Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931

• Название: Дневники 1930-1931
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: ООО «Изд-во "Росток"»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-94668-041-2

Книга дневников 1930–1931 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г., шестая (1928–1929) — в 2004 г.

Публикуется впервые.

---

Если у Сережи будет сын, и он долго проживет, так это выйдет рассказ его через 100 лет: будет он внуку, как сказку рассказывать, что около самой деревни Переславище, где теперь стоит завод Попов Рог, писатель Пришвин бил глухарей.

Дождик не утерпел и после полудня слегка побрызгал. Но, в общем, день кое-как простоял. На фоне серых туч летели журавли. На пойме сегодня видел мало <1 нрзб.>, зато утки летали с утра. Стрелял неудачно в тетеревятника. Эта птица относительно человека ведет себя не так осторожно, как напр. ворона и очень часто глупо нарывается на выстрел почти в упор. Вероятно оттого, что она очень увлекается охотой.

Зло творит новую жизнь совершенно на тех же правах, как и добро, только раз мы установились в добре или зле, то необходимо должны бороться, если мы в добре, — то со злом, если во зле, то с добром.

28 Августа. Успенье.

Это двойное небо, когда облака шли в разные стороны, кончилось дождем на 1 ½ суток, и дождь кончился прохладной пасмурно-осенней погодой с ледяными облаками. Только на восходе сегодня солнце сияло, не обращая внимания на мрачные заговоры под собой… Я обманулся и снарядился, было, на целый день фотографировать. Очаровательный вид представляло озимое поле: только-только всходила рожь и как-то солдатиками, каждый из этих солдатиков был в красном до самой земли, а штык зеленый и на каждом штыке висела громадная в брусничину капля, сверкавшая на солнце то прямо, как маленькое солнце, то радужно, как алмаз. Когда я прикинул глаз к визирке, и все представилось картиной, восторг мой был безмерный; не обращая внимания на грязь я в <1 нрзб.> залез по колено, надеясь как-нибудь снять; но фотографически ничего не выходило: красные рубашки солдатиков — фотографически — темные сливались с темной землей, чуть отделяясь от темного зеленого штыка, а бруснички росы могли выйти только передние при снимании на 1 метр; если же поставить при d 18 на ∞, то с 2 ½ метров роса должна быть сильно мелкой. Так что же, невозможно снять? (Второе сводится к аппаратуре.) Но можно сделать раздвижную игрушку, как солдатики.

Ходил за тетеревами в Башлаево, на вырубке убил одного, снимал причудливые скелеты елок. Уже начинают отмечаться резкими тонами осенней окраски лиственные деревья. Вот именно в этом есть поэзия осени, как в весне света, — первое личное выступление деревьев: я видел одну пышную березу, которая выступала как бы в золотом кринолине, видел робкую девушку с чуть-чуть обозначенными формами (этот мотив надо развить: лето безлично, осень — рождение личностей).

Те сравнительно редкие дни, когда тоска моя так мало отличается от головной боли, что подумываешь — не принять ли пирамидон — я знаю одно средство: выпить. Боюсь одного: привыкнуть, попасть в самое омерзительное рабство и не держу вина. Пошли к Шершуновичу в надежде, что угостит.

По пути жена лесника Хренова сообщила, что в лесничестве совещание и они с мужем пили чай у лесничего. Хренов — веселый враль и пустоплет и пустодей. Однажды к нему в его халупину случайно попал лесничий, и вся деревня слышала, как Хренов крикнул жене: «Марья, завари какао!» С тех пор часто зовут Хренова просто «какао». Вот, вероятно, за это какао лесничий и напоил их чаем, и это тоже будет известно всей деревне и надолго будут говорить и смеяться. В лесничестве Шершуновича не было, хотя собрание кончилось, но — мигнули нам — началось другое собрание. Марья Конст., однако, нас не пустила. Шерш. зовет ее «бабушкой», хотя она его старая жена. Теперь он живет с ее дочерью. По-видимому, этот хитрый и очень тактичный белорус жил приказчиком в имении Ляпуновых, потом сошелся с барыней, использовал, а теперь использует ее дочь. Точно так же очень ловко он выставил интеллиг. лесничего Клопского и фактически теперь управляет лесничеством, потому что лесничий очень «простой», и недоучка. Шершунович привел с собрания лесника, которого нам представил, но лесник подумав немного, лег в сенях и, будучи совершенно пьян, уснул. Спьяну, а может быть, по дружбе Шершунович выболтал, что в лесничестве вышел огромный конфуз: по небрежности или незнанию спутали семена и вместо сосен высеяли ель, которая не может произрастать в условиях сосны. Между тем, громадный посев сосны назначен в компенсацию огромной заготовки экспортного леса. Совещание и было об этой грандиозной рубке. Прочитав приказ, спросили мнения собрания. Все молчали, а когда стали требовать голоса, ответили: «раз приказано, то можем». «Как же можете? — возразил Ш. — сапоги нужны, полушубки нужны, плащи, пища…». Тогда все заговорили, и каждый про себя прославлял Шершуновича.

Ночью по выходе на двор, услышали крик, Map. Конст. спешила к нам: «Красавин убивает Таню». Через несколько минут мы увидели бегущую к нам в белом женщину и за ней темную фигуру. Женщина быстро сунула Павловне, в руки узел, крикнула «спасите ребенка» и убежала. Подскочил ко мне вдребезги пьяный Красавин и, узнав меня, сказал: «Пришвин? — Да. — Извините».

Мы узнали историю. Красавин, лесник-коммунист, застал жену с делопроизводителем. Родился ребенок. Развелись. Красавин уехал в другое лесничество. Таня сошлась с другим делопроизводителем, а на Красавина подала в суд на алименты. Вот он теперь, когда напьется, все хочет убить ребенка от делопроизводителя. И, вероятно, убьет.

<На полях:> Чтобы пополнить ущерб, наносимый экспортом леса, решили высеять огромное количество сосны. Но в лесничестве по небрежности вместо сосны посеяли ель, которая совсем не может расти в условиях сосны.

29 Августа. Борьба за свет, перемена облаков (весь день облачная), вечер <1 нрзб.> туман, игра собак, заря, силуэты, дым овинов, утром хлебный дух. В тундре: тростинки в лесу, след лося, следопытство, падающие деревья.

Утро было солнечно светлое, потом явились те самые нижние темные облака, очень угрожающие, с которых и началась перемена погоды. Некоторое время, часов до 11 была борьба в небе с темными силами, потом началось как бы преображение темных сил в светлые и в полдень все небо было загромождено облаками, прекраснейшими и надежными. С этого разу началась роскошная погода.

<На полях:> Тень такая большая была в лесу от дерева, что раз я даже вздрогнул: одну тень за человека принял.

Мы проникли через девственный заболоченный лес (пробовали снять в нем освещенные солнцем тростинки) в можжевельник, покрытый ерником (betule nona). Вероятно, эта кругловина только очень недавно еще была дном озера (как Туголянское). Ерник — растение чрезвычайно редкое для Моск. губ., я снимал его всячески. Снимал также клюкву и друг, моховые растения для иллюстрации рассказа «Мох».

Вечер был роскошный. Курились овины, из хат очень вкусно пахло свежим печеным хлебом. Мы долго забавлялись с собаками, швыряли им палку. На оранжевой, уже сентябрьской заре провожали мы силуэты избушек, овинов, лозинок. Потом на луга прокрался белый низкий плотный туман, и началась сильная звездная ночь.

<На полях:> Вся Русь, — сказал Сережа. — Почему? Разве нет болот в других местах?

30 Августа. Тот украдчивый туман, что с вечера выполз на луга перед восходом, встал и, когда солнце взошло, быстро свернулся белой радугой и разошелся. Пала самая сильная и уже порядочно холодная металло-матовая роса. В разных сторонах затоковали тетерева. На пойме начался журавлиный крик. Паутины так много, что собака приходит слепая, совершенно закрытая вуалью, на лугах внизу везде частые в кустах <1 нрзб.> белые сверкают паутины, а на деревьях разной работы сетки везде снизу доверху. Я пробовал снимать сегодня не только самые сети, но и способ их прикрепления. Трудно назвать что-либо более удивительное, чем съемка этих инженерных сооружений (паутин в росе, росы в солнце; паутина, одетая в росу, роса, одетая в солнце).

После того я отправился на Журавлиху и долго следил с удивлением назойливое приставание вороны к сарычу; другие две вороны лезли зачем-то к цапле. Одна цапля прилетела ко мне и стала устраиваться на бору, выбрала она себе самое высокое дерево и, балансируя крыльями, пыталась устроиться на самой верхней ветке самой высокой сосны; ветка, вероятно, очень качалась и цапля долго балансировала, развертываясь на все крылья, она как бы дышала, раздувая крылья, и они волновались и поддерживали цаплю, никак она не приладилась. Когда же она совсем устроилась и сложила крылья, то стала наверху очень тонкой пружинкой, до смешного почему-то похожей на цаплю. Потом на луг «Журавлиху» прилетели с поймы два журавля. Тетерева из кустов по открытому месту переходили в овес и, заметив меня с собакой, поднялись один за другим, как поднимаются выводки: один поднимается, другой подумает: «надо, а не хочется, может быть, и не надо? Надо!» — решает и поднимается. И потом всегда один ленивый остается и замирает, пока собака не подойдет к нему вплотную. Так было и теперь. К этому тетереву я присоединил еще одного бекаса и кончил охоту, потому что стало очень жарко. В ручье «Журавлихи» я, по своему обыкновению, увлекся солнечной игрой на водяных растениях и принялся их снимать.