Николай Дубов - Огни на реке

• Название: Огни на реке
• Автор: Николай Дубов
• Жанр: Прочая детская литература

Повести Николая Ивановича Дубова населяют многие люди - добрые и злые, умные и глупые, веселые и хмурые, любящие свое дело и бездельники, люди, проявляющие сердечную заботу о других и думающие только о себе и своем благополучии. Они все изображены с большим мастерством и яркостью. И все же автор больше всего любит писать о людях активных, не позволяющих себе спокойно пройти мимо зла. Мужественные в жизни, верные в дружбе, принципиальные, непримиримые в борьбе с несправедливостью, с бесхозяйственным отношением к природе - таковы главные персонажи этих повестей.

---

Костя окунает квач в кипящую смолу и начинает, как тот маляр, делать длинные мазки. Жидкая смола тихонько чавкает под квачом и ложится сверкающим лаковым слоем. Костя снова макает квач и делает мазки еще длиннее. А Нюра без конца тыркает по одному месту.

— Не годится! — говорит Ефим Кондратьевич, подходя к нему.

— Почему? — удивляется и огорчается Костя.

— Ты поверху мажешь, а надо, чтобы смола каждую щелинку закрывала. Посмотри.

От наведенной Костей глянцевой красоты ничего не осталось. Вся только что замазанная часть днища покрылась пузырями, пузыри лопнули, оставляя уродливые пятна, словно после оспы. Костя пробует замазать их, но смола уже не ложится ровно, а налипает буграми, полосами.

Костя внимательно присматривается и сам делает так же, как Нюра: втирает, вмазывает смолу во все углубления и щели. Это значительно труднее, чем просто водить кистью. Костя быстро устает, а получается по-прежнему неважно. А Нюре хоть бы что. Прижав кончиком языка верхнюю губу, она мажет, поминутно отбрасывая левой рукой падающие на глаза волосы.

— А я первая! Я первая! — начинает она приплясывать, размахивая квачом. Однако, увидев расстроенное Костино лицо, она сейчас же меняет тон и снова сыплет, как горохом: — Знаешь, давай вместе. Да? Я тебе помогаю, а ты — мне. Хорошо? А потом, когда кончим, попросим тато, чтобы он дал нам эту лодку. Мне одной он не дает. А если вдвоем — даст. Ты умеешь грести? Нет? Это совсем просто. Я тебя научу…

Они кончают смолить. Ефим Кондратьевич осматривает работу и молча показывает пальцем на огрехи. Костя краснеет: огрехи на его половине.

— Не придирайся, тато! — говорит Нюра. — Сделано по-стахановски, на совесть!

— Да ведь совестью щель не замажешь, смолой надо.

— Ладно, сейчас замажем! А ты свое обещание помнишь? Лодку будешь давать? Да?

— А если утонете?

— Мы утонем? Да? — Рыжие косы Нюры с таким негодованием взлетают, что, кажется, вот-вот оторвутся. — Да я же саженками Старицу переплывала! Ты уже не помнишь? Да? А Костя — ого! Он знаешь как ныряет? Так даже я не умею… А ну, Костя, покажи! Пусть он не думает…

— Ему и впрямь выкупаться надо, вон он как извозился, — смеется Ефим Кондратьевич.

— Ой, батюшки! — всплескивает руками Нюра. — Давай скорее песком, пока не застыло!

Она хватает Костю за руку и тащит к воде. Костя оттирает мокрым песком смоляные пятна, пока кожа не начинает нестерпимо гореть, но оттереть смолу до конца так и не удается.

— Ничего, — утешает его Нюра. — Я раз нечаянно в платье на смолу села и прилипла — и то отстиралось. А с кожи само сойдет.

После обеда они переворачивают лодку и сталкивают ее в воду, но покататься Ефим Кондратьевич не разрешает: ветер развел волну, и отпускать одних ребят он не решается. Видя их огорчение, он утешает:

— Вечером я поеду по своему хозяйству, и вы со мной.

До вечера еще далеко. Нюра убегает в дом и принимается чистить картошку для ужина. Послонявшись по берегу, Костя идет к ней и пробует помогать, но из огромной картофелины у него остается такой маленький орешек, что Нюра удивленно открывает глаза:

— Что это ты какой-то такой, что ничего не умеешь? Ты никогда не чистил, да? А кто у вас чистит — мама? А ты ей не помогаешь?

Костя обижается и уходит. Подумаешь, картошка! Он умеет делать вещи поважнее и потруднее.

Но все это осталось дома, в Киеве, а здесь ему некуда девать себя, и он идет к дяде. Ефим Кондратьевич сколачивает запасную крестовину для бакена. Несколько бакенов, белых и красных, выстроились рядком на берегу, а дальше, опираясь на перекладину между двумя столбами, стоят полосатые вешки.

— Ты что заскучал? Делать нечего? Вон займись, обтеши кол для вехи.

Вот это настоящее мужское дело! А то — картошка!

Костя с удовольствием принимается за работу. И топор какой удобный легкий и острый, топорище изогнуто, как лук, и гладкое, будто лакированное.

— А зачем же ты землю тешешь? — спрашивает дядя. — Ее сколько ни руби, не изрубишь, а топор затупишь. Ты вон уткни в колоду и действуй.

Топор, и правда, ударяя по лесине, все время чиркает по земле. Костя подкладывает под комель лесины чурбак. Однако теперь тонкий конец при каждом ударе подпрыгивает, лесина съезжает с чурбака, и ее то и дело приходится поправлять.

— А ты вот так, — говорит дядя и ставит лесину к перекладине стоймя, а под комель подкладывает чурбак. — Так-то оно сподручнее.

Конечно, сподручнее. Костя одной рукой придерживает веху, а другой тешет. Однако топор совсем не такой удобный, как казалось сначала. Он то скользит и, сняв тоненькую стружку, тяпает по чурбаку, то так увязает в лесине, что с трудом вытащишь. Да он и не такой уж легкий, а с каждым ударом становится все тяжелее и тяжелее. От этой тяжести у Кости начинает ломить локоть, но он все-таки обтесывает и заостряет комель. Острие получается кургузое, тупое и изгрызенное, словно его не топором тесали, а оббивали молотком.

— Ничего, научишься, — говорит дядя.

Он берет у Кости топор и несколькими ударами снимает длинную, толстую щепу. Острие сразу становится длинным, тонким и гладким.

— Здорово! — признается Костя.

— Это что! Я с топором не очень умею. Вот дед мой, твой прадедушка, вот это был артист! Он столько хат поставил, что и счет потерял. Топором такие узоры разделывал — впору вышивальщице! А в случае чего — топором и побриться мог…

Дядя рассказывает, как дед на спор при помощи одного топора построил комод, а Костя поглаживает ноющий локоть и думает.

— А все-таки это пережиток, — говорит он наконец.

— Что?

— Топор. Отсталая техника. При коммунизме он разве будет? При коммунизме надо же, чтобы не было противоположности между умственным и физическим? А тут что? Один физический.

— Не знаю, как будет при коммунизме. Кому как, а мне этот пережиток нравится. Полезная вещь! Конечно, ежели он в настоящих руках… При физическом труде голова-то — вещь тоже не вредная. Да. Как и во всяком.

Костя усматривает в этом намек на свое неуменье и умолкает, но остается при том же мнении.

Наконец приближается вечер. Нюра и Костя несут в лодку фонари, Ефим Кондратьевич берет весла, и они отчаливают.

— Давай так, — командует Нюра, — сначала я гребу, а ты смотришь! Потом мы вместе. Да? Ты и научишься. Ничего особенного. Вот смотри!

Прижав кончиком языка верхнюю губу, она берется за вальки и, далеко откидываясь назад, начинает грести. На висках и крыльях носа у Нюры скоро появляются капельки пота, но она не перестает тараторить:

— Вот видишь: очень просто. Я нагибаюсь. Да? И заношу весла. Потом опускаю весла и гребу. Правда, просто?

— Ладно, давай теперь я, — говорит Костя. — Нет, я сам, ты садись на мое место.

На лодке Косте кататься приходилось, но греб он только один раз и совсем недолго — первый опыт был не очень удачным: он забрызгал новое мамино платье, и у него отобрали весла. Но теперь, видя, как плавно взлетают весла в руках Нюры, как ходко идет лодка, он решает, что это действительно пустяковое дело.

Он берет весла, усаживается поудобнее, расставляет ноги. Р-раз! Весла по самые вальки уходят в воду, и Костя с трудом вытаскивает их. Не надо так глубоко. Два! Весла срывают макушки мелких волн и с размаху стукают по бортам лодки. Ага, понятно — не надо торопиться. Он далеко заносит весла, осторожно опускает их, но одно весло почему-то поворачивается и острым пером легко режет воду, а не гребет, а другое опускается глубоко, буравит воду, и лодка рыскает в сторону.

Костя краснеет от стыда и натуги и исподлобья взглядывает на Нюру и дядю. Ефим Кондратьевич невозмутимо дымит своей трубкой и даже не морщится, когда Костя с головы до ног обдает его брызгами, а Нюра напряженно следит за веслами, и на ее подвижном лице отражается каждое Костино усилие, словно гребет не Костя, а она сама. Очень ему нужно ее сочувствие! Он старается еще больше, но чем больше старается, тем выходит хуже. Легкие поначалу весла тяжелеют, словно наливаются свинцом, и то и дело норовят или повернуться в воде, или выскользнуть из рук. Вода становится густой, вязкой, словно вцепляется в весла, а лодка, которая казалась ему маленькой и легкой, представляется теперь огромной, тяжеленной баржей. Ее не веслами, а прямо машиной надо двигать… А тут еще над самой головой с насмешливым визгом проносятся стрижи…

— Стоп! — командует Ефим Кондратьевич. — Здесь одному не справиться: начинается быстряк. Садитесь вдвоем.

Костя потихоньку переводит дыхание — он уже совсем замучился. Нюра садится рядом, они двумя руками берутся каждый за свой валёк.

— Ну, по команде: раз — весла опускать, два — сушить, значит поднимать из воды. Готовы? Р-раз — два! Раз — два!

Конечно, вдвоем легче. Правда, и сейчас весло не очень слушается Костю — оно то глубоко зарывается в воду, то скользит по поверхности, и лодка виляет то вправо, то влево, но Ефим Кондратьевич время от времени подгребает кормовым веслом, и она ходко идет вперед. Теперь Костя понимает, что течение вовсе не стало быстрее, просто Ефим Кондратьевич видел, что Косте стало уже невмоготу, и сказал про течение, чтобы ему не было совсем стыдно.