Геннадий Скобликов - Лира Орфея

• Название: Лира Орфея
• Автор: Геннадий Скобликов
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1984

В романе автор продолжает исследование характера нашего современника, начатое им в повестях «Варвара Петровна» и «Наша старая хата».

Эта книга — о трудном счастье любви, о сложностях и муках становления художника.

---

— Руки! Опять сжаты и кулаки! Разожмите, расслабьте пальцы. Ваши руки — зеркало вашего нервного состояния, вот и контролируйте себя.

— И еще больше расслабились...

Сидят, опустив головы, корпус в свободном равновесии, колени расставлены, руки лежат на бедрах. Глаза пока открыты, но никто ничего не видит — н е  д о л ж е н  видеть: взгляд обращен вовнутрь, «в самого себя».

Доктор ходит — проверяет, как они сидят, позволяет себе небрежно задеть кого случится: не в его натуре и манере слишком церемониться с ними. Потом останавливается перед настенным зеркалом, где рядом навешаны одна на другую нужные для их занятий таблицы.

И стоит там, молчит. Минуту? две? три? И что он: углубился в таблицу, в схему «маятника эмоций» — от «ада» к «раю»? Или — перед зеркалом, разглядывает себя, выдергивает из подкрашенной черной своей бороды седые волосы? — попробуй кто из них осмелиться поднять голову и посмотреть. В крепких руках держит их Доктор, в крепких. Жесткий, а то и откровенно грубый с ними. И они все до одного тут побаиваются своего Доктора. Боятся; но и любят, и верят в него...

...И все-таки долго любуется он там в зеркале на себя, что-то долго. Забыл он там, что ли, о них?..

— Каждый занят только собой! — обрывает эти их праздные мысли Доктор. — Только самим собой. Только расслабление. Еще больше расслабились. И ничто постороннее для вас не существует сейчас...

Еще какое-то время стоит Доктор перед зеркалом, в полном молчании; и теперь идет в свой угол, за свой стол.

Щелчок: включил магнитофон. Весь сеанс проходит на фоне музыки, специально подобранной Доктором спокойной, умиротворяющей музыки, и каждый из них уже ждет ее. С музыкой легче отключиться от всего постороннего, внешнего — и сосредоточиться только на самом себе, на тщательном выполнении тех команд, что будет давать им Доктор.

И вот начало.

И маленький их кабинет заполнили — и сразу как бы раздвинули — тихие, привычные уже им, звуки органа.

Последующие десять-пятнадцать минут трудно описать так, чтоб читатели хоть приближенно почувствовали то состояние, что испытывают натренированные пациенты во время расслабления на этих вот сеансах у Доктора, — это надо испытать.

Поза «кучера дрожек», уже описанная выше: сидя на стуле, колени расставлены, корпус в свободном равновесии, голова опущена, руки лежат на бедрах. Глаза сначала открыты — «взгляд обращен в себя»; потом закрыты. Полное расслабление тела. И — внимание дыханию, «дыхательное удовольствие». Постепенно дыхание становится замедленным, и все более углубленным, равномерным. Сердце входит в сосредоточенный, спокойный ритм.

По командам Доктора — еще большее расслабление мышц головы, мышц лица, шеи, рук — вообще всех основных мышц тела. И мысленный массаж их: тщательный мысленный массаж — до иллюзии реального физического массажа, до реального ощущения тепла в «массируемых» частях тела.

И с этим — все большее и большее приятное ощущение расслабленности всего тела, все большее «неощущение» себя, иллюзия наступающей невесомости: будто так вот, сидя, постепенно всплываешь и как бы таешь в некой приятной среде.

И — музыка. Тихая, спокойная, успокаивающая. И ты, расслабленный и невесомый, постепенно как бы сливаешься с нею и где-то летишь, летишь...

И на фоне музыки время от времени — голос Доктора, теперь уже совсем другой голос: ровный, мягкий, глубокий. Теперь Доктор и сам тоже все глубже и глубже уходит в стихию сеанса, проникается их состоянием и ощущением, и его слова и его голос — словно теплые волны для них; и так легко, так естественно переключают их его тихие команды с одного состояния на другое.

Нет, это не гипноз, они не спят.

Но все равно: это особое, ни с чем не сравнимое состояние так называемого  т е л е с н о г о  с н а, когда тело действительно как бы спит — отдыхает в полнейшем, своем расслаблении, а сознание — бодрствует и то «уплывает» куда-то вместе со своенравным полетом мысли, то опять «спохватывается», возвращается назад в этот кабинет и усердно занимается тем, чем и положено им заниматься у этого Доктора.

...О, ну как же, ну как же! ну конечно же, конечно же! он представляет.

Еще бы, он хорошо представляет и твое недоумение, и скрывавшую бы это недоумение невольную улыбку твою, если бы ты увидела сейчас, ч е м  он занимается тут. Каждый день, каждое утро, с 9 до половины 12-го. Кроме субботы и воскресенья...

Но ты там, понятно, живешь своей жизнью и ничего не знаешь о нем. И не знаешь, естественно, что и тут, на этих вот сеансах, ты все два часа с ним, — все два часа, каждую минуту, каждый миг, всегда. Так уж это получается тут у него...

И этим ты постоянно мешаешь ему, мешаешь. Мешаешь потому, что он все время — все время — «уплывает» невольно к тебе. Все время мысленно «уплывает» к тебе, мысленно разговаривает с тобой, когда — ты же понимаешь — надо сосредоточиться и заниматься совершенно другим. Это еще хорошо, что Доктор не знает, ка́к управляет он тут собой, а то получил бы он от него. Это еще хорошо, что Доктор не знает.

— С закрытыми глазами  п о ш л и  в  н о ч ь, — вводит новую команду Доктор. — Вызвали зрительное ощущение темноты, ощущение густой темной ночи.

— Только ночь. Только густая, темная, мягкая черная ночь...

Вот такая команда. И хотя они заранее знают о ней и внутренне как-то готовятся, все равно она застает их как бы врасплох. То есть, у них не получается, у него, по крайней мере, не получается, чтобы сразу вот так переключить сознание с предыдущего упражнения и зримо представить себе, у в и д е т ь  эту черную ночь.

Не получается это никогда сразу...

И сначала приходится с усилием концентрировать внимание на представлении черного, с усилием вызывать в воображении это черное, эту густую черную ночь. Чтоб только потом, постепенно, после чего-то неясного, после слепой серой мути, чего-то мутного темного наконец-то проявился и очистился настоящий  ч е р н ы й  ф о н.

— Ночь, ночь... Густая, темная ночь...

— Представили себе ее — эту густую, темную, мягкую черную ночь. Вы одни, и перед вами — только ночь, только темная, черная, мягкая  ч е р н а я  ночь.

— Представили ее...

Голос Доктора — мягкий сейчас, бархатно-мягкий, бархатно-темный, черный. И говорит он — словно и сам, вместе с ними, уходит все дальше и дальше в эту густую, темную, мягкую черную ночь.

— Только ночь. Только мягкая черная ночь.

— Представили себе ее — мягкую, черную, непроницаемую.

— Близко рассматривайте ее, трогайте ее, касайтесь ее... Ощущайте ее, густую и мягкую, погружайте в нее свои руки — их не видно совсем... Кутайтесь в нее, как в мягкое черное покрывало; входите в нее...

— Только ночь... Только густая, темная, мягкая черная ночь...

Доктор то ходит по тесному их кабинету, то остановится и долго молча стоит. А они — каждый, кто как умеет, у кого как получается, — еще и еще вызывают зрительное ощущение густой темной ночи, вспоминают и стараются удержать в воображении бывшую когда-то им в действительности густую черную ночь.

— Только ночь.

— Только мягкая, черная, теплая  ю ж н а я  ночь...

Вот такая команда...

И ты, конечно, сама понимаешь, что он-то тут больше других старается представить эту вашу  ч е р н у ю  ю ж н у ю  ночь, вспомнить их, ваши  к р ы м с к и е  н о ч и. Что всеми мыслями своими, всей неизлечимой памятью своей он давно уже там, в вашем Крыму. Да и где ж ему быть еще, где ему быть?..

Где ему быть еще, если его (через все, через всю его нынешнюю жизнь) постоянная навязчивая мысль — о тебе, постоянная навязчивая память — с тобой, постоянная навязчивая вина — ты. Где ж ему еще быть?..

...И все равно, все равно; все равно он осматривается, ищет что-то глазами, пытается сориентироваться — где́ он. Ни на одном сеансе он не может представить какую-то «ночь вообще» и не знает, умеет ли кто. Лично ему всегда надо увидеть какую-то конкретную ночь, в каком-то конкретном месте, где подобная ночь ему в действительности была. Только всегда надо — «зацепиться» за что-то, за какой-то знакомый ориентир.

Темный фон, густая темная ночь. (Белым днем, утром, на четвертом этаже заводской поликлиники, на Урале, в кабинете у Доктора, сидя на стуле, голова на груди, закрытые глаза, расслабленное тело, музыка...)

Но — все равно; все равно — где он сейчас, где? В Симферополе, в Севастополе, в Ялте? ...Или, похоже, в Коктебеле, в Планерском? В свой последний приезд к вам на юг, ночью один на пустом черном пляже?..

Да, кажется, в Коктебеле, за турбазой «Приморье», в Планерском. Ночью — на пустом пляже. Почти каждый вечер поздно уходил сюда на берег, только не на сам пляж, а левее по берегу, в сторону Мертвой бухты; садился там над обрывом, слушал, как накатываются на берег тихие волны залива, и думал о своем. ...И не знал, даже не подозревал, что в эти же самые дни ты была совсем рядом: в Судаке, с мужем, в санатории Министерства обороны. «Видно, не судьба...» — как напишешь ты ему позже об этом.