Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-250-06018-9

---

«Не знаю, что и думать об этом! — сказал Заратустра. — Разве я призрак?

Но, наверное, это была моя тень. Вы, должно быть, кое-что уже слышали о страннике и его тени?

Несомненно одно: я должен держать её крепче, — иначе она ещё испортит моё доброе имя».{352}

И снова Заратустра качал головой и удивлялся. «Не знаю, что и думать об этом!» — повторил он.

«Почему же кричал призрак: “Пора! Настало время!”?

Для чего — настало время?» —

Так говорил Заратустра.

Прорицатель

«— и я видел: наступило великое уныние среди людей.{353} Лучшие устали от дел своих.

Объявилось учение, вера бежала рядом с ним: “Всё пусто, всё равно, всё было!”

И со всех холмов доносилось: “Всё пусто, всё равно, всё было!”{354}

Правда, собрали мы жатву; но почему сгнили и почернели наши плоды? Что упало с недоброго месяца в последнюю ночь?

Напрасен был всякий труд, в отраву обратилось наше вино, дурной глаз спалил наши поля и сердца.

Все мы иссохли; и если бы огонь упал на нас, мы бы рассыпались, как пепел — даже огонь утомили мы.

Все источники иссякли, и даже море отступило назад. Земля хочет треснуть, но глубина не хочет поглотить!

“Ах, где есть ещё море, где можно утонуть”: так раздаётся наша жалоба — над мелкими болотами.{355}

Поистине, мы слишком устали для смерти; мы ещё бодрствуем и продолжаем жить — в склепах!» —

Такие речи слышал Заратустра от одного прорицателя; и эти предсказания проникли в его сердце и изменили его. Печальный и усталый бродил он; он стал похож на тех, о ком говорил прорицатель.

«Поистине, — сказал он своим ученикам, — ещё немного, и наступят эти долгие сумерки.{356} Ах, как же спасу я тогда мой свет!

Чтобы не погас он среди этой печали! Для дальних миров должен быть он светом и для самых далёких ночей!»

Так опечаленный в сердце своём, бродил Заратустра; и три дня не принимал он ни пищи, ни питья, не имел покоя и потерял речь. Наконец, случилось так, что впал он в глубокий сон. Ученики же сидели вокруг него, бодрствуя долгими ночами, и с беспокойством ждали, проснётся ли он, заговорит ли опять и выздоровеет ли от своей печали.

И вот речь, которую произнёс Заратустра, когда проснулся; но его голос доходил до учеников словно издалека.

«Послушайте сон, который я видел, друзья, и помогите мне отгадать его смысл!

Загадка ещё для меня этот сон; его смысл сокрыт в нём, пленён и ещё не витает над ним на вольных крыльях.

От всякой жизни отрешился я, так снилось мне. Ночным и могильным сторожем сделался я в замке Смерти на одинокой горе.

Там охранял я её гробы; мрачные своды были полны этими трофеями побед. Из стеклянных гробов смотрела на меня побеждённая жизнь.

Запах запылённой вечности вдыхал я; в духоте и пыли лежала моя душа. Да и кто мог бы проветрить там свою душу!

Свет полуночи был всегда вокруг меня, одиночество скорчилось рядом с ним; а третьей — хрипящая тишина смерти, худшая из моих подруг.

Ключи носил я, самые заржавленные из всех ключей; и я умел отворять ими самые скрипучие из всех ворот.

Подобно зловещему карканью, пробегал звук по длинным ходам, когда поднимались затворы ворот: неприветливо кричала эта птица, неохотно давала она будить себя.

Но было ещё ужаснее, и ещё сильнее сжималось моё сердце, когда всё замолкало, и кругом водворялась тишина, и я один сидел в этом коварном молчании.

Так медленно шло время, если время ещё существовало, — откуда мне знать! Но, наконец, случилось то, что меня разбудило.

Трижды прозвучали удары в ворота, как громом, трижды зазвучали и заревели своды в ответ; тогда пошёл я к воротам.

“Альпа! — кричал я, — кто несёт свой прах на гору? Альпа! Альпа! Кто несёт свой прах на гору?”

И я нажимал на ключ, и напирал на ворота, и выбивался из сил. Но они не отворялись ни на палец.

Тут бушующий ветер распахнул створы их; свистя, завывая, рассекая воздух, бросил он мне чёрный гроб.

И среди шума, свиста и завывания раскололся гроб и исторг из себя тысячеголосый хохот.

И тысяча гримас детей, ангелов, сов, шутов и бабочек величиной с ребёнка смеялась и издевалась надо мной и неслась на меня.

Страшно испугался я — и упал наземь. И закричал от ужаса, как никогда не кричал.

Но собственный крик разбудил меня — я пришёл в себя».{357} —

Так рассказывал Заратустра свой сон и потом умолк: он не знал ещё значения своего сна. Но ученик, которого он любил больше всех, быстро поднялся, схватил руку Заратустры и сказал:{358}

«Сама твоя жизнь объясняет нам этот сон, о Заратустра!

Не ты ли сам этот ветер, с пронзительным свистом распахивающий ворота в замке Смерти?

Не ты ли сам этот гроб, полный пёстрой злобой и ангельскими гримасами жизни?

Поистине, подобно тысячеголосому детскому смеху, входит Заратустра во все склепы, смеясь над ночными и могильными сторожами и над теми, кто гремит мрачными ключами.

Пугать и опрокидывать будешь ты их своим смехом; обморок и пробуждение докажут твою власть над ними.

И даже когда наступят долгие сумерки и смертельная усталость, ты не закатишься на нашем небе, ты, заступник жизни!{359}

Новые звёзды дал ты увидеть нам и новые красоты ночи; поистине, самый смех раскинул ты над нами пёстрым шатром.

Теперь детский смех всегда будет бить ключом из гробов; теперь всегда будет дуть могучий ветер, торжествующий над смертельной усталостью: в этом ты сам нам порука и предсказатель!

Поистине, их самих видел ты во сне, своих врагов, — это был твой самый тяжёлый сон!

Но как ты проснулся от них и пришёл в себя, так и они должны проснуться от себя самих — и придти к тебе!»{360} —

Так говорил ученик; и все остальные теснились вокруг Заратустры, хватали руки его и хотели его убедить оставить ложе и печаль и вернуться к ним. Заратустра же сидел, выпрямившись, на своём ложе, с отсутствующим взором. Подобно тому, кто возвращается после долгого отсутствия, смотрел он на своих учеников и вглядывался в их лица; и всё ещё не узнавал их. Но когда они подняли его и поставили на ноги, смотрите, изменился сразу его взор; он понял всё, что случилось, и, гладя себе бороду, сказал твёрдым голосом:

«Ну что ж! Это придёт в своё время; но позаботьтесь, ученики мои, чтобы был у нас хороший обед, и поскорей! Так думаю я искупить дурные сны!

Прорицатель же должен есть и пить рядом со мною; и поистине, я покажу ему ещё море, в котором может он утонуть!»

Так говорил Заратустра. И ещё долго смотрел он в лицо ученику, объяснившему сон, и качал при этом головой. —

Об избавлении

Однажды, когда Заратустра проходил по большому мосту, окружили его калеки и нищие, и один горбатый так говорил ему:{361}

«Посмотри, Заратустра! Даже народ учится у тебя и приобретает веру в твоё учение; но чтобы он совсем уверовал в тебя, для этого нужно ещё одно — ты должен убедить сначала нас, калек! Здесь у тебя прекрасный выбор и, поистине, случай с несколькими шансами! Слепых можешь исцелять ты и хромых заставлять бегать, и у кого слишком много за спиной, ты тоже мог бы кое-что поубавить: это, думаю я, было бы прекрасным средством заставить калек уверовать в Заратустру!»

Но Заратустра так возразил говорившему: «Когда забирают у горбатого горб его, у него забирают и дух его — так учит народ. И когда дают слепому глаза его, он видит на земле слишком много дурного — так что он проклинает исцелившего его. Тот же, кто даёт возможность бегать хромому, наносит ему величайший вред: ибо едва он сможет бежать, как его пороки уже бегут за ним, — так учит народ о калеках. И почему бы Заратустре не учиться у народа, если народ учится у Заратустры?

Но с тех пор как живу я среди людей, для меня это ещё наименьшее зло, что вижу я: этому недостаёт глаза, тому — уха, третьему — ноги, а есть и такие, что потеряли язык, или нос, или голову.

Я вижу и видел худшее, иной раз столь отвратительное, что не обо всём хотелось бы говорить, а об ином не хотелось бы даже и молчать: например, о людях, которым недостаёт всего, кроме одного, что у них в избытке, — о людях, которые не что иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще что-нибудь большое; калеками наизнанку называю я таких.

И когда я вышел из своего уединения и впервые проходил по этому мосту, я не верил своим глазам, всё смотрел и смотрел и наконец сказал: “Это — ухо! Ухо величиной с человека!” Я посмотрел ещё пристальнее — и действительно, ниже уха двигалось ещё нечто, до жалости маленькое, убогое и тщедушное. И поистине, чудовищное ухо сидело на маленьком, тонком стебле, — и этим стеблем был человек! Вооружась лупой, можно было даже разглядеть маленькое завистливое личико, а также одутловатую душонку, которая болталась на стебле. Народ же говорил мне, что большое ухо не просто человек, а великий человек, гений. Но никогда не верил я народу, когда говорил он о великих людях, — и я остался при убеждении, что это калека наизнанку, у которого всего слишком мало и одного слишком много».