Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962

• Название: Записки об Анне Ахматовой. 1952-1962
• Автор: Лидия Чуковская
• Издательство: Время
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9691-0200-2, 978-5-9691-0211-8

Вторая книга «Записок» Лидии Чуковской переносит нас из конца 30-х – начала 40-х – в 50-е годы. Анна Ахматова, ее нелегкая жизнь после известного постановления 1946 года, ее попытки добиться освобождения вновь арестованного сына, ее стихи, ее пушкиноведение, ее меткие и лаконичные суждения о литературе, о времени, о русской истории – таково содержание этого тома. В это содержание органически входят основные приметы времени – смерть Сталина, XX съезд, оттепель, реабилитация многих невинно осужденных, травля Пастернака из-за «Доктора Живаго», его смерть, начало новых заморозков.

Эта книга – не только об Ахматовой, но обо всем этом десятилетии, о том, с какими мыслями и чувствами восприняли эту эпоху многие люди, окружавшие Ахматову.

---

«Мне пришлось пережить несколько месяцев горьких раздумий, глубоких размышлений, прямых и беспощадных споров с самой собой. Мне уже давно стало ясно, что я допустила в своей общественной работе ряд прямых ошибок и, признав это в полной мере, я находилась долгое время в состоянии душевной подавленности и пассивности. И в этом смысле очень недовольна собой.

Я, как коммунист, принимающий каждый партийный документ как нечто целиком и беспредельно мое личное и непреложное, могу сейчас без всяких обиняков и оговорок, без всякой ложной боязни уронить чувство собственного достоинства, прямо и твердо сказать товарищам, что все правильно, я действительно совершила те ошибки, о которых говорит тов. Хрущев. Я их совершила, я в них упорствовала, но я их поняла и признала продуманно и сознательно, и вы об этом знаете. Я сказала об этом на таком же собрании более трех месяцев назад. Однако за это время я не переставала находиться в кругу тех же размышлений, и, кажется, мне удалось глубже понять причины происхождения этих ошибок и даже то, что часть этих причин заложена просто в моем человеческом характере, который, может быть, мне чем-то и мешает в общественной работе.

Мне подчас свойственна подмена политических категорий категориями морально-этическими. Мне не хватало разностороннего политического чутья, умения охватить широкий круг явлений, имеющих непосредственное и прямое отношение к нашей работе.

Очевидно, мне следует быть сейчас гораздо требовательнее к себе, освободиться от некоторой умозрительности, строже проверять свои взгляды на явления жизни самой жизнью, прямо и непосредственно соприкасаясь с ней, ближе, чем мне это удавалось в последние два-три года, увидеть воочию те огромные перемены, которые совершились в жизни народа, особенно после XX съезда партии, короче говоря, следовать тому, чему учат, к чему призывают выступления тов. Хрущева. Думаю, что о тех глубоких выводах, которые я сделала для своей дальнейшей жизни, я в полной мере смогу рассказать, только полноценно работая, помня всегда, что любая работа советского писателя – это политическая работа, и выполнять ее с честью можно только незыблемо следуя партийной линии и партийной дисциплине». (См: АГ, 8 октября 1957 г.)

Третий том «Литературной Москвы», подготовленный к печати, был остановлен, а главный редактор альманаха Э. Казакевич вскоре после разгрома заболел раком и в 1962 г. скончался.

О возникновении альманаха и перипетиях его судьбы см. в кн.: Э. Казакевич. Слушая время. Дневники. Записные книжки. Письма. М., 1990.

164 Обороняя от нападок «Литературную Москву», я, в частности, сказала и несколько слов в защиту стихотворения Я. Акима «Галич» (сб. второй, с. 523). Привожу его целиком, восстанавливая искаженную цензурой одну строчку:

ГАЛИЧ

Я вырос в городке заштатном
Среди упряжек и рогож,
И не был на район плакатный,
По счастью, город мой похож,

Над сонным озером вставал он,
Как терем сказочных времен,
Насыпанным издревле валом
От вражьих полчищ обнесен.

Там кузнецы у наковален
С утра томились от жары,
А на базаре куковали,
Стуча по кринкам, гончары.

Там были красные обозы
И в окнах пыльная герань,
Обманутых торговок слезы
И пьяных матерная брань.

И грохот ярмарочной меди,
И будничная тишина,
Тоскливой музыки волна,
Непуганый цыган с медведем…

Там возвеличивались, меркли
Районной важности царьки,
Там быстро разрушались церкви
И долго строились ларьки.

Там песен яростно-безбожных
Немало в детстве я пропел
И там же услыхал тревожный
Холодный шепоток: «Расстрел».

И был не смешанный с толпою
Там каждый встречный на виду,
И каждый уносил с собою
Чужую радость и беду.

…Он жив, доставшийся мне с детства
Упрямой правды капитал.
Я милой родины наследство
В пустых речах не промотал.

И беспокойными ночами,
Как у походного костра,
Со мною вместе галичане
Не спят в раздумьях до утра.

Софронов утверждал, будто это пошлейшие стихи, будто от них «шибает в нос гнильцой и пошлостью». Особенно его возмущали строки, где поминались районные царьки, ларьки и церкви.

1958

165 Ф. И. Тютчев. Стихотворения. Письма / Вступит, статья, подготовка текста и примечания К. В. Пигарева. М.: Гослитиздат, 1957.

166 …эти кощунственные строки. – «Новое увлечение уже старого и больного поэта причинило ему много душевной муки, но владело им до конца его жизни, – сообщает Бухштаб. – 1 января 1873 г. Тютчев был разбит ударом. Лежа с парализованной половиной тела, с плохо поддающейся усилиям речью, Тютчев требовал, чтобы к нему пускали знакомых, с которыми он мог бы говорить о политических, литературных и прочих интересных вопросах и новостях… К весне Тютчеву стало лучше, он начал выходить.

9 июня 1873 г. дочь Тютчева Дарья Федоровна пишет своей сестре Екатерине: «Бедный папа потерял голову. Страсть как будто бичует его. Эта особа пытает его медленным огнем. Это она виновница его положения, она возбуждает его, и без того больного, играя на его нервах, натянутых до последней степени».

11 июня последовал новый удар, через несколько дней – третий. Тютчев прожил еще месяц… 15 (27) июля 1873 г. Тютчева не стало». (Ф. И. Тютчев. Полное собрание стихотворений. Вступительная статья Б. Бухштаба. Д.: Сов. писатель, 1957. Б-ка поэта. Большая серия. С. 14.)

167 Тамара Владимировна Иванова (1900–1995) – переводчица, жена писателя Всеволода Иванова. Семья Ивановых – не только соседи Пастернака (ближайшие – по писательскому поселку Переделкино, близкие – по писательскому дому в Лаврушинском переулке, в Москве), но и почитатели и друзья. Ивановы – постоянные (иногда первые) слушатели стихов и прозы Пастернака. Они принимали живое участие в литературных и житейских невзгодах соседа и друга. В особенности дружен был Борис Леонидович с сыном Ивановых, Вячеславом Всеволодовичем (по-домашнему – «Комой»). О Коме подробнее см. 213, а также 200.

Тамара Владимировна – автор книги воспоминаний, в которой немало страниц посвящено дружбе Ивановых с Пастернаком. (Тамара Иванова. Мои современники, какими я их знала. М., 1984 и 1987.) Позднее она написала о Пастернаке вторично – см. «Воспоминания-П».

Когда в семидесятые-восьмидесятые годы, уже после кончины не только Бориса Леонидовича, но и Зинаиды Николаевны Пастернак, Союз Писателей принялся выселять из дому его семью – Тамара Владимировна играла большую роль в защите дома Пастернака и настойчиво требовала превратить его в Музей.

Елена Ефимовна Тагер (1904–1981) – искусствовед, автор статей о советской скульптуре и графике; она и ее муж (литературовед Е. Б. Тагер) – знакомые Пастернака и его семьи.

168 о том, какие предпринимались шаги, чтобы оказать медицинскую помощь Борису Леонидовичу, привожу отрывок из записей моего отца:

«1-ое февр. Заболел Пастернак … Нужен катетр. Нет сегодня ни у кого шофера: ни у Каверина, ни у Вс. Иванова, ни у меня. Мне позвонила Тамара Влад., я позвонил в ВЦСПС, там по случаю субботы все разошлись. Одно спасение: Коля должен приехать – и я поеду на его машине в ВЦСПС – за врачами. Бедный Борис Леонидович – к нему вернулась прошлогодняя болезнь. Тамара Влад. позвонила в город Лидии Ник. Кавериной: та купит катетр, но где достать врача. Поеду наобум в ВЦСПС.

Был у Пастернака. Ему вспрыснули пантопон. Он спит. Зин. Ник. обезумела. Ниоткуда никакой помощи. Просит сосредоточить все свои заботы на том, чтобы написать письмо Правительству о необходимости немедленно отвезти Б. Л-ча в больницу. Лидия Ник. привезла катетр. Сестра медицинская (Лидия Тимоф.) берется сделать соответствующую операцию. Я вспомнил, что у меня есть знакомый Мих. Фед. Власов (секретарь Микояна), и позвонил ему. Он взялся позвонить в Здравотдел и к Склифосовскому. В это время позвонила жена Казакевича – она советует просто вызвать скорую помощь… Но скорая помощь от Склифос. за город не выезжает. И вот лежит знаменитый поэт – и никакой помощи ниоткуда.

В Союзе в прошлом году так и сказали: «Пастернак не достоин, чтобы его клали в Кремлевку». Зин. Ник. говорит: «Пастернак требует, чтобы мы не обращались в Союз».

3 февр. Был у Пастернака. Он лежит изможденный – но бодрый. Перед ним том Henry James. Встретил меня радушно: «читал и слушал вас по радио – о Чехове, ах! – о Некрасове, и вы так много для меня… так много…» и вдруг схватил мою руку и поцеловал. А в глазах ужас… «Опять на меня надвигается боль – и я думаю, как бы хорошо [умереть]…» (Он не сказал этого слова). «Ведь я уже сделал [в жизни] все, что хотел. Так бы хорошо».

Все свидание длилось три минуты. Эпштейн сказал, что операция не нужна (по крайней мере сейчас). Главное – нерв позвонка. Завтра приедет невропатолог… Познакомился я у постели Бор. Л-ча с Еленой Ефимовной Тагер, очень озабоченной его судьбой. Мы сговорились быть с нею в контакте. Сегодня и завтра я буду хлопотать о больнице. О Кремлевке нечего и думать. Ему нужна отдельная палата, а где ее достать, если начальство продолжает гневаться на него.