Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-250-06018-9

---

Но я хочу открыть вам всё своё сердце, друзья: если бы существовали боги, как выдержал бы я не быть богом! Следовательно, нет богов.

Я сделал вывод; но теперь он выводит меня. —

Бог есть предположение; но кто испил бы всю муку этого предположения и не умер? Неужели нужно отнять веру у созидающего, а у орла парение на орлиной высоте?

Бог есть мысль, которая делает всё прямое кривым и всё, что стоит, вращающимся. Но тогда время бы исчезло и всё преходящее было бы только ложью?

Мыслить подобное — словно попасть в вихрь, испытать крепость костей человеческих, и ещё — это расстройство желудка: поистине, вертячкой называю я такие догадки.

Злым называю я и враждебным человеку — всё это учение о едином, и полном, и неподвижном, и сытом, и непреходящем!{217}

Всё непреходящее — это только подобие! Поэты слишком много лгут.{218} —

Но о времени и становлении должны говорить самые лучшие подобия: хвалой должны они быть и оправданием всего преходящего!

Созидать — это великое избавление от страдания и облегчение жизни. Но чтобы быть созидающим, нужны страдания и многие превращения.

Да, много горького умирания должно быть в вашей жизни, вы, созидающие! Так будьте ходатаями и оправдателями всего преходящего.

Чтобы сам созидающий стал ребёнком, стал новорождённым, для этого он должен желать быть роженицей и болью роженицы.{219}

Поистине, через сотни душ шёл я своей дорогой и через сотни колыбелей и родильных мук. Уже много раз я прощался, я знаю последние, разбивающие сердце часы.

Но так хочет моя созидающая воля, моя судьба. Или, говоря вам откровеннее: такой именно судьбы — хочет моя воля.

Всё чувствующее страдает во мне и пребывает в темнице; но моя воля всегда приходит ко мне как освободительница и вестница радости.

Воля освобождает: таково истинное учение о воле и свободе — ему учит вас Заратустра.

Не хотеть больше, не ценить больше и не созидать больше! ах, пусть эта великая усталость навсегда остаётся от меня далёкой!

Даже в познании чувствую я только радость рождения и радость становления моей воли; и если есть невинность в моём познании, то потому, что есть в нём воля к рождению.{220}

Прочь от бога и богов тянула меня эта воля; что осталось бы созидать, если бы боги — были здесь!

Но к человеку влечёт меня снова и снова страстная воля моя к созиданию; так устремляется молот к камню.

Ах, люди, в камне дремлет для меня образ, моих образов образ! Ах, он должен дремать в самом твёрдом, самом безобразном камне!

Страшно свирепствует мой молот против своей тюрьмы. От камня пылью летят осколки; какое мне дело до этого?

Завершить хочу я: ибо тень подошла ко мне — из всех вещей самая тихая, самая лёгкая подошла однажды ко мне!

Красота сверхчеловека подошла ко мне, как тень. Ах, братья мои! Что мне теперь — до богов!{221}{222} —

Так говорил Заратустра.

О сострадательных{223}

Мои друзья, до друга вашего дошли насмешливые слова: «Посмотрите только на Заратустру! Разве не ходит он среди нас, как среди зверей?»

Но было бы лучше так сказать: «Познающий ходит среди людей, как будто среди зверей».{224}

И сам человек называется у познающего: зверь, имеющий красные щёки.

Откуда это у него? Не потому ли, что слишком часто должен был он стыдиться?

О друзья мои! Так говорит познающий: стыд, стыд, стыд — вот история человека!{225}

И потому благородный предписывает себе никого не стыдить: стыд предписывает он себе перед всяким страдающим.

Поистине, не люблю я этих сердобольных, блаженных в своём сострадании: слишком лишены они стыда.{226}

Если и должен я быть сострадательным, я всё-таки не хочу называться им; и если я сострадателен, то уж лучше издали.

Люблю я прикрывать голову и убегаю, прежде чем узнают меня; так советую я делать и вам, друзья мои!

Пусть судьба всегда посылает мне навстречу тех, кто чужд страданию и с кем я вправе делить надежду, пищу и мёд!

Поистине, я делал и то, и другое для страдающих; но мне казалось всегда, что лучше я делал, когда учился больше радоваться.

С тех пор как существуют люди, человек слишком мало радовался; лишь это, братья мои, наш первородный грех!

И когда мы научимся больше радоваться, тогда мы тем лучше разучимся причинять другим боль и выдумывать её.

Поэтому умываю я руку, помогавшую страдающему, поэтому вытираю я также и душу.

Ибо когда я видел страдальца страдающим, я стыдился его из-за его стыда; и когда я помогал ему, я жестоко обходился с его гордостью.

Большие одолжения рождают не благодарных, а мстительных; и если маленькое благодеяние не забывают, оно обращается в гложущего червя.{227}

«Будьте неприступны, принимая! Отмечайте этим, что вы принимаете!» — так советую я тем, кому нечем отдарить.

Но я из тех, кто дарит: я люблю дарить, как друг друзьям. И пусть чужие и бедные сами срывают плоды с моего дерева: это менее стыдно.

А от нищих надо бы совсем избавиться! Впрямь, сердишься, что даёшь им, и сердишься, что не даёшь.

И заодно с ними грешников и угрызения совести! Верьте мне, друзья мои: угрызения совести учат кусать.

Но хуже всего мелкие мысли. Поистине, лучше уж совершить злое, чем подумать мелкое!

Вы говорите: «Радость от мелкой злобы бережёт нас от крупного злого дела», — но здесь не следует быть бережливым.

Злое дело похоже на нарыв: оно зудит, и чешется, и прорывается наружу, — оно говорит честно.

«Гляди, я — болезнь» — так говорит злое дело; в этом честность его.

Но мелкая мысль похожа на грибок: он ползёт и нагибается и нигде не хочет остановиться, — пока всё тело не будет вялым и дряблым от маленьких грибков.

А тому, кто одержим дьяволом, я так говорю на ухо: «Лучше, чтобы ты вырастил своего дьявола! Даже для тебя существует ещё путь величия!»{228} —

Ах, братья мои! О каждом знаешь слишком много! И многие делаются для нас прозрачными, но от этого мы не можем ещё пройти сквозь них.{229}

Трудно жить с людьми, ибо так трудно хранить молчание.

И не к тому, кто противен нам, бываем мы несправедливы больше всего, а к тому, до кого нам нет никакого дела.

Если есть у тебя страдающий друг, будь для его страдания отдохновением, но и жёстким ложем, походной кроватью: так будешь ты ему полезнее всего.{230}

И если друг делает тебе что-нибудь дурное, говори: «Я прощаю тебе то, что ты мне сделал; но что ты сделал это себе, — как мог бы я простить!»{231}

Так говорит всякая великая любовь: она преодолевает даже прощение и жалость.

Надо сдерживать своё сердце; стоит только распустить его, и как быстро теряешь голову!

Ах, где в мире совершались большие безумства, как не среди сострадательных? И что в мире причиняло больше страдания, как не безумства сострадательных?

Горе всем любящим, у которых нет более высокой вершины, чем сострадание их!

Так говорил однажды мне дьявол: «Даже у бога есть свой ад: это его любовь к людям».{232}

И недавно я слышал, как говорил он такие слова: «Бог умер; из-за сострадания к людям умер бог». —

Итак, я предостерегаю вас от сострадания: оттуда придёт к людям тяжёлая туча! Поистине, я знаю толк в приметах погоды!

Запомните также и эти слова: всякая великая любовь выше всего своего сострадания: ибо то, что она любит, она ещё хочет — создать!

«Себя самого приношу я в жертву своей любви, и ближнего своего подобно себе» — такова речь всех созидающих.

Но все созидающие тверды. —

Так говорил Заратустра.

О священниках

Однажды Заратустра подал знак своим ученикам и говорил им такие слова:

«Вот — священники; и хотя они мои враги, проходите мимо них спокойно, с опущенными мечами!

И среди них есть герои; многие из них слишком много страдали, поэтому они хотят заставить других страдать.

Злые враги они: нет ничего мстительнее их смирения. И легко оскверняет себя тот, кто нападает на них.

Но моя кровь родственна их крови; и я хочу, чтобы моя кровь почиталась и в их крови». —

И когда прошли они мимо, напала на Заратустру скорбь; но недолго боролся он со своею скорбью и начал так говорить:

— Жаль мне этих священников. И они мне противны; но для меня это не самое важное, с тех пор как я среди людей.

Я страдаю и страдал с ними: пленники они для меня и отверженные. Тот, кого называют они спасителем, заковал их в оковы —

В оковы ложных ценностей и слов безумия! Ах, если бы кто-нибудь спас их от их спасителя!{233}

К острову думали они некогда пристать, когда море бросало их во все стороны; но смотрите, это было спящее чудовище!{234}