Станислав Куняев - Стихи

• Название: Стихи
• Автор: Станислав Куняев
• Жанр: Поэзия

КУНЯЕВ, СТАНИСЛАВ ЮРЬЕВИЧ (р. 1932), русский советский поэт, литературный критик. Родился в Калуге. Мать — из семьи калужских крестьян, в советское время окончила два высших учебных заведения — институт физкультуры и медицинский, стала известным врачом в своем городе.

Предки по отцовской линии из Петрозаводска и Н. Новгорода — русские офицеры, губернские чиновники, земские врачи.

Имя деда по отцу — А. Н. Куняева, профессора медицины, увековечено на двух мемориальных досках в нижегородском краю: на здании больницы Красного Креста в центре города и на стене земской Карамзинской больницы в Арзамасском у., вблизи Дивеевского монастыря и Серафимо-Саровской пустыни, где дед и бабушка Куняева работали врачами в начале века.

Там же родился его отец, который впоследствии стал преподавателем истории и погиб в н. 1942 во время ленинградской блокады. Похоронен на Пискаревском кладбище. А дед с бабушкой умерли во время гражданской войны от тифа — их нижегородская больница в те годы была военным тифозным госпиталем для красноармейцев. Похоронены были, как известные нижегородские граждане, на кладбище Печерского монастыря. Когда монастырь в н. 30-х закрыли, то монастырское кладбище сравняли с землей, и могилы предков поэта были утеряны.

Сам Куняев закончил в 1951 в Калуге среднюю школу с золотой медалью, отучился на филологическом факультете МГУ и по своей воле уехал работать в Тайшет Иркутской обл. в районную газету «Сталинский путь». В Сибири проработал с 1957 по 1960. Сначала заведующим сельхозотделом местной газеты, а потом собственным корреспондентом областной иркутской газеты «Восточно-Сибирская правда». Стихи начал серьезно писать в университете, первые публикации в Иркутске и в Новосибирске (журнал «Сибирские огни») появились у Куняева во время сибирского периода его жизни.

Тогда же он познакомился с молодыми иркутскими писателями В. Распутиным, А. Вампиловым, В. Шугаевым.

Первую книгу стихотворений «Землепроходцы» издал по возвращении из Сибири в своем родном городе Калуге в 1960. По этой своей первой книге Куняев в том же году был принят в Союз писателей СССР.

С тех пор у него вышло более 30 книг — стихотворных сборников, книги критики и публицистики, за одну из которых — «Огонь, мерцающий в сосуде» поэт был удостоен звания Лауреата Государственной премии России.

Куняев не без оснований считается одним из самых значительных поэтов своего поколения. Некоторые его стихотворения стали широко известными — даже знаменитыми («Добро должно быть с кулаками», «Размышления на Старом Арбате», «Карл Двенадцатый» и др.).

В 60—90-х он вместе с Н. Рубцовым, А. Передреевым, А. Жигулиным, Ю. Кузнецовым неизменно входил в перечень поэтов, определяющих патриотическое, почвенное, русское начало в современной поэзии с большой «присадкой» имперской государственной идеи.

Именно в этот период его поэзия постоянно присутствовала в идейных схватках и спорах, которые велись в печати и устных дискуссиях самыми разными, порой враждующими между собой группками критиков и поэтов (В. Кожинов, А. Анинский, Т. Глушкова, С. Чупринин, Ю. Селезнев, О. Михайлов, Е. Евтушенко и др.).

Но если в поэзии Куняева властвует чувственная многоликая, противоречивая стихия жизни и даже культ свободы творчества («Отдам всю душу Октябрю и Маю, но только лиры милой не отдам»), то в своих гражданских деяниях, поступках и заявлениях он крайне резок, целеустремлен и пристрастен.

Будучи уверен в значительности и неколебимости своего поэтического мира, Куняев весьма рискованно несколько раз в жизни и в советское и в постсоветское время ставил на карту и свою литературную репутацию, и карьеру, и житейское благополучие.

В 1977 он один из главных участников знаменитой дискуссии «Классика и мы», ознаменовавшей собой первое крупное восстание русских национальных сил, борющихся за влияние на общество с силами советского еврейского культурного истэблишмента, поддерживаемого прозападной частью партийной верхушки. Продолжая эту борьбу, в 1978 Куняев написал известное подцензурное письмо в ЦК КПСС (поводом было издание группой советских писателей диссидентского склада альманаха «Метрополь»), где прямо обвинил высших партийных чиновников в политическом двурушничестве, в потворстве антирусским и антигосударственным группам писателей, процветающим в те времена в литературной жизни страны. В результате этих двух акций он в 1980 был освобожден от должности рабочего секретаря Московской писательской организации, где работал с 1976.

Все последующее десятилетие поэт жил жизнью свободного художника, много ездил по России — подолгу жил в Сибири, на русском Севере, писал стихи, рассказы, очерки, жил одной жизнью с геологами, рыбаками, охотниками, что впоследствии помогло ему в создании двухтомника своих воспоминаний и размышлений «Поэзия. Судьба. Россия».

В 1989 благодаря настойчивым требованиям писателей С. Викулова, Ю. Бондарева, В. Распутина, В. Белова ЦК КПСС соглашается с тем, чтобы Куняев стал гл. редактором популярного литературного журнала «Наш современник». На этом посту в течение последующего десятилетия в полной мере он показал себя, как русский человек и продолжавший лучшие национальные традиции государственного патриотического крыла «шестидесятников». Журнал «Наш современник» за эти годы становится поистине духовным центром, объединившим все лучшие духовные силы России.

В условиях жесточайшей борьбы за существование, открыто борясь с масонским прозападным горбачевско-ельцинским режимом, журнал искал и ищет пути возрождения России и спасения русской цивилизации.

Куняев, будучи на острие этой борьбы, как и в прежние времена принимал страстное участие в событиях авг. 1991, открыто поддержав попытку ГКЧП спасти страну от разрушения, в спасении Союза писателей России от погрома «демократов» (именно он разорвал бумажку Музыкантского, в которой было требование закрыть Союз писателей России за его поддержку антигорбачевского ГКЧП), в событиях окт. 1993 у Белого дома и в Останкино. К 100-летию со дня рождения С. Есенина Куняев вместе с сыном выпускает книгу «Сергей Есенин», выдержавшую 4 издания.

Опубликованы воспоминания Куняева «Поэзия. Судьба. Россия» (кн. 1–3).

---

1967

" Стадион. Золотая пора. "

Стадион. Золотая пора.
Шум толпы. Ожидание старта.
Лихорадочной крови игра.
Вкус победы и горечь азарта.
Кто&то дышит за правым плечом,
что ни шаг — тяжелеют шиповки.
Все равно я тебя, Толмачев,
обойду и не выпущу к бровке.
Каждый финиш и каждый забег
были по сердцу мне и по нраву,
я любил этот жалкий успех
и его ненадежную славу!
А когда у пустынных трибун
я с тобой по ночам расставался —
этот гул, этот свист, этот шум
над моей годовой продолжался.
Стадион заполнялся луной,
и глядели холодные тени,
как кумиры мои по прямой
финишируют прямо в забвенье.

1967

ЗОЛОТЫЕ КВАДРАТЫ

Что же делать, коль невмоготу
оставаться в больничной постели,
потому что березы в саду
так отчаянно ночью шумели,
говорили, что жизнь хороша,
что ее чудеса несказанны…
Но больница жила не спеша,
по законам тюрьмы и казармы.
Умывалась, питалась, спала,
экономя ослабшие силы,
и в бреду бормотала слова,
что так дороги нам до могилы.
В темноте вдруг припомнилось мне,
как в далекое время когда-то
от проезжих машин по стене
плыли в ночь золотые квадраты.
Заплывали, как рыбы, в окно,
уплывали в пространства ночные…
Что&то я вас не видел давно,
где вы скрылись, мои золотые?
Гул машин и березовый шум
то сплетались, то вновь расплетались,
западали в рассеянный ум
и о землю дождем разбивались.
Я прислушался к дальней грозе,
ощутил освежительный холод.
За углом рокотало шоссе,
чтобы утром насытился город.
Самосвалы построились в ряд,
надрываясь, ревут на подъеме,
а березы — березы шумят
в невеселом оконном проеме.
Так шумят, погрузившись во мрак,
с горькой нежностью и трепетаньем,
словно скрасить хотят кое-как
наше равенство перед страданьем.

1966

" На рассвете холодная дрожь "

На рассвете холодная дрожь
вдруг встряхнет полусонное тело,
вздрогнешь радостно — и не поймешь,
дождь прошел или жизнь пролетела…
А вокруг осыпались леса,
и деньки становились короче.
Выйдешь в рощу — кружится листва,
глянешь в небо — а там синева
сквозь просветы в осиновой роще.
И на этот разгул сентября
мы глядели с тобой чуть не плача,
и за это тебя и меня
бескорыстно любила удача.
Рыба шла, и на деньги везло,
в пьяных драках спасались случайно,
и в руке не дрожало весло,
и гитара звенела печально.
Мой простуженный голос хрипел,
что туманное утро настало,
а в то время, покамест я пел,
с легким звоном листва облетала.

1967

" Лучше жариться в этой жаре, "

Лучше жариться в этой жаре,
лучше пить эту горькую воду, —
я не пес, чтоб лежать в конуре
и печально скулить на погоду…
На машине в полуденный зной
мы сквозь город Каган пролетали,
а Сережа сидел за спиной
и лениво играл на гитаре.
Но когда похоронный кортеж
показался из-за поворота,
инструмент, как веселый оркестр,
зазвенел, к изумленью народа.
Красный гроб проплывал на руках
по дороге, ведущей в пустыню,
где асфальт и железо в песках
перемешаны с нефтью и синью.
Сослуживцы майора брели
вслед за гробом походкою шаткой…
А Сережа запел о любви
и о жизни, прекрасной и краткой.
Потому что он был молодым,
он закончил щемящим аккордом
и воскликнул: — Житуха — живым!
Я добавил: — Прощение — мертвым… —
И кощунственный этот настрой
прозвучал неожиданно свято
над измученной зноем травой,
и над скважиною буровой,
и над вышкой с фигурой солдата.

1967

" Пучина каспийская глухо "

Пучина каспийская глухо
о плиты бетонные бьет,
и нежное слово «разлука»,
как в юности, спать не дает.
Нет, я еще все-таки молод,
как прежде, желанна земля,
поскольку жара или холод
равно хороши для меня,
и этот студент непутевый,
и этот безумный старик,
и этот, такой невеселый,
спаленный дотла, материк!
…И девушка в розовом платье,
и женщина в старом пальто!
Я понял, что славу и счастье
нельзя совместить ни за что,
что пуще неволи охота,
что время придет отдохнуть…
И древнее слово «свобода»
волнует, как в юности, грудь.

1967

" Гуляет ветер в камыше, "

Гуляет ветер в камыше,
пылит разбитая дорога,
шумит река, и на душе
так хорошо и одиноко.
Прощай, веселая пора,
случайно выпавшая милость,
как дым угасшего костра,
ты в синем небе растворилась.
Что говорить! Конечно, жаль
живую грусть осенней воли,
и остывающую даль,
и отцветающее поле.
Но чтоб не очень тосковать,
чтобы перенести разлуку,
я научился понимать
одну жестокую науку:
я научился каждый час,
который родиной дается,
любить как бы в последний раз,
как будто больше не придется.

1967

" В окруженье порожистых рек, "

В окруженье порожистых рек,
в диком мире гранита и гнейса,
как ни горько, но знай, человек, —
на друзей до конца не надейся.

Нет, не то чтоб не верить в друзей —
мне по сердцу надёжные души, —
но стихийные силы сильней
самой нежной и преданной дружбы.

Рухнет камень, исчезнет стезя,
друг протянет бессильную руку.
Так не порть настроения другу
и рассчитывай сам на себя.

Ах! Так вот она правда и жизнь:
в жаркий полдень, в холодную полночь
всем, кто просит участья, — учись
помогать, не надеясь на помощь.

Но смотри: поскользнёшься и ты
и услышишь, как в мире бескрайнем
говорят на краю темноты
ледяное дыханье воды
с человеческим жарким дыханьем.

1967

ЮЖНЫЙ БЕРЕГ

И куда ты здесь взгляда ни кинь,
все равно остаешься растерян:
что за черт — всюду вечная синь
или вечнозеленая зелень!
Куст магнолии, лавровый лист,
вечный воздух и вечное небо,
а захочешь обнять кипарис, —
разве мыслимо — вечное древо!
Вся природа надменно твердит:
нет на свете ни смерти, ни горя…
Но смотрите, куда-то летит
журавлиная стая вдоль моря.
Не спеша, кое-как, тяжело
улетают из отчего края,
за крылом поднимая крыло,
неожиданно напоминая,
что на родине ветер свистит,
что пустые поля почернели,
что последний осиновый лист
ждет в отчаянье первой метели.

1966

" А где дурачки городские, "

А где дурачки городские,
народ не от мира сего,
слепые и глухонемые —
повымерли до одного.
Блаженные, нищие духом,
таинственным миром своим
понятные древним старухам,
причастные тварям земным.
Бывало, Порфиша при встрече
откроет трясущийся рот,
и чувствуешь, что человечье
в юродивом ищет исход.
Вот&вот и промолвит такое…
А что ему — совесть чиста
и незачем благо земное
и наша земная тщета.
Сказал бы, да слов не хватило,
чуть-чуть бы — да рухнула связь.
Безумие вновь накатило,
и вновь голова затряслась.
Повымерла эта порода,
здоровый пошел матерьял,
но город лишился чего&то
и что&то в лице потерял.
Недаром от слабого слова
на косноязычных устах
величье царя Годунова
однажды разрушилось в прах.

1968

" На невеликой памяти моей "

На невеликой памяти моей
как много их прошло, шумя словами,
фанатиков, трибунов, бунтарей
с пылающими истиной очами.
Я вспоминаю молодые дни
гражданских свар, ниспроверженья взглядов,
когда к обеду шествуют они,
в кармане даже кукиша не спрятав.
Ну, молодцы! За два десятка лет
перебродило молодое тесто!
Они умно клеймили белый свет,
но каждому нашлось под солнцем место.
Растят детей. Стареют. В меру пьют.
Налаживают маленький уют.
Общественный порядок охраняют.
И, позабыв свою святую злость,
на честно заработанную кость
слюну чревоугодия роняют.

1968