Дональд Бартельми - Шестьдесят рассказов

• Название: Шестьдесят рассказов
• Автор: Дональд Бартельми
• Издательство: Симпозиум
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000
• ISBN: 5-89091-136-8

Дональд Бартельми (1931–1989) — один из крупнейших (наряду с Пинчоном, Бартом и Данливи) представителей американской "школы черного юмора". Непревзойденный мастер короткой формы, Бартельми по-новому смотрит на процесс творчества, опровергая многие традиционные представления. Для этого, одного из итоговых сборников, самим автором в 1982 г. отобраны лучшие, на его взгляд, произведения за 20 лет.

---

ПОХИЩЕНИЕ ИЗ СЕРАЛЯ

Я сидел в своем новехоньком батлеровском доме, окруженный легированной сталью, согнутой под углами в девяносто градусов. Единственная вешь, превосходящая прекрасных дам по красоте, это двутавровая балка, выкрашенная в ярко-желтый цвет. Я сказал строителям, что хочу большую дверь. Большая парадная дверь, где девушка могла бы спрятать свой автомобиль, буде она захочет укрыться от глаз своего супруга, торговца крысиной отравой. Вам приходилось близко общаться с торговцами крысиной отравой? Это прекрасные ребята с маленькими красными глазками.

Я играл со своим сорокатрехфутовым мостовым краном, выкрашенным в ярко-желтый цвет, учился сшибать его крюком стремянку. Я был в упадке. Я думал о хлебе, цветном стальном хлебе, стальном хлебе всего многообразия цветов — красный, желтый, пурпурный, зеленый, коричневый стальной хлеб, — а затем я подумал: нет, это не то. И я уже изготовил все четырехтысячефунтовые цельносварные стальные артишоки, какие только может поглотить мир на этой неделе, и мне не разрешали больше пить, ну разве что малость пива «Лоун Стар»[75], время от времени, а его я не слишком-то и люблю. А на моей новой пластинке Уэйлона Дженнингса появилась царапина, так что она щелк-шелк-щелк-щелкает всю первую сторону, от начала до конца. Это был типичный тупик, в который мы, люди творчества, попадаем каждый четверг, некоторые предпочитают другие дни недели. Ввиду этого и чтобы не тратить понапрасну драгоценные часы своей жизни, я решил сесть лучше на тачку и вырвать Констанцу из сераля.

Хор:

О, Констанца, о, Констанца, Что забыла ты в этом се-ра-ле? Я беспрестанно глотаю дарвон и нафталин, Глотаю дарвон и нафталин С того дня, как лишился тебя.

Рвущегося к сералю, меня неожиданно стиснули на шоссе двести тысяч парней, пытавшихся попасть домой после многотрудного дня на фабриках крысиной отравы, все двести тысяч кассетных дек играли одно и то же, такую себе дорожную кантри-песенку:

двигай двигай двигай двигай.

Однако в реальности с поступательным движением было не очень чтобы очень, несмотря на этот бодрящий призыв. Сераль оказался батлеровским домом вроде моего, но только, конечно же, огромнее, сучий он кот. Я немного повосхищался этой превосходной, крашенной красным сталью, куски которой ты можешь выбрать по каталогу, а потом сложить их вместе, поставить на свою бетонную плиту и уже в пять вечера того же дня обжаривать на шампуре бифштекс из тонкого края, приобретенный в Эй-энд-Пи. У паши не было никаких там больших дверей, только малюсенькая дверка с приклеенным на ней изображением давно не кормленного добермана, я посчитал это намеком и подумал: Констанца, Констанца, ну почему ты настолько тупа?

Тут такая штука. Мне больно это признавать, но Констанца малость туповата. Констанца не настолько тупа, как одна моя прежняя знакомая, пребывавшая в полной уверенности, что Знак Зорро это буква N, но все же она далека от совершенства. Скажешь ей, что барабаны джунглей принесли весть о появлении в кровати Вилли Джейка Джонсона вакансии, и ее взгляд на мгновение скользнет в сторону, знак, что она думает. Она не консервативна. Я вроде как художник и все же — консервативен. Мое искусство — искусство возможного плюс два процента. В то время как она провела уже многие годы в роли талантливой и элегантной тусовщицы, поклонницы кантри - музыки. Она знает вещи, которых я не знаю. Рафинад идет сейчас по 1900 долларов за унцию, это мне кто-то сказал, она его пробовала, а я — нет. Мелочь, а как-то обидно. Она тупа в том, что она знает, — надеюсь, вы меня понимаете.

Хор:

О, Констанца, о, Констанца, Что забыла ты в этом се-ра-ле? Я сплю на бумажных полотенцах, Сплю на бумажных полотенцах И пью «Си-энд-Ски» С того дня, как лишился тебя.

В действительности паша — оптовый торговец автомобилями «плимут». Он обладает той таинственной властью над людьми и событиями, которая зовется десять миллионов в год чистыми. Единственное, пожалуй, что нас объединяет, это стальные артишоки в количестве четырех штук, купленные им у меня прямо в мастерской, где он и увидел Констанцу. Артишок прекрасная форма, разве что слишком спокойная, я чуть загрубляю свои творения, в том-то и интерес. Я даже не возражаю против этого проклятого «плимута» как формы, но торговцев я не переношу. Чем бы они ни торговали. Я знаю, что это — мелочное, капризное, идиотское предубеждение, но они ничего лучшего не заслужили. Во всяком случае, Паша, как мы будем его впредь называть, заметил, что Констанца — существо прекрасное, почти неправдоподобно прекрасное, с черными как смоль волосами. И он задурил ей, как говорится, голову. Он пришел к самым остаткам бифштекса из тонкого края и использовал это обстоятельство. Под печенье с шоколадной крошкой я не мог с ним соперничать (честность вынуждает меня признать, что он вполне благообразен — для паши — и блистает в целом ряде дорогих видов спорта). Он поселил Констанцу в батлеровском доме — в насмешку надо мной, а также потому, что она не настолько уж тупа, она скорее сдохнет, чем расположится в роскошных апартаментах в Ривер Оукс или еще где в подобном месте. У нее твердая система ценностей. Все эти рассуждения призваны объяснить вам, что она находится в утонченных отношениях с реальностью.

Я не могу этого понять. Она же такая потрясающая. Когда мы встречаемся с друзьями, она никогда не забывает потанцевать с четырехлетней дочкой Билли Грея, страстно обожающей танцы. Она заставила меня прочитать «Войну и мир» — книгу, ошеломившую меня в первый момент своей кошмарной толщиной. Она ежегодно продлевает мою подписку на «Тексас Обсервер». Она регулярно делает пожертвования на «Единый Путь»[76] и пару раз попробовала, что такое слезоточивый газ, выражая на улицах больших городов свое отношение к недавней войне. Она добра и терпима к торговцам крысиной отравой. Она не боится темноты. Она ухаживала за мной в тот раз, когда у меня случился небольшой нервный срыв. Вот такая она великолепная. Однажды я был свидетелем, как она врезала в супермаркете мужику, который лупил своего ребенка (что является его законным правом) с несколько излишним энтузиазмом. Меня по-настоящему пугает мысль, что настоящая ее сущность может оказаться настоящей.

Короче, я открыл дверь. Доберман бросился на меня, яростно рыча и в общем выказывая то поведение, какого, как ему казалось, я от него ожидал. Я кинул псу пятидесятифунтовую свиную отбивную из армированного бетона, каковая уложила его без сознания. Я заговорил с Констанцей. Прежде мы бродили с ней по улицам, стукаясь бедрами в радости и восторге, на глазах у Бога и людей. Мне хотелось снова испытать это чувство, снова парить над землей. Ничего не вышло. Однако, как говорят архитекторы, нет смысла плакать над разлитым бетоном. Она несомненно двинется дальше и дальше, объедет весь мир, Нью-Йорк и Чикаго, и Темпл, штат Техас, изменяя к лучшему все вокруг себя, на короткое время. Мы отважились. И это неплохо.

Хор:

О, Констанца, о, Констанца,
Что забыла ты в этом се-ра-ле?
Как я по тебе тоскую,
Как я по тебе тоскую.

НА СТУПЕНЯХ КОНСЕРВАТОРИИ

— Брось, Хильда, не дергайся.

— Но, Мэгги, это же такой удар.

— Относись к этому спокойнее, не надо так убиваться.

— Раньше я думала, что они примут меня в Консерваторию. Но теперь я знаю, что они никогда не примут меня в Консерваторию.

— Да, они не принимают в Консерваторию кого попало. Они никогда не примут тебя в Консерваторию.

— Они никогда не примут меня в Консерваторию, теперь я это знаю.

— Боюсь, ты не очень подходишь для Консерватории. В том-то все и дело.

— Вы незначительны, так они мне сказали, поймите это, вы незначительны, ну а что такого значительного в тебе? Что?

— Брось, Хильда, не дергайся.

— Но, Мэгги, это же такой удар.

— Когда ты намерена пресуществить себя, пресуществить себя в хлеб или рыбу?

— В Консерватории обучают христианской символике, а также символике мусульманской и символике Общественной Безопасности.

— Красный, желтый и зеленый круги.

— Когда мне сказали, я взялась за оглобли своей двуколки и тяжело потрусила прочь.

— Тяжелые, черные, кованые двери Консерватории закрыты для тебя навсегда.

— Тяжело потрусила в направлении своего дома. Мой маленький, убогий домишко.

— Брось, Хильда, не дергайся.

— Да, я все еще пытаюсь попасть в Консерваторию, хотя и понимаю, что теперь шансов у меня меньше, чем когда-либо.

— Они не не хотят видеть в стенах Консерватории беременных женщин.

— Я им не сказала, я солгала на этот счет.

— Разве они тебя на этот счет не спросили?

— Нет, они забыли спросить, и я им не сказала,

— Тогда вряд ли это стало причиной того, что…