Андрей Орлов - Черный штрафбат

• Название: Черный штрафбат
• Автор: Андрей Орлов
• Жанр: О войне
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-271-29221-7

Страшное лето 1944-го… Александр Зорин не знал, что это задание будет последним для него как для командира разведгруппы. Провал, приговор. Расстрел заменяют штрафбатом. Для Зорина начинается совсем другая война. Он проходит все ужасы штрафной роты, заградотряды, предательства, плен. Совершив побег, Саша и другие штрафники уходят от погони, но попадают в ловушку «лесных братьев» Бандеры. Впереди их ждет закарпатский замок, где хранятся архивы концлагерей, и выжить на этот раз практически невозможно…

---

Зорин перехватил любопытный взгляд санинструктора Галки. Она помогала грузить в машину раненого на носилках, отерла пот со лба тыльной стороной ладошки, посмотрела на него — чуть дольше, чем на прочих. Опустила глазки, побежала, смешно подбрасывая коротенькие ножки, по своим делам. Инцидент не остался без внимания.

— Положила наша Галка глаз на Алексея, — усмехнулся Игумнов. — Ни на кого не ложила, а вот на него…

— Нету слова «ложила», — поморщился Гурвич. — Безграмотный ты, Игумнов. Есть слово «клала». Вот на тебя она точно клала.

— И слова «нету» тоже нету, — засмеялся Зорин. — Померещилось, парни. Не такой уж я гусар, чтобы на меня тут глаз… ложить.

— А я шепнул Галке, что ты подстрелил фрица, который чуть не подстрелил Галку, — пояснил Костюк. — Вот она теперь тебя и щупает глазами. И будет щупать, пока ты ей свиданку под забором не сделаешь…

Штрафники заржали — темы, связанные с единственной женщиной в батальоне, были, пожалуй, самыми ходовыми.

— Ладно ржать, — проворчал Зорин. — За что отбываем, мужики? А то я тут, понимаете, вроде неофита, порядков не знаю, с особенностями ваших славных частей не знаком.

Народ оживился, потекла беседа. Как и следовало ожидать, «политических» в штрафной роте не держали.

Уголовный элемент — особо тоже. Так, мелкую шантрапу. По приказу Наркома обороны № 227 от 28 июля 42-го года позволялось направлять в штрафные роты гражданских лиц, осужденных за средней тяжести уголовщину, но в 1 — й штрафной роте это как-то не практиковалось. Приземлялись в ней исключительно военнослужащие 45-й стрелковой дивизии. Ефрейтор Федор Игумнов загремел в дисциплинарное подразделение из пехотного батальона за самовольное оставление воинской части — никакое не дезертирство, подумаешь, за самогоном на хутор рванул под покровом ночи. Не для себя старался — для боевых товарищей. Товарищи и сдали его, когда на построении обнаружилось, что Федора нет. Зам по строевой помчался в деревню, а Федор пьяный в дым дрыхнет в обнимку с колхозной бабой — изготовителем и распространительницей того самого дурманящего зелья. Как случился такой конфуз, он не помнил. Бес попутал. Обнял бутыль, собрался бежать в родную часть, да выпить предложила коварная обольстительница. Дескать, какой же ты самостоятельный мужик, если выпить с «девушкой» не можешь? Выпили раз, выпили два, поступило предложение о совместном грехе… Даже судья ржал, когда зачитывал приговор. А что поделать? Закон суров. И греховодничал Федор не просто так по простоте душевной, а обменивал самогонку на ящик тушенки, который какое ни есть, а государственное имущество. Впаяли три месяца, винтовку в зубы и вперед — искупать. У Гурвича преступление еще тяжелее. Уснул на боевом посту. Спать хотелось сильно. А поскольку, пока он спал, боевых действий поблизости не было, оттого и дали не расстрел, а штрафную роту, за что и был премного благодарен родной Советской власти. Претензий не имел, не написано в правилах гарнизонной и караульной служб, что разрешается спать на посту. Ванька Чеботаев просто струсил. А ведь не первый раз в атаку ходил. В те разы вроде ничего, даже штыком помахал (не убил, правда, никого), а когда на Калиничи наступали (они еще у немцев были), хреново как-то сделалось от воя снарядов, зарылся в землю. А после сам от стыда чуть не умер. Так и объяснил бойцам из войск НКВД по охране тыла действующей армии, что сзади шли и пинали по ногам — мол, помутнение нашло. Но опять же закон суров. Костюк Геннадий Матвеевич — старший сержант интендантской службы, коммунист с пятилетним стажем, душой и телом преданный Советской власти, загремел в штрафбат за проматывание и кражу военного имущества. Со всеми интендантами такое случается — не человек красит должность. И неважно, какой у него стаж в ВКП(б). Причем украл и промотал Геннадий Матвеевич совсем немного — ящик гранат. Сбагрил украинскому зажиточному крестьянину (такие случаются в отдаленных хуторах, где не ступала нога советского ответственного работника) в обмен на изделия из серебра и злата. Позднее выяснилось, что гранаты понадобились крестьянину не за тем, чтобы рыбу глушить, как объяснил он доверчивому интенданту. А имелись у крестьянина темные связи с украинскими националистами, которых развелось как грибов. В общем, дело темное. Светила Геннадию Матвеевичу измена Родине с причитающейся «стенкой», но выпутался, вернее, выпутали — одному из судей военного трибунала он оказывал маленькие услуги (характер услуг не сообщался), и тот оказался не последней сволочью…

Подошли еще двое — Ралдыгин и Липатов. Обоим чуть за тридцать, оба из Москвы. Один шоферил до войны — работал в автохозяйстве, другой был мелким чиновником в районном комитете комсомола и большим пропагандистом здорового образа жизни в молодежной среде. Первого призвали в армию в сентябре 42-го, второй сам пошел в 41-м. Ралдыгин ленивый, степенный, неспешный, Липатов живой, кусучий, въедливый. Вернее, был таким, пока не загремел в штрафную роту за невыполнение приказа. Приказ был так себе — сопроводить из части в часть важного проверяющего из штаба дивизии и проследить, чтобы с ним ничего не случилось. Пролетающий мимо по своим делам «юнкере» не удержался от соблазна погоняться за одиноко пылящей по фронтовой дороге полуторкой. От проверяющего (да, собственно, и от полуторки) осталось мокрое место. Липатов выпрыгнул из кузова, нырнул в водосток, а когда выбрался оттуда, перед глазами открылось то самое мокрое место. Трибунал мучительно размышлял, что бы ему инкриминировать — халатность, шпионаж, обвинение в диверсионной деятельности; решил ограничиться «невыполнением приказа». Ралдыгин охранял склад горюче-смазочных материалов. А позднее выяснилось, что именно в ту ночь со склада умыкнули две бочки солярки. Он мог поклясться — во время несения службы ни одна крыса на склад не заходила. Но факты были неумолимы — до заступления на пост солярка была. После сдачи поста — не было. Просто мистика какая-то. Поклонников потусторонних сил среди членов трибунала не оказалось, и Ралдыгину вкатили по полной — три месяца. Теперь он постоянно думал о том, куда же могла пропасть окаянная солярка (по двести килограмм в каждой бочке), если склад был закрыт на амбарный замок, а сам он полночи расхаживал возле ворот и провалами памяти не страдал.

— А сам-то, Зорин, за какие заслуги попал в штрафную роту? — скрипучим голосом осведомился капитан Кумарин, подходя к компании.

— Встать, — буркнул Зорин.

— Да сидите, чего уж там, — отмахнулся Кумарин. — Больно смотреть, как вы поднимаетесь. — Он снял фуражку, причесал пятерней стоящие комом волосы с пробелами седины. — Так за что тебя в нашу курортную зону, Зорин? Не успел я с твоим делом ознакомиться, сразу в бой…

— Майора ударил, — скромно отозвался Зорин.

— Ничего себе, — пробормотал Гурвич. И глазами показал, как он уважает такие «уставные» отношения.

— За дело? — покачал головой Кумарин.

— За деяние, товарищ капитан, — и поведал в нескольких словах.

— Так вроде не должны тебя сюда… — растерялся Игумнов.

— Должны, — вздохнул Кумарин. — Как ни крути, а совершил ты, сержант Зорин, тяжелое воинское преступление. О том, что майор Глахотный агент вражеской разведки, в то время еще не знали. Так что съездил ты по рылу не кому-нибудь, а самому настоящему майору рабоче-крестьянской Красной армии. Сам виноват, сержант…

— Я рядовой, товарищ капитан…

— Принимай отделение, Зорин. — Капитан соорудил чудовищную гримасу — в данной ситуации она должна была означать улыбку. — Умеешь воевать, я наблюдал за тобой. Грамотно действовал, молодец. Жизнями солдат не бросался…

— Так плохо, товарищ капитан? — осторожно спросил Гурвич.

— Хуже некуда, рядовой. — Скулы ротного побледнели. — Штаб дивизии разгромлен, связь между частями потеряна, пока восстановят… Наше счастье, что на усиление нашего участка направляется отдельный танковый полк под командованием подполковника Рябова и два мотострелковых батальона. Должны заткнуть дыры. Потери ужасные. Погиб начальник штаба дивизии полковник Суздалев, трое его заместителей, уйма прочего народа. Хорошо, комдив Ершов был на выезде в частях. Разнесли минами госпиталь, спаслись немногие, уничтожены почти вся комендантская рота, половина связистов, хозяйственный взвод… Потери роты, по предварительным оценкам, восемьдесят человек — вместе с ранеными, слава богу. Убит военком Шалевич, двое взводных, третий — лейтенант Костенко — тяжело ранен. Выбило замов по строевой, ранен в голову ротный агитатор старший лейтенант Колосков, тяжелое ранение получил оперуполномоченный контрразведки СМЕРШ Гутин… Из постоянного состава уцелели только я, да эскулап Анищенко, да лейтенант Бывалов, канцелярист, хранитель ротной печати, мать его…

— Главное, ротная печать, товарищ капитан, — робко заметил Костюк.