Ольга Эрлер - Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

• Название: Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры
• Автор: Ольга Эрлер
• Издательство: Астрель
• Жанр: Исторические любовные романы
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-7390-2343-8, 978-5-271-23743-0, 978-985-16-7079-2

Имя Александра Македонского до сих пор волнует человечество. О нем пишут книги и снимают фильмы.

В романе Ольги Эрлер Александр предстает не только как великий царь, но и как человек, способный на искреннюю преданную дружбу и любовь. Два важнейших в его жизни человека — друг детства Гефестион и прекрасная гетера Таис — остаются рядом с ним, несмотря на жгучую ревность одного и двусмысленное положение другой.

Читатель вместе с героями снова переживает знакомые с детства по учебникам истории великие сражения, проходит тяжелый, но незабываемый путь через всю ойкумену — Египет, Вавилонию, Персию, Среднюю Азию, Индию. На его глазах происходят важнейшие события в жизни Александра: победа над царем Дарием, строительство Александрии, заговор ближайших соратников, убийство Александром друга Клита, женитьба на узбечке Роксане, мятеж измученной армии и тяжелейшее ранение в Индии, драматическое возвращение македонцев через пустыню, смерть Гефестиона…

Любовь Таис выдерживает все испытания, и оборвать ее может только смерть.

_{(От издательства.)}

---

А где он? Есть ли он где-то? Или его нет? Нигде? Только в ее воспоминаниях, которые живее жизни? В ее мечтаниях? В ее снах? Это он? «Александр, ты — это ты или ты — это я? — молила она об ответе, отчаявшись, столько раз. — Дай мне знать!»

«Что же мне делать со своею любовью? Убить я ее не могу, не убив себя, а себя я убить не смею. Я не знаю, как мне жить. Как мне пережить этот день и следующий? Еще целых бесконечных три года? Он верил в меня, хотел, чтобы я была счастлива, считал, что я сильная, что я не подведу его. А я даю горю уничтожить себя, у меня нет сил и достоинства вынести несчастье. Ах, Александр!»

Обессиленная от слез и бесплодных размышлений, она забывалась сном или грезой наяву. Она представляла его рядом, совсем-совсем близко, казалось, его образ обволакивал ее и проникал в нее, успокаивая ее тело и истомленную душу.

— Хорошо тебе, девочка?

— Как только с тобой.

— Не бойся ничего и не плачь, я всегда с тобой… — И его светящийся силуэт медленно поднимался над землей и отлетал прочь.

— Возьми меня с собой, мне плохо без тебя! — кричала она с ужасом и мольбой.

— Нет, детка, нет…

…Неарх будит ее, плачущую, дрожащую от рыданий, берет в свои из плоти и крови руки.

— Ну, тихо, тихо. Что тебе приснилось, страшное?

Она, все еще во власти смятения и горя, долго не отвечает, беспокойно двигает головой, руками, не зная, отстранить эти живые мужские руки, как святотатство после божественных объятий привидевшеюся Александра, или принять помощь человека, который, наверное, является ее другом.

— Что тебе приснилось? Страшное?

— Нет, грустное, — отстраняет она Неарха.

Геро в ночной рубашке несет ей питье, которое должно ее успокоить, а на самом деле — вышибить сознание, убить воспоминание и способность чувствовать, сделав из нее — человека, безмозглую креатуру, животное. Сколько этой гадости выпила она за последние годы. Но даже килограммы отравы не убили ее. Непостижимо! Как же он хранит ее! Почему, Александр?

— Нет, я не буду пить, у меня от него болит голова, — отстранила Таис Геро, продолжая глядеть в глаза Неарха, пока он виновато не опустил их.

Таис заметила, что если она пила свои зелья, Александр не приходил к ней ни во сне, ни в видениях. Будучи человеком любознательным и любопытным, он перепробовал все сам и знал, как легко мир иллюзий, вызванный травами, может перейти в непрекращающийся мир кошмаров. Кошмары мучили ее и без варева, а эфемерное успокоение приносили лишь грезы о нем. И она грезила — вспоминала и проживала еще раз события ушедшей сказочной жизни.

…Таис читала Сократа: «Человек не достигает счастья потому, что не знает, в чем оно состоит». Таис знала, в чем оно состоит, и была счастлива как, что Сократ и представить себе не мог. Бедный Сократ. Ее счастье… Вечно веселый, с задорным блеском в разноцветных глазах. Весь такой солнечный, как летний погожий день, ловкий и быстрый, как ветер; а голос — как играл он им, мог убаюкать-растопить, мог зажечь-воспламенить. Хотел всего и мог все. Что хотел, то и делал. Все мог, что хотел. Кому еще доставалось такое счастье? Ни-ко-му.

Таис читала Демокрита: «Цель жизни — хорошее расположение духа, которое не равно удовольствию, по когда душа живет безмятежно и спокойно, не возмущенная никаким страхом, ни страстью». Последние два слова отчеркнуты в свитке Неарха рукой Александра. Неарх давал ему почитать в свое время, но и без этого Таис узнала бы не только руку Александра, но и ход его мысли, не согласной с Демокритом. Страх и страсть… Александр знал и то и другое, причем они сливались для него в одно целое, это был единственный страх в его жизни — страх за страстно любимых. Демокрит рассуждал о счастье, как мудрец, а Александр был счастлив, ибо жил, как мудрец.

Таис читала новых философов: «Проживи незаметно». Счастье — в уходе от треволнений мира, в воздержанности желаний, в перенесении всего внимания на семью, друзей. И атараксия — высшее счастье человека, равное полному душевному покою — создается лишь в уединенности жизни. Совершенно невозможный путь для Александра. Но, может быть, в этой странной жизни, которая «продолжилась» и в которой Таис не могла найти себе места, эта философия укажет ей путь?

— Не думай, — не желай, — не чувствуй, — ничем не возмущай своей души.

В противоположность той жизни, которой она жила с ним, — думай, желай, чувствуй, живи душой широкой, открытой миру. Так по-новому стали жить Неарх и Геро. У них это получилось — они были вместе, их было двое.

Все эти философии, религии, боги, понятие слепой беспристрастной судьбы — все это не более чем фантазии слабых, беспомощных людей, придуманные ими же, чтобы приспособиться к хаосу жизни. Стремление объяснить-нарисовать структуру мира, его причинно-следственные связи, закономерности, чтобы не было так страшно, непонятно и горько. Попытки найти спасительную логику там, где нет никакой логики. Ибо жизнь — это хаос, и ничего другого. Нет в ней никакого смысла, ни высшего, ни низшего — никакого. В-жизни-нет-смысла. Нет.

Потому не помогали философы, ничего не помогало, и ни о чем не хотелось думать. Только о нем. Вспоминать и воображать, пытаться увидеть мысленным взором, каким был он и «в какое одет был платье». Это все, на что она была способна. В прошлой жизни она могла все, в той — настоящей, когда они были вместе и рядом. А что сейчас? Где она и где он? И только в мыслях — вместе и рядом. «Александр, ты — это ты, или ты — это я?»

Зима на Ликийском побережье. Их самая первая в Азии. Лагерь недалеко от Фаселиса — чудесного городка с тремя бухтами, окруженного сосновым лесом. Живописнейшие места между морем и горами! День пасмурный, ветреный. Таис смотрит на серое небо, волнующееся море, мокрую гальку и пинии, под которыми был разбит лагерь, и находит все это прекрасным. Странно, тогда ей еще подумалось, что она непременно запомнит Ликию такой: холодный величественный пейзаж — неуютный и прекрасный.

Александр в пределах видения и слышания. Отдает распоряжения, окружен адъютантами. «Гефестион, проследи!» — бросает напоследок и, оставив всех, неожиданно направляется к Таис.

— Погуляй со мной, — говорит он ей, едва взглянув, и идет, не дожидаясь ее ответа, к морю.

Три секунды, чтобы прийти в сознание.

Они молча спустились к морю, сели на камни. Александр смотрел вдаль и долго молчал, как будто забыв о ней. Она же смотрела как бы на море, а на самом деле рассматривала его и надеялась, что он не замечает ее жадного взгляда.

— Не холодно?

— Нет… да.

— Так «нет» или «да»? — Он обернулся, и один глаз смотрел внимательно, другой — с усмешкой.

— Нет, — обреченно ответила она.

— Смотри, краб. — Он указал ей под ноги, и Таис поджала их.

Александр перебрался к ее камню, присел на корточки, оперся рукой на ее колени, другой поднял краба и рассматривал его со всех сторон, прищурив глаза. Таис тоже смотрела, как завороженная, только не на краба, а на Александра (не было сил не делать этого). Он весь был в гамме сумеречного дня — глаза посерели и потемнели как море, волосы потеряли свой летний блеск, стали из золотых серебряными, и их трепал ветер. Он потянулся вперед и посадил краба в воду у соседнего валуна.

Это были времена, когда его прикосновения, редкие, случайные, а с высоты ее последующего знания, неслучайные, заставляли ее вздрагивать и напрягаться. Это было время, когда она тихо истекала кровью без его любви, и он также истекал кровью, не смея показать свою любовь.

Она смотрела на него и плакала без слез от любви и нежности. Он же, глядя вдаль, нащупал ее руку и проговорил бесцветно: «Тебе холодно, тебя надо погреть». — Сел рядом и обнял ее. Теперь она не видела больше его любимого лица, зато чувствовала его тело — теплое и сильное.

Было грустно и прекрасно.

Тогда было, и сейчас.

Но тогда он обнимал ее действительно. А кто обнимает сейчас? — Конечно, он.

Это неважно, что его нет на этом свете. Он есть где-то и всегда есть в ней. Он ведь сам сказал: «Я всегда с тобой». Мир тот, мир этот. Кто ведает, какие есть миры и каких нет. Но одно Таис знала наверняка: раз Александр сказал, что он всегда с ней, значит, так и есть. А миры? Она всегда чувствовала, что, помимо реального мира вещей, есть мир души и чувств, куда более реальный и важный, чем мир внешний! Сейчас он остался для Таис единственным существующим.

Однажды Александр назвал Таис необычно — «фантазерка». Она запомнила это слово, редкое в его речи и как будто несерьезное. Но Александр употребил его как комплимент, восхищаясь и удивляясь ее фантазии как большому и редкому дару.

— Фан-та-зер-ка, — произнесла Таис вслух и поблагодарила богов за то, что они наделили ее богатством проявлять фантазию в жизни и жить фантазиями; смотреть на мир особыми глазами и видеть то, чего не видят другие. Как сейчас, когда она видела ни для кого не зримого Александра на неуютном ликийском берегу с испуганным крабом в руках. Тогда она очень хотела, но не посмела взять в руки его прекрасное лицо, погладить румянец на холодных щеках, посмотреть прямо в глаза цвета штормового моря, глубокие и опасные, как штормовое море. А сейчас, в своей фантазии, она могла и делала это. И говорила ему то, что тогда говорила только в фантазии: «Я родилась, чтобы любить тебя, Александр. Я буду любить тебя, пока живу, и буду жить, чтобы любить тебя…»