподавателем истории и погиб в н. 1942 во время ленинградской блокады. Похоронен на Пискаревском кладбище. А дед с бабушкой умерли во время гражданской войны от тифа — их нижегородская больница в те годы была военным тифозным госпиталем для красноармейцев. Похоронены были, как известные нижегородские граждане, на кладбище Печерского монастыря. Когда монастырь в н. 30-х закрыли, то монастырское кладбище сравняли с землей, и могилы предков поэта были утеряны.

Сам Куняев закончил в 1951 в Калуге среднюю школу с золотой медалью, отучился на филологическом факультете МГУ и по своей воле уехал работать в Тайшет Иркутской обл. в районную газету «Сталинский путь». В Сибири проработал с 1957 по 1960. Сначала заведующим сельхозотделом местной газеты, а потом собственным корреспондентом областной иркутской газеты «Восточно-Сибирская правда». Стихи начал серьезно писать в университете, первые публикации в Иркутске и в Новосибирске (журнал «Сибирские огни») появились у Куняева во время сибирского периода его жизни.

Тогда же он познакомился с молодыми иркутскими писателями В. Распутиным, А. Вампиловым, В. Шугаевым.

Первую книгу стихотворений «Землепроходцы» издал по возвращении из Сибири в своем родном городе Калуге в 1960. По этой своей первой книге Куняев в том же году был принят в Союз писателей СССР.

С тех пор у него вышло более 30 книг — стихотворных сборников, книги критики и публицистики, за одну из которых — «Огонь, мерцающий в сосуде» поэт был удостоен звания Лауреата Государственной премии России.

Куняев не без оснований считается одним из самых значительных поэтов своего поколения. Некоторые его стихотворения стали широко известными — даже знаменитыми («Добро должно быть с кулаками», «Размышления на Старом Арбате», «Карл Двенадцатый» и др.).

В 60—90-х он вместе с Н. Рубцовым, А. Передреевым, А. Жигулиным, Ю. Кузнецовым неизменно входил в перечень поэтов, определяющих патриотическое, почвенное, русское начало в современной поэзии с большой «присадкой» имперской государственной идеи.

Именно в этот период его поэзия постоянно присутствовала в идейных схватках и спорах, которые велись в печати и устных дискуссиях самыми разными, порой враждующими между собой группками критиков и поэтов (В. Кожинов, А. Анинский, Т. Глушкова, С. Чупринин, Ю. Селезнев, О. Михайлов, Е. Евтушенко и др.).

Но если в поэзии Куняева властвует чувственная многоликая, противоречивая стихия жизни и даже культ свободы творчества («Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам»), то в своих гражданских деяниях, поступках и заявлениях он крайне резок, целеустремлен и пристрастен.

Будучи уверен в значительности и неколебимости своего поэтического мира, Куняев весьма рискованно несколько раз в жизни и в советское и в постсоветское время ставил на карту и свою литературную репутацию, и карьеру, и житейское благополучие.

В 1977 он один из главных участников знаменитой дискуссии «Классика и мы», ознаменовавшей собой первое крупное восстание русских национальных сил, борющихся за влияние на общество с силами советского еврейского культурного истэблишмента, поддерживаемого прозападной частью партийной верхушки. Продолжая эту борьбу, в 1978 Куняев написал известное подцензурное письмо в ЦК КПСС (поводом было издание группой советских писателей диссидентского склада альманаха «Метрополь»), где прямо обвинил высших партийных чиновников в политическом двурушничестве, в потворстве антирусским и антигосударственным группам писателей, процветающим в те времена в литературной жизни страны. В результате этих двух акций он в 1980 был освобожден от должности рабочего секретаря Московской писательской организации, где работал с 1976.

Все последующее десятилетие поэт жил жизнью свободного художника, много ездил по России — подолгу жил в Сибири, на русском Севере, писал стихи, рассказы, очерки, жил одной жизнью с геологами, рыбаками, охотниками, что впоследствии помогло ему в создании двухтомника своих воспоминаний и размышлений «Поэзия. Судьба. Россия».

В 1989 благодаря настойчивым требованиям писателей С. Викулова, Ю. Бондарева, В. Распутина, В. Белова ЦК КПСС соглашается с тем, чтобы Куняев стал гл. редактором популярного литературного журнала «Наш современник». На этом посту в течение последующего десятилетия в полной мере он показал себя, как русский человек и продолжавший лучшие национальные традиции государственного патриотического крыла «шестидесятников». Журнал «Наш современник» за эти годы становится поистине духовным центром, объединившим все лучшие духовные силы России.

В условиях жесточайшей борьбы за существование, открыто борясь с масонским прозападным горбачевско-ельцинским режимом, журнал искал и ищет пути возрождения России и спасения русской цивилизации.

Куняев, будучи на острие этой борьбы, как и в прежние времена принимал страстное участие в событиях авг. 1991, открыто поддержав попытку ГКЧП спасти страну от разрушения, в спасении Союза писателей России от погрома «демократов» (именно он разорвал бумажку Музыкантского, в которой было требование закрыть Союз писателей России за его поддержку антигорбачевского ГКЧП), в событиях окт. 1993 у Белого дома и в Останкино. К 100-летию со дня рождения С. Есенина Куняев вместе с сыном выпускает книгу «Сергей Есенин», выдержавшую 4 издания.

Опубликованы воспоминания Куняева «Поэзия. Судьба. Россия» (кн. 1–3).

---

СЛУЧАЙ НА ШОССЕ

Вадиму Кожинову

Птица взмыла, но не удержалась —
видно, воздух исчез под крылом,
и влепилась в стекло, и осталось
лишь пятно на стекле лобовом.
То, что — птица, я понял не сразу,
на баранке замлела рука.
Я попал на хорошую трассу —
можно выжать до ста сорока!
Что мне помнить какую&то птаху,
если надо глядеть да глядеть,
чтобы вдруг на обгоне с размаху
в голубой березняк не влететь.
Я — в машине, а значит, не волен
изменить предначертанный путь…
Как хотите, а я не виновен:
все равно бы не смог отвернуть,
потому что вдоль вешнего леса,
где ничто в этот миг не мертво,
с тяжким свистом несется железо,
попирая законы его.

1973

" От Великой ГЭС до Усть-Илима "

От Великой ГЭС до Усть-Илима
вечных сосен черная гряда,
красная строительная глина,
светлая байкальская вода…
Я люблю тебя, большое время,
но прошу — прислушайся ко мне:
не убей последнего тайменя,
пусть гуляет в темной глубине.
Не губи последнего болота,
загнанного волка пощади,
чтобы на земле осталось что-то,
от чего щемит в моей груди.
Пусть она живет счастливой болью
и, прочтя свой жребий в небесах,
всю земную волю и неволю
в должный час благословит в слезах.
День и ночь грохочут лесовозы.
День и ночь в пустынный небосвод
сладкий дым ангарской целлюлозы
величавым облаком плывет.

1974

" Ты заметил — сменились ветра, "

Ты заметил — сменились ветра,
свежим холодом издали тянет,
и моя золотая пора
со дня на день серебряной станет.
Дунет ветер,
взметнется листва,
с нежным шелестом дрогнет рябина,
и сверкнет над хребтом синева —
даже глазу глядеть нестерпимо.
Милый мой,
попрощаемся, что ль,
и, предчувствуя скорую вьюгу,
сдержим в сердце взаимную боль,
пожелаем удачи друг другу…
Даже рябчик
и тот, ошалев
от простора, что ветер очистил,
ослепленный, летит меж дерев
и, конечно же, прямо на выстрел.

1973

НОЧИ В ЗИМОВЬЕ

Слишком долгие ночи у нас…
То проснешься, то снова задремлешь.
Печь остыла, и уголь погас.
Дров притащишь — и снова затеплишь.
Выйдешь на берег — Млечный поток
вдруг придавит тебя красотою…
Как застывшего пламени клок,
желтый месяц повис над тайгою.
Что услышишь? Ворчанье собак,
да, не выдержав стужи, береза
разорвется со звоном… А мрак
все сильней, будто мало мороза!
Что за ночь! Что за глушь! Что за тишь!
Что поймешь в них и что в них
услышишь?
Или ересь в душе сочинишь,
или образ, ликуя, напишешь.

1974

" Лучше нет погоды дождевой, "

Лучше нет погоды дождевой,
лучше нет, да и не надо лучше.
Хорошо, когда над головой
сгрудились клубящиеся тучи.
Время есть, пока струится дождь,
поглядеть на прожитые годы
и внезапно ощутить сквозь дрожь
позабытый холодок свободы.
Время есть. Еще шумит река,
да весло мелькает в полумраке,
и лежит тяжелая рука
на хребте у преданной собаки.
Вьется дым над крышей зимовья,
предвещая близкую разлуку…
Жаль, что эта лайка не моя —
слишком преданно лизнула руку.

1974

" Уходит сын в житейский путь, "

Уходит сын в житейский путь,
мать смотрит вслед из-под ладони.
Ей этой ночью не уснуть
в родном и опустелом доме.
А сына позвала весна,
встревожила судьба и слава,
Жизнь длится, как во времена
Батыя или Святослава.
Все те же сосны на ветру
шумят, рождая голос леса.
Под этот шум в моем бору
ржавеет рейнское железо.
Все те же чувства на земле
родятся, умирают, зреют.
Все те же ветры в синей мгле
с полей зазеленевших веют.
Все так же в правде и во лжи
ты сам в родном краю бродяжишь.
Все так же люди хороши,
пока их к сердцу не привяжешь.

1974

" То и дело из сел в города "

То и дело из сел в города
и обратно расходятся вести…
Я свидетель эпохи, когда
не сидела Россия на месте.
Колыхалась туда и сюда,
словно тяжкое мутное море.
Все здесь было — и страх, и страда,
и корысть, и отвага, и горе.
Сколько волн по просторам прошло,
оставляя великие вехи.
Сколько транспортных средств проползло —
трактора, эшелоны, телеги!
Время шло. Индевели виски
от морозной искрящейся пыли,
и приметы дорожной тоски
на моих откровеньях настыли.
За плечами Тянь-Шань и Тайшет.
Двадцать лет я мотаюсь по свету.
Двадцать лет. А скончания нет,
и, наверное, славно, что нету.

1974

" Я грустно и весело жил "

Я грустно и весело жил
в соседстве травы и металла,
о прожитых днях не тужил,
но, если тепла не хватало,
я шел на вокзал не спеша
погреться в столовой нарпита…
Но если сжималась душа
среди иллюзорного быта,
я слушал, как снежная мгла
мне тихо шептала, как другу:
когда не хватает тепла —
люби леденящую вьюгу!

1974

" На полпути я вышел в тамбур. "

На полпути я вышел в тамбур.
В стекле пронёсся свет костра —
то промелькнул цыганский табор,
раскинувшийся у моста.
В слоистой мгле, в туманной сини
костёр, как искорка, алел,
и горький дым цыганской жизни
в курьерский поезд залетел…
Да не было у них свободы.
Как всякий люд, несли они
свои цыганские заботы,
свои житейские огни!
Всё так! Но русские поэты
не зря, как роковые сны,
любили вольности приметы —
и шали взмах, и звон струны.
Лишь потому был вечно моден
гортанный варварский мотив,
чтоб верить: кто-то есть свободен,
и бескорыстен, и счастлив…

1974

" С каким только сбродом я не пил "

С каким только сбродом я не пил
на трассах великой земли,
Но как ни хмелел, а заметил,
что выхолостить не смогли
ни силой, ни водкой, ни ложью,
ни скопищем мертвенных фраз
последнюю искорку Божью,
живущую в каждом из нас.
Глядишь — негодяй негодяем,
но чудом каким-то, Бог весть,
сквозь сумрак, что непробиваем,
то совесть пробьется, то честь…

1974

" Как подумаешь — я или ты, "

Как подумаешь — я или ты,
что сказать о других подголосках! —
неужели всего лишь шуты
на сколоченных наспех подмостках?
Неужель превратилось в игру
все, имевшее вечную цену?
Неужели я пошло умру,
как актер, завершающий сцену?

1974

" Как две чуждые силы, легли "

Как две чуждые силы, легли
две стихии — любовь и свобода…
Я не знал бескорыстной любви:
я кого-то любил и за что-то.
Ты умен… Но тогда объясни,
как укрыться от нежной неволи,
чтоб летели бесшумные дни,
исчезая в темнеющем поле.
Объяснишь — я тебя обниму,
ибо сердце твое безутешно:
ты бездомен и лишь потому
человечество любишь так нежно.

1974

" Не ведает только дурак, "

Не ведает только дурак,
что наши прозренья опасны…
Как дети прекрасны и как
родители их несуразны!

Помятые жизнью, вином,
с печатями правды и фальши,
не мыслящие об ином,
чтоб выжить хоть как-нибудь дальше.

А рядом комочек тепла
витает в блаженной дремоте,
не ведая зла и добра, —
как странно: он тоже из плоти!

Как будто природа сама
твердит нам устами любови
о том, что сиянье и тьма
повенчаны узами крови.

1974