Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-250-06018-9

---

По-моему, все они безумцы, и карабкающиеся обезьяны, и бредящие. По-моему, дурно пахнет их кумир, холодное чудовище; по-моему, дурно пахнут все эти служители кумира.

Братья мои, разве хотите вы задохнуться в смраде их ртов и вожделений! Лучше разбейте окна и прыгайте на волю!

Избегайте же дурного запаха! Прочь от идолопоклонства лишних!

Сторонитесь дурного запаха! Прочь от дыма этих человеческих жертв!

И теперь ещё свободна для великих душ земля. Много ещё пустых мест для одиноких и тех, кто одиночествует вдвоём, — где веет запахом тихих морей.

Свободна ещё для великих душ свободная жизнь. Поистине, кто обладает малым, тем обладают меньше; хвала малой бедности!

Там, где оканчивается государство, начинается человек, не лишний человек;{113} там начинается песнь необходимых, мелодия единожды существующая и незаменимая.

Туда, где оканчивается государство, — туда смотрите, братья мои! Разве вы не видите радугу и мосты к сверхчеловеку? —

Так говорил Заратустра.

О базарных мухах{114}

Беги, мой друг, в своё уединение! Я вижу, ты оглушён шумом великих людей и исколот жалами малых.

С достоинством умеют лес и скалы хранить молчание вместе с тобою. Уподобься вновь твоему любимому дереву с раскинутыми ветвями: тихо, прислушиваясь, склонилось оно над морем.

Где оканчивается уединение, там начинается базар; а где начинается базар, начинается шум великих актёров и жужжанье ядовитых мух.

В мире самые лучшие вещи ничего ещё не значат, если нет того, кто их сначала исполнит; великими людьми называет народ этих исполнителей.{115}

Плохо понимает народ великое, то есть — созидающее. Но любит он всех исполнителей и актёров великого.

Вокруг изобретающих новые ценности вращается мир; незримо вращается он. Но вокруг актёров вращается народ и слава: таков порядок мира.

У актёра есть дух, но мало совести духа. Он всегда верит в то, чем заставляет верить сильнее всего, — верить в себя!

Завтра у него новая вера, а послезавтра — ещё более новая. Чувства его быстры, как народ, и настроения переменчивы.

Опрокинуть — называется у него: доказать. Сделать сумасшедшим — называется у него: убедить. А кровь для него лучшее из всех оснований.

Истину, проскальзывающую только в тонкие уши, называет он Ложью и Ничем. Поистине, он верит только в таких богов, которые создают в мире много шума!

Полон праздничными шутами базар — и народ хвалится своими великими людьми!{116} Для него они — господа на час.

Но час настойчиво торопит их, и оттого они торопят тебя. И от тебя хотят они Да или Нет. Горе, ты хочешь поставить свой стул между За и Против?

Не завидуй этим безусловным, настойчивым, ты, любящий истину! Никогда ещё истина не держалась за руку безусловного.

От этих торопливых удались туда, где ты в безопасности: лишь на базаре нападают с вопросом: Да или Нет?

Медленно переживание всех глубоких источников: долго должны они ждать, прежде чем узнают, что упало в их глубину.

Сторонится базара и славы всё великое: в стороне от базара и славы жили издавна изобретатели новых ценностей.

Беги, мой друг, в своё уединение: я вижу, ты изжален ядовитыми мухами. Беги туда, где суровый, свежий воздух!

Беги в своё уединение! Ты жил слишком близко к малым и жалким. Беги от их невидимого мщения! Для тебя они только Мщение.

Не поднимай руки против них! Они бесчисленны, и не твоё назначение быть махалкой для мух.

Бесчисленны эти малые и жалкие; не одному гордому зданию дождевые капли и сорняки послужили к гибели.

Ты не камень, но стал уже полым от множества капель. Ты ещё растрескаешься и лопнешь от множества капель.

Усталым вижу я тебя от ядовитых мух, исцарапанным в кровь вижу я тебя в сотнях мест; и твоя гордость не хочет даже возмущаться.

Крови твоей хотели бы они при всей их невинности, крови жаждут их бескровные души — и потому они жалят при всей их невинности.

Но ты, глубокий, страдаешь слишком глубоко даже от малых ран; и не успевал ты излечится, как такой же ядовитый червь уже полз по твоей руке.

Ты кажешься мне слишком гордым, чтобы убивать этих лакомок. Но берегись, чтобы не стало твоим роком выносить их ядовитую неправоту!

Они жужжат вокруг тебя со своей похвалой: навязчивость их похвала. Они хотят близости твоей кожи и крови.

Они льстят тебе, как богу или дьяволу; они визжат перед тобою, как перед богом или дьяволом. Ну что ж! Льстецы они и визгуны, и ничего более.{117}

Часто они даже прикидываются перед тобой любезными. Но это всегда было лукавством трусливых. Да, трусы лукавы!{118}

Они много думают о тебе своей узкой душою, — подозрительным кажешься ты им всегда! Всё, о чём много думают, становится подозрительным.

Они наказывают тебя за твои добродетели. Они искренне прощают тебе лишь — твои ошибки.{119}

Ты мягок и справедлив и потому говоришь: «Невиновны они в своём маленьком существовании». Но их узкая душа думает: «Виновно всякое великое существование».

Даже если ты мягок к ним, они всё-таки чувствуют твоё презрение; и они возвращают твоё благодеяние скрытыми злодеяниями.

Твоя безмолвная гордость противоречит их вкусу; они торжествуют, когда ты достаточно скромен, чтобы быть тщеславным.

То, что мы узнаём в человеке, воспламеняем мы в нём. Остерегайся же малых!

Перед тобою чувствуют они себя маленькими, и их низость тлеет и разгорается против тебя в невидимом мщении.

Разве ты не замечал, как часто умолкали они, когда ты подходил к ним, и как сила покидала их, как дым покидает угасающий огонь?

Да, мой друг, укор совести ты для своих ближних: ибо они недостойны тебя. Потому они ненавидят тебя и охотно сосали бы твою кровь.

Твои ближние всегда будут ядовитыми мухами; великое в тебе — должно делать их более ядовитыми и ещё более похожими на мух.

Беги, мой друг, в своё уединение, туда, где суровый, свежий воздух! Не твоё назначение быть махалкой для мух. —

Так говорил Заратустра.

О целомудрии

Я люблю лес. В городах плохо жить: там слишком много одержимых страстями.

Не лучше ли попасть в руки убийцы, чем в мечты страстной женщины?

И посмотрите на этих мужчин: их глаза говорят — они не знают ничего лучшего на земле, как лежать с женщиной.{120}

Грязь на дне их души; и горе, если у грязи их есть ещё дух!

О, если бы вы были совершенны, по крайней мере, как звери!{121} Но зверям присуща невинность.

Разве я советую вам убивать свои чувства? Я советую вам невинность чувств.

Разве я советую вам целомудрие? У иных целомудрие есть добродетель, но у многих почти что порок.

Они, быть может, воздерживаются, но сука-чувственность проглядывает с завистью во всём, что делают они.

Даже на высоты их добродетели и до глубины холодного духа следует за ними это животное и вражда его.

И как ловко умеет сука-чувственность вымаливать кусок духа, когда ей отказывают в куске плоти!{122}

Вы любите трагедии и всё, что терзает сердце? Но я недоверчив к вашей суке.

У вас слишком жестокие глаза, и вы сладострастно смотрите на страдающих. Не переоделось ли это ваше сладострастие и называло себя состраданием!

Вот какую притчу скажу я вам: немало желавших изгнать своего дьявола сами вошли при этом в свиней.{123}

Кому тягостно целомудрие, тому надо его отсоветовать: чтобы не сделалось оно путём в преисподнюю — то есть грязью и похотью души.{124}

Разве я говорю о грязных вещах? По-моему, это ещё не худшее.

Познающий неохотно вступает в воду истины не тогда, когда грязна она, но когда мелка.

Поистине, есть целомудренные до глубины души; они более мягки сердцем, они смеются охотнее и чаще, чем вы.

Они смеются и над целомудрием и спрашивают: «Что такое целомудрие?

Целомудрие не есть ли безумие?{125} Но безумие пришло к нам, а не мы к нему.

Мы предложили этому гостю приют и сердечность; теперь он живёт у нас, — пусть остаётся, сколько хочет!» —

Так говорил Заратустра.

О друге{126}

«Один около меня — всегда слишком много» — так думает отшельник. «Всегда одиножды один — это даёт со временем два!»

Я и Меня слишком усердствуют в разговоре; как вынести это, если бы не было друга?

Всегда для отшельника друг является третьим: третий — это пробка, мешающая разговору двоих погрузиться вглубь.{127}

Ах, слишком много глубин для всех отшельников. Поэтому так тоскуют они по другу и его высоте.

Наша вера в других выдаёт, во что мы хотели бы верить в себе самих.{128} Наша тоска по другу — наш предатель.