Геннадий Скобликов - Лира Орфея

• Название: Лира Орфея
• Автор: Геннадий Скобликов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В романе автор продолжает исследование характера нашего современника, начатое им в повестях «Варвара Петровна» и «Наша старая хата».

Эта книга — о трудном счастье любви, о сложностях и муках становления художника.

---

В Курске, после того страшного приступа спазмов, что настиг его в деревне у сестры, едва выкарабкался: после трех с половиной недель больницы ехать домой к семье на Урал пришлось с сопровождающим. Тут тоже — из одной больницы в другую. И фактически никакого улучшения, в любую минуту может прихватить. Надоело, да и стыдно в его-то годы вызывать «скорую».

И еще эта нынешняя бессонница — нажил в последней больнице. Никогда в жизни не думал, до чего — до каких страхов перед нею — может она довести. Главное же, врачи — были ведь и хорошие, опытные и терапевты и невропатологи, — так и не сказали ничего определенного. Они вроде и чувствуют, что он не совсем  и х  больной, но и не говорят этого, сомневаются или не знают толком, что в таком случае сказать, и продолжают назначать ему привычное им медикаментозное лечение да всякие там электрофорезы и души, от которых ему еще хуже.

И постепенно он сам понял, к а к о е  ему нужно лечение и  к а к о й  ему нужен врач.

И он стал искать его. По слухам, через знакомых, через случайные разговоры. Но все равно все ближе и ближе к тому, что искал. Потому что он обязательно должен был быть где-то, такой вот Доктор. Его просто не могло не быть, раз есть такие больные...

И вот, похоже, нашел. Фактически, одного-единственного — занимающегося практическим делом — психотерапевта на весь миллионный город. Да и того — при одной заводской поликлинике, подальше от главных лечебных центров.

Но он, Доктор, видно, крепкий мужик. Говорят, лет восемь работал по своей методике почти подпольно, полулегально, под видом невропатолога, — и не дал, не позволил затоптать себя, заставил и считаться с собой, и признать себя. Для этого же, чтоб уметь защитить себя и свои права, дополнительно юридический факультет закончил. И вот — добился-таки своего, вышел наконец из «подполья», инстанции официальную ставку психотерапевта для него дали, и кабинет в заводской поликлинике дали, и сестру-лаборантку дали, занимается ими в смежной с Доктором комнате. И репутацию тоже, надо сказать, создал себе: на недели вперед на прием к нему очередь.

Его-то, этого Доктора, он и отыскал в конце концов. И сумел попасть к нему на прием. И Доктор, после их долгой, более часа, беседы, сказал, что берет его к себе, включит его в одну из своих групп — ежедневно ходить к нему на сеансы.

В общем, как это говорится в йоге: если ученик готов, гуру[1] приходит, — нашелся и для него свой доктор. И он уже сколько вот времени каждый день, кроме субботы и воскресенья, ходит к нему. И теперь просто не представляет, что жил до сих пор, не зная ни самого Доктора, ни тех — недоступных пересказу — состояний, что испытывают они у него на сеансах. Да у них там и у всех ощущение, что только теперь и открываются глаза на себя. И на всех окружающих тоже. И привыкают «любоваться» собой не такими, какими мы сами себе хотели бы нравиться, а какими на самом деле мы есть.

Собственно, контакт с Доктором получился у них с той первой их встречи, с первого разговора, а то, конечно, не попасть бы ему сразу вот так на сеансы: слишком много нуждающихся. Но так уж тогда получилось, что чем ни дольше длилась у них беседа, тем лучше и чувствовали и понимали они один другого. Жена ожидала его в коридоре (тогда он не рисковал еще ходить один далеко), а он сидел больше часа у Доктора и с полной доверительностью отвечал на все его, большей частью непривычные, вопросы. И с той встречи он и поверил в этого, с виду и неприветливого и жесткого, едкого на слова, довольно-таки «нестандартного» Доктора. Поверил уже потому, что  э т о г о  Доктора интересовало прежде всего самое главное в нем — чем он живет, человек, и о чем другие врачи (не в обиду им будет сказано) никогда и не додумывались интересоваться или просто не считают нужным для себя.

Но и Доктор, кажется, тоже тогда же, с первого их разговора, похоже, поверил в него, что не будет он, Доктор (как и это случается), тратить зря на него и силы, и время. Но это, конечно, как оно еще все получится, как оно будет там все впереди.

А помимо тех устных бесед, Доктор как обязательное повелел каждому из них написать историю своей болезни — собственную историю своего заболевания. С самого начала и как можно подробнее, не скрывая ничего. Написать, кто как сумеет и у кого сколько получится.

И он тоже написал свою историю и отдал Доктору — полтора десятка страниц. Кажется, все про болезнь написал, и с полной откровенностью, как и велено было. Даже о своей навязчивой памяти о тебе...

Но, конечно, не думает он, что беглая эта его записка много расскажет Доктору. Как он теперь начинает понимать, наблюдая и других пациентов у Доктора, чаще всего «основную» свою болезнь каждый из нас «выбирает себе сам» или «выращивает ее в себе». Вот и попробуй тут сумей расскажи, как и когда «выбираются» нами и как вызревают в нас наши болезни: как совершается в нас шаг за шагом наше насилие над собой. Ведь для этого надо бы воссоздать всю свою жизнь...

(...А, собственно, разве не то же самое и он все пытается поймать в своих воображаемых «разговорах» с тобой? Разве не ту же самую «историю болезни» или хотя бы какую существенную часть ее хотел бы он теперь написать? Но только и добивался вот до сих пор, что и еще и еще раз возвращался в один и тот же тупик. Опять и опять замыкал на себе самом цепь. Теперь, прозревая у Доктора, он все большей больше начинает понимать это.)

...Да, вот такие у него тут дела, такие дела, товарищ гражданка Лида. Такие дела... И если честно, то пока не совсем веселые. Даже вовсе пока невеселые. Угораздило его, что и говорить. Да и как угораздило, попробуй вот вылези еще!..

Но тут ему, как говорится, и поделом. В конце концов, за все надо платить. И за дурацкий этот характер свой, и за сделанное и за несделанное тоже. И он и никогда не увиливал, это-то правда, и теперь тоже не собирается: задолжал, так, значит, будь добр и плати.

Но он и верит, что рано или поздно он все-таки выйдет из тупика. И теперь уже, кажется, не без помощи этих сеансов у Доктора. Что-то существенное, главное открывается в них из сеанса в сеанс. Открывается... о чем, наверное, и сам Доктор не может подозревать...

Да, вот такие у него тут дела. Такие дела...

А ты там живешь себе — и ничего этого не знаешь о нем, ничего-ничего. Точно так же, как и он ничего о тебе.

Живем — и не знаем...

* * * *

— ...Так, с е л и,  с е л и, — говорит Доктор, — с е л и. Довольно болтать, начнем заниматься. Колени расставлены, корпус в свободном положении, голова опущена. И расслабились...

И все, кончилось их ежедневное свободное собеседование, когда они по очереди докладывают Доктору о самочувствии и отчитываются перед ним за прожитые сутки. Теперь — святая святых их лечения — сеанс, и тут уж Доктор не дозволит ничего, не относящегося к делу. Да и они сами каждый раз уже с нетерпением дожидаются этой команды — и с особым, только им понятным предощущением предстоящего трудного удовольствия готовятся к началу сеанса: ослабляют обувь и одежду, усаживаются поудобнее, чтоб не мешать друг другу, и принимают нужную позу. Мужчины и женщины, пожилые и не очень, есть и совсем юные. Учителя, инженерно-технические работники, бывший военный летчик, библиотекарь, тренер, журналистка, официантка... Сидят, двенадцать-тринадцать человек, в маленьком тесном кабинете, на стульях у стен, ноги к середине, почти не оставляя места Доктору — ходить во время сеанса.

А он — в куцем белом халате, обманчиво щуплый, но зато с впечатляющей крупной красивой головой, украшенной поседевшей густой шевелюрой (хотя ему, Доктору, тоже всего лишь под сорок), и с ухоженной черной бородой, с умными, сильными и глубоко упрятанными глазами — переставляет по какой-то надобности, а скорее, лишь бы скоротать время, какие там есть предметы на своем столе и ждет-ожидает, когда же они все усядутся наконец.

— Так, так, — жестко, с нарочито подчеркнутым хозяйским правом говорить с ними именно так, начинает обходить их Доктор. — Так... Плечи напряжены, расслабьте плечи. Расслабьте, расслабьте, вот так. И находите положение, чтоб было полнейшее равновесие тела.

— Так...

— А вы! Еще, еще назад. И спину! Расслабьте спину, опустите плечи. Опускайте, опускайте. Еще... И расслабьтесь. ...Хоть тут расслабьтесь, а то всю жизнь в напряжении. Жизнь проживут, а свободно держать себя не научатся — все оглядываются, все виноваты перед кем-то. Почувствуйте себя хоть тут людьми!

— Руки! Опять сжаты и кулаки! Разожмите, расслабьте пальцы. Ваши руки — зеркало вашего нервного состояния, вот и контролируйте себя.

— И еще больше расслабились...

Сидят, опустив головы, корпус в свободном равновесии, колени расставлены, руки лежат на бедрах. Глаза пока открыты, но никто ничего не видит — н е  д о л ж е н  видеть: взгляд обращен вовнутрь, «в самого себя».