Михаил Пришвин - Дневники 1930-1931

• Название: Дневники 1930-1931
• Автор: Михаил Пришвин
• Издательство: ООО «Изд-во "Росток"»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-94668-041-2

Книга дневников 1930–1931 годов продолжает издание литературного наследия писателя.

Первая книга дневников (1914–1917) вышла в 1991 г., вторая (1918–1919) — в 1994 г., третья (1920–1922) — в 1995 г., четвертая (1923–1925) — в 1999 г., пятая (1926–1927) — в 2003 г., шестая (1928–1929) — в 2004 г.

Публикуется впервые.

---

Так вот Лева женился. И ничего мне не сказал и матери… Совсем, как дурак поступил и грубейшее животное. Чуть живая истощенная девочка и сам, как бык. Мать приняла, как посеянное несчастье — для них и как глубочайшую обиду себе. И если спрашивать, сколько же дней был роман, то это не совсем верно: из часов романа до свадьбы едва ли сложится день.

Что получается… один сын породнился с семьей полицейского пристава, другой — к евреям пристал.

Да, велика сила родственного внимания в природе, — именно эта сила приручила к человеку диких животных, робко подходили зверушки на ласковый призыв и вот теперь прежний дикий кот мурлычет себе на диване! Но больше всех поддалось на призыв родственного внимания солнце: ведь каждый цветок, возделанный в нашем саду, есть солнце, превращенное в доступный человеческой ласке предмет. Все идет нам навстречу, только луна не отвечает на все наши призывы. Сколько необыкновенных мечтаний рождалось под луной, и все они исчезали бесплодно, проходили как лунный свет.

Вчера ночью при луне я шел в лесу, задумавшись, и вдруг вздрогнул и весь похолодел: с левой руки тень от дерева при луне пала такая сильная, что это за человека принял.

Человек, ограниченный своими неудачами… жалкое существо!

Неудачу (зло) нужно сделать стимулом творчества жизни…

29 <Декабря>. Вчера при -21° бушевал ветер. Сижу дома в тулупе. Переживаем с Павловной горе — Левину свадьбу. Вдруг окончательно вскрылась его советская пустота: это истинный герой нашего времени. Значит, велико же мое горе, если собственного любимого сына ясно увидел, как «тип». Между тем ему все как с гуся вода и больше, он думает, что нас осчастливил.

С виду Лева в своей сибирской шубе похож на чрезвычайно важного наркома, полпреда или необыкновенного литератора. На самом деле, шуба эта из линяющей козы и даже без подкладки. И литератор он воистину «липовый», прикрытый именем отца.

И такие все видимые у нас люди, такие тоже цифры в газетах и все. Но мы живем, потому что кто-то работает. Кто же работает, где эти люди труда? Боюсь, что это бессловесные рабы или распятые… Леву держит любовь к нам. Если это отнять, он рассыплется. Поэтому при встрече надо быть чрезвычайно осторожным. Надо начать с объяснения, почему мы не ответили телеграммой на «запрос» молодой, может ли она «войти» в семью.

Был в Москве. Лейка пришла, но в приемной Калинина у секр. Попова выходной день. Завтра Лева получит.

Вечером от Левы телеграмма: «Светлана простудилась». Так отец из домашней хозяйки всю жизнь делает «Светлану», а сын буквально из Светланы сделал домашнюю хозяйку. Разное приходит в голову. Вот, напр., что сдержанный пол (самой «любовью» дорожит или строем семьи) создает эротическое свечение мира с цветами (черемуха): дети… сказочки, праздники… стихи… Какой же мир вне влияния эроса? Вот у Левы выходит вроде восстание на эрос и с первого момента любви уничтожение эротического обмана. Что же остается? Вот тут и является «герой нашего времени». Боюсь, что качество мира исчезнет и останется количество (счетный разум). А может быть, так мы подойдем к пчелиному трудовому государству?

…А без таких догадок, в частности, если взять «скорую любовь», то это есть возвращение к воробьям, уткам и т. п.

30 Декабря. Провел с 9 у. до 12 в очереди в приемной Калинина для того, чтобы получить пропуск к секретарю Попову в ком. № 4, после того часа два сидел на диване в очереди к Попову и добился Попова для того, чтобы узнать о невозможности увидеть самого Калинина. Вообще Калинии — это принцип организации приемной, и самого его странствующие мужики не видят. Впрочем, странствуют больше наверно обреченные, разные лишенцы и раскулаченные. Со мной рядом сидел, погруженный в себя, глубокий старец. Когда один из сидевших сказал: — А ведь тепло! — старец неожиданно открыл рот: — Да, тепло в комнате, а на душе холодно.

Сидел в «Наших Достижениях» и болтал с мальчиком-евреем, который оказался армянином. Вот смысл того, что я говорил:

Литература теперь — это низменное занятие и существует еще, как предрассудок, как, напр., при советской власти некоторое время существовали еще рождественские елки. Правда, наша литература до сих пор еще господствует над разными маленькими литературами СССР. Она будет свергнута с этого положения, как литература просто великорусская. Второе. Наша литература, как и вся мировая литература, кроме подлинного происхождения еще имеет происхождение семейное — это Muttersprache. Семья теперь осуждена, как пережиток. Следовательно, и литература — как пережиток. Во всяком случае моя литература… И разобрать хорошенько — я — совершенный кулак от литературы.

В вагоне все грызли орехи, потому что вдруг откуда-то появились по 1 р. 30 кило, правда, много гнилых, но все-таки много и хороших. Со мной рядом села, — я сразу узнал — учительница, она взяла с собой несколько просяных веников, очень хороших, видно старательно выбранных. И по этим веникам и, главное, по глазам и по всему облику я догадался, что она из духовного сословия. Увидев орехи, она поручила мне веники и бросилась вон, покупать. Много купила она и, когда укладывала, и все кругом щелкали, мне повеяло детством, Рождеством. Я сказал в шутку учительнице: «Вот бы к этим орехам достать где-нибудь сусального золота, и потом золотые орехи на елочку». Учительница встрепенулась и такими злыми и строгими глазами посмотрела на меня: «Что вы говорите, с елками мы боремся»{208}. Я притворился наивным и спросил: «А почему? — Потому что это остатки язычества, у язычников деревья украшались тряпочками. — Но ведь и у христиан, — сказал я тихонько. — У язычников, — сурово возразила она и дала мне почитать одну из множества ее антирелигиозных книжечек». Тут я окончательно убедился, что она поповна.

Напротив сидела ткачиха, курсантка, женщина лет 50 и рядом с ней столяр, убежавший из деревни и бросивший свое деревенское хозяйство вследствие современных условий: «было три коровы, теперь одна, а одну на шесть человек детей, да я ее зубами изгрызу, а не дам».

Делегатка наклонилась ко мне и шепнула: «Типичный кулак!» А вслух она сказала по поводу нашего разговора с учительницей о елке.

— Главное, — сказала она, — вред елки состоит в том, что леса истребляются.

Столяр захохотал:

— Наговорили тебе! Леса истребляются не этим: леса уплывают заграницу.

Столяр, продолжая смеяться, наклонился ко мне и стал рассказывать про «такую же»; муж у ней был партийный и его убили, вот ей тогда наговорили, она и пошла, и пошла. Пришло время, все хуже и хуже, а он все хлеще и хлеще. Но тут вышло такое: вдруг в столовой у нас нашли хвосты собачьи, дальше больше разузнавать и оказалось: повар кооперации собачек поджаривает. А я тут как раз пришел из деревни с коровами, три: одну оставил на молоко себе, другую по честности дал в кооперацию, взвесил ее и дали мне за всю корову 120 рублей и калоши! теленок на базаре и то стоит 200 руб.

— Но все-таки калоши то вам дали, — вмешалась делегатка.

— Дали, дали! ну, думаю, надо находить права и нашел: третью корову разрешили зарезать. И вот тут пришла ко мне та самая женщина. «Ради Бога, дай мясца. — Хорошо, — говорю ей, — собачьи хвосты нашлись, вот ты и Бога вспомнила…»

Спор делегатки со столяром был неравный, каждое слово столяра резонировало на сердцах в вагоне. Потому делегатка боялась и повторяла только: «Ты все говоришь о неквалифицированных». Столяр говорил из себя самого, какую неправду он лично переживает, как трудящийся: «оттого и нет ничего». И возражать ему реально репликой было нельзя. Надо было исходить из общих, идеально-гражданских надежд на будущее. А тут среди «кулаков» этим не возьмешь. Она попробовала, было, когда сказали: раньше было всего много. «Много было, да мы мясо не ели». Как не ели: свинина была 7 к. фунт. — Бекон 7 к., а мы не ели. — Врешь!.. и т. п.»

Смычка моя не удалась. Она была как прежде городская барыня среди мужиков: на разных языках; ему то надо все самому, ей дают жалованье, паек, зарплату, она может быть идеалисткой, у него реальная проверка.

1931

1 Января. Вчера вечером явился Лева со своей Светланой. Мы встретили их сдержанно, и встреча Нового Года вышла немного натянутой. Сегодня отношения стали налаживаться, к тому же Лева съездил утром в Москву и, наконец, привез желанную Лейку с тремя объективами. Ведь даже ремень от футляра, тот самый ремень, который сделан из русской кожи, — чуть к нему дотронешься и чувствуешь по мягкости культурно выделанной кожи, что непременно в состав рабочих ценностей, создавших этот ремень, входит и заповедь далеких от нас поколений: чти отца и матерь твою{209}. И, конечно уж, ремень этот сделан на большой современной фабрике, но рабочий, который сидел над ним, потомок ремесленников таких же, как наши кустари, и когда до его быта дошла разрушающая ремесленный быт сила крупной индустрии, то <2 нрзб.> рабочий унаследовал от отцов любовь к труду ремесленника, способность ремесленника все условия принимать близко к сердцу, отчего в крупной промышленности, ему чужой, он работает не совсем как чужой.