Вячеслав Перекальский - Солнце в кармане

• Название: Солнце в кармане
• Автор: Вячеслав Перекальский
• Жанр: Прочие приключения

Мир опять в кризисе. По планете рыскают бригады шпионов и просто бандитов изымают документацию гениев прошлого в поисках ключей к новой энергии. Русские по инициативе представителя старой советской элиты — Пермакова делают свой ход и предъявляют общественности некое Изделие. Но не все как кажется так и есть. Вокруг Изделия развязываются не шуточные интриги. А как бы параллельно протекает бурная жизнь германского репатрианта Немецкого Вани, становление его как криминального авторитета…

---

— Братья и сестры мои меньшие сползайтесь до отца своего. Кто сегодня вас ебет и кормит. Кто вы здесь? Проститутки и просто алчащие греха. Не стесняйтесь в этом признаться. Не прячьтесь за силу бумажек с водяными знаками и разноязыкими надписями. За нищету вашу и беспросветность к греху принуждающей. Слушайте меня сегодня!

Не врите себе. Мы все твари алчные. Мы все истекаем слюной похоти и клацаем зубами в след неотодранной нами сексопильной крале. Мы врем своим женам, мы врем своим детям, что ни чего нет. И все естественно, и нет желаний. Мы врем себе, что пизды все одинаковы и не хрен их примеривать. Что женские тела одинаковы в принципе, если прикрыть лицо газеткой. Все это трусливая ложь!

Член обтяните резиной, а на руки оденьте перчатки, на нос прищепку. Всех баб прогоните через одного пластического хирурга. Все равно все будут разными. Пусть это не почувствуешь ни чем. Но разные. А вы, дуры, все лезете к хирургам и подтачиваете себя под какие-то стандарты. Сучки вы безголовые! Хуй вам тогда деревянный — пластмассовый, а не мой хуй. Я лучше педиков буду трахать. — и с этими словами Бордельный Миссия махнул рукой транссексуалу в сторонке, — иди сюда! Иди, давай возбуждай моего усталого дружка, губками давай!

Бабы! Как я вас ненавижу! Как я вас сук проклятых продажных ненавижу! Чё испугалась? Не вас, проституток честных!

Милая ты моя, дай поцелую. Хочешь, в губки. Хочешь, в грудку. Я говорю о тех, что есть на улицах, есть по офисам. Которые по кампаниям, по банкротствам, по "трупам" коллег все выше и выше — лезут и лезут. Улыбаются в лицо и тут же строчат доносы.

Все продажно, а говорят любовь. Я лучше за любовь заплачу, и мне не будут врать. Правда, кисонька? Иди суда к папочке на плечико. Приляг, — вот!

Но среди вас тоже есть твари. Гоните их, гнобите, а лучше обирайте до последнего цента. Я о тех, что стонут, жалобятся. Мать — блядь, отец — алкоголик, братья наркоманы. Все её с детства ебли и дружкам продавали!

Спору нет, есть всякое в мире подлунном. Я, потомственный полицейский и работал в таких районах, куда из приличных людей только я и мой предок с дядьями зайти могли. Там было всё — от каннибализма до инцеста. Торговля шла всем и вся! Но я пристрелю сразу без раздумий любого, который скажет, что делал все это с голодухи!

Питер, подглядывая за другом через скрытую камеру, не мог понять, что он видит и, главное, что слышит. Его охватывали чувства, то стыда, то грусти, то жалости. А то и не понятной зависти.

— Нет в нашем сегодняшнем мире необходимости Гадить! Нет!

Я не был в Африке, я не был В Азии, я не был в России. Не знаю, что такое тирания и тоталитаризм. Может там заставляют делать гадости. Поджаривать и пожирать детей, приговаривая особые молитвы между проглоченными кусками. Или срать на стол и коллективно поедать ложками говно. Трахать своих дочерей и сыновей. Сношаться с матерями. Воровать всё и у всех. И продавать всё и всем.

Может быть, там так и есть. Один Бесконечный Голод внизу и Безжалостные Изверги наверху. Нелюди, принуждающие к самоистязанию грехами, лишь ради насыщения чувства собственной Власти. Но такое и таких я видел не там, а здесь. У нас, в Америке. И такое точно есть здесь в Европе. В том, что мы называем цивилизованным обществом!

Так вот, всякую тварь, утверждающую — в Амстердаме ли, Париже ли, Нью-Йорке — что у нее не было выхода, вот и стала она такой "неправильной", надо закатывать в тюрягу до скончания дней. В свободном мире им не хуй делать!

Так прав я или нет? А, не слышу, — прав? Не прав?! Кто сказал?! Ты? Не тушуйся, не прячь глаза! Конечно, я не прав! Потому что пока есть на верху в офисах те сучки и сучьи сыны, которые много говорят и объясняют. Но ничего кроме бабла не видят и не чего кроме власти не ценят. Будут внизу люди, которых и, правда, не видят не слышат. И хочется даже не с голодухи, а от полной ненужности просто взвыть и что ни будь сотворить. Мерзкое примерзкое — что б все увидели и ужаснулись!

Вот так! Но все равно чем-то они неумолимо похожи — проститутки, хнычущие о своей несчастной жизни и те, наверху, резонно оправдывающие свои подлости через безвыходность положения, кроме как через гадость и подлость! Все они суть одно — черви бездуховные. У них внутри все сожрато. Это они придумали вжувательные ароматы, это от их нутра могилой воняет!

Питер слушая, речь вспомнил проблемы Эндрю с женой. Их войну взаимных измен. Как она выиграла в суде и обобрала Эндрю. Благоверная и широкая душой для посторонних, оставила муженька чуть ли не в одних трусах. Теперь её можно видеть в телевизоре. Она ведет какой-то дисскурсионный клуб по проблемам религии и современной морали.

Тут Эндрю опустил подбородок на подставленный кулак, скрывшись за чьим-то локотком. Питер опустил взгляд на приборную доску это современного аналога замочной скважины. Здесь можно было отрегулировать все: переключение с камеры на камеру, приближение и удаление, концентрацию и поиск звука. Он переключил камеру и приблизил изображение. Грустный и задумчивый Эндрю, опиревшись щекою о кулак, водил пальцем левой руки по соблазнительно выгнутому женскому животику.

— Помню раньше давным-давно, в детстве. Когда я не был таким громогласным матершинником. Но, кажется, что и не был тем худым, нескладным, даже робким мальчиком. Я залазил на чердак, спасаясь от своей семьи, а более от оголтелого приставучего двоюродного братца Который пытался сделать из меня своего преданного но забитого пса. Он таскал меня по улицам, злачным подростковым уголкам, где тогда уже было всё, что и сегодня. Только не ширялись и не нюхали кокс. Бедновато тогда людишки жили — не до кокса и героина. То слишком дорого было и для наших взрослых. Не то, что для пацанвы. Но была марихуана, выпивка, чаще самогон, карты, пристенок, армрестлинг и прочие забавы. С жуткими для детского сознания проигрышами. А может только в детском жестоком сознании они, и могли только родится? Начиналось с шуток — проиграл, принеси трусы своей бабушки. Привяжи незаметно полисмена уличного к столб. Или принеси дохлых кошек десять штук. Игры продолжались. Денег не было. Долги росли, менялись и формы расплаты. Играли на собственные задницы, играли на чужие. Играли на грабеж, играли на убийство…

На чердаке я встретил свою первую любовь. Да, слушай, пацан азиатский, слушай и перестань теребить мой член.

Да, любовь. Она тоже скрывалась от предков и сестры, тоже таскавшей её по улицам и уголкам. Девчонке, тогда было не прилично одной показываться в обществе. Если уж не последняя оторва, С теми и разговоры были другие, пацанские. Да, не смейтесь девочки, тогда и наши компании оборванцев тоже считались "общество", а не абы что. Оно и правильно. Где люди задерживаются чаще чем раз в неделю и дольше чем на четверть часа, там и возникает общество. Общество, со своими правилами, законами, модами, темами бесед, авторитетами и отверженными.

Моей любви было тягостно таскаться за своей кобылицей сестрой. У которой прыщи хотения появлялись, вырастали и лопались прямо на глазах. Моей любви были постылы её разговоры и противны понтовитые ухажеры.

Мы нашли друг друга на чердаке. Оказалось, есть темы другие. Не только: кто во что одет, кто на какой машине вчера прокатился и кто сколько утянул из магазина. О чем были наши разговоры я не помню необычные повороты её мысли. Я помню её интонации.

Вскоре для нас постепенно не стало запретных тем. Даже самое извращенное понятие нашего затхлого мира рассматривалось и раскладывалось неумолимо, до-конца доступного нам, необразованным детям. И некоторые вещи становились чище, насколько возможно конечно. А другие понятнее — но главное мы не измазались бы об них.

Мы стали целоваться. Ложились рядом друг с другом водили пальцами друг по другу. И постепенно не стало мест друг у друга, где бы мы не коснулись. Губы наши надолго застывали. Сплетённые друг с другом языки медленно скользили в наших ртах.

И терялось время. Похоть не разрывала трусы, а была лишь щемящим краем бытия. Влажным и теплым. С которого скатывались, смыкаясь в одну каплю, мы — девственники. И не было желания пробиться звенящим членом сквозь все преграды тканей и рук, и порвать девственную плеву, нет! Я не ощущал напряжения внизу живота. Как всегда потом было с другими. Да я сам был другой.

Я там ощущал легкость. Она разливалась по всему телу, и моя Любовь говорила о тех же ощущениях. Мы проваливались в другой мир. Там не было секунд и часов. Там не было ни тьмы ни яркого света. Но даже в темноте под веками подсвечивало бледно розовым светом. А ладони, казалось, впитывали тонкие лучи, когда плыли по изгибам любимого тела.

Ощущение ли, видение. Наши тела, как бы они не сплелись друг с другом, были линии двух изогнувшихся горизонтов двух миров. И в каждом мире наступал рассвет. Линии наших тел были гранями рассветов в тех мирах. И меж них сочится свет будущего дня.