Фридрих Ницше - Так говорил Заратустра

• Название: Так говорил Заратустра
• Автор: Фридрих Ницше
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-250-06018-9

---

Поистине, не как творящие, рождающие и радующиеся становлению любите вы землю!

Где есть невинность? Там, где есть воля к рождению. И кто хочет творить из себя и выше себя, у того самая чистая воля.

Где есть красота? Там, где я должен хотеть всей волей; где я хочу любить и погибнуть, чтобы образ не остался только образом.

Любить и погибнуть — это созвучно от вечности. Воля к любви — это значит хотеть также смерти. Так говорю я вам, трусы!{306}

Но ваш косой взгляд скопца хочет называться «созерцанием»! А к чему можно прикоснуться трусливым глазом, должно быть окрещено именем «прекрасного»!{307}{308} О вы, осквернители благородных имён!

Но в том проклятье ваше, вы, незапятнанные, ищущие чистого познания, что никогда не родите вы, — хотя бы широко, как на сносях, и лежали на горизонте!

Поистине, вы набрали полный рот благородных слов — и мы должны верить, что ваше сердце переполнено, лжецы?

Но мои слова — ничтожны, презренны, кривы: охотно подбираю я то, что на ваших трапезах падает под стол.{309}

Всё ещё могу я сказать ими истину — вам, лицемерам! Да, мои рыбьи косточки, раковины и колючие листья должны — щекотать носы лицемерам!{310}

Дурной запах всегда вокруг вас и ваших трапез: ибо ваши похотливые мысли, ложь и притворство прямо-таки висят в воздухе!

Осмельтесь же сперва поверить самим себе — себе и нутру своему! Кто не верит себе самому, всегда лжёт.

Личиной бога закрылись вы от самих себя, вы, «чистые», в личине бога укрылся ваш ужасный кольчатый червь.

Поистине, обманываете вы, «созерцающие»! Даже Заратустра был однажды обманут вашей божественной оболочкой; не угадал он, какими клубками змей была набита она.

Душу бога мечтал я некогда видеть играющей в ваших играх, вы, ищущие чистого познания! О лучшем искусстве и не мечтал я когда-то, чем ваши искусства!

Змеиную нечисть и дурной запах скрывала от меня даль и что хитрость ящерицы похотливо ползала здесь.

Но я подошёл к вам ближе, тогда наступил для меня день — и теперь наступает для вас, — кончились любовные похождения месяца!

Взгляните на него! Застигнутый, бледный стоит он — перед утренней зарёю!

Уже близко оно, огненное светило, — его любовь приближается к земле! Невинность и жажда творца есть любовь всякого солнца!

Смотрите же на него, как оно нетерпеливо поднимается над морем! Разве вы не чувствуете жадного, горячего дыхания его любви?

Морем хочет напиться оно и вбирать его глубину к себе на высоту — тысячью грудей поднимается к нему страсть моря.

Оно хочет, чтобы жажда солнца целовала его и упивалась им; воздухом хочет оно стать, и высотою, и стезёю света, и самим светом!

Поистине, подобно солнцу, люблю я жизнь и все глубокие моря.

И вот что зовётся для меня познанием: всё глубокое должно подняться — на мою высоту!

Так говорил Заратустра.

Об учёных{311}

Пока я спал, овца принялась объедать венок из плюща на моей голове, — и, объедая, она говорила: «Заратустра не учёный больше».

Сказала и неприступно и гордо удалилась. Ребёнок рассказал мне об этом.

Люблю я лежать здесь, где играют дети, у развалившейся стены, среди чертополоха и красного мака.

Я всё ещё учёный для детей, а ещё для чертополоха и красного мака. Невинны они, даже в своей злобе.

Но для овец я уже не учёный: так хочет мой жребий — да будет он благословенен!

Ибо вот истина: ушёл я из дома учёных и ещё захлопнул за собой дверь.

Слишком долго сидела моя душа голодной за их столом; не приучился я, подобно им, к познанию, как к щёлканью орехов.

Свободу люблю я и воздух над свежей землёй; лучше буду я спать на воловьих шкурах, чем на званиях и почестях их.

Я слишком горяч и сгораю от собственных мыслей, часто перехватывает у меня дыхание. Тогда мне нужно на простор, прочь из всех запылённых комнат.{312}

Но они прохлаждаются в прохладной тени, они хотят во всём быть только зрителями и остерегаются сидеть там, где солнце жжёт ступени.{313}

Подобно тем, кто стоит на улице и глазеет на людей, — так ждут и они и глазеют на мысли, подуманные другими.{314}

Если дотронуться до них руками, от них поневоле поднимается пыль, как от мучных мешков; но кто же догадается, что их пыль идёт от зерна и от золотых даров нивы?

Когда выдают они себя за мудрых, меня знобит от их мелких изречений и истин: часто от мудрости их идёт запах, как будто исходит она из болота, и поистине, я слышал уже, как лягушка квакала из неё!{315}

Они ловкачи, у них искусные пальцы; что моя простота при разнообразии их! Как вдевать нитку, и ткать, и вязать знают их пальцы; так вяжут они чулки духа!{316}

Они хорошие часовые механизмы, нужно только правильно заводить их! Тогда показывают они безошибочно время и производят при этом лёгкий шум.

Подобно мельницам, работают они и толкут: только подбрасывай им свои зёрна! — уж они сумеют их измельчить и сделать из них белую пыль.

Они зорко следят за пальцами друг друга и не слишком доверяют один другому. Изобретательные на маленькие хитрости, подстерегают они тех, чьё знание ходит на хромых ногах, — подобно паукам подстерегают они.

Я видел, как всегда с осторожностью готовят они яд; и всегда надевали они при этом стеклянные перчатки на свои пальцы.

И в поддельные кости умеют они играть; я заставал их играющими с таким жаром, что они при этом потели.{317}

Мы чужды друг другу, и их добродетели противны мне ещё больше, чем их лукавство и поддельные игральные кости их.{318}

И когда я жил у них, я жил над ними. Оттого и невзлюбили они меня.

Они и слышать не хотят, чтобы кто-нибудь ходил над их головами; и потому наложили они дерева, и земли, и сору между мной и своими головами.

Так заглушали они звук моих шагов, — и хуже всего слушали меня до сих пор самые учёные.

Все ошибки и слабости людей наваливали они между собой и мною; «чёрным полом» называют они это в своих домах.

И всё-таки хожу я со своими мыслями над их головами; и даже если бы я захотел ходить по своим собственным ошибкам, всё-таки был бы я над ними и их головами.

Ибо люди не равны: так говорит справедливость. И чего я хочу, они не имели бы права хотеть!

Так говорил Заратустра.

О поэтах{319}

«С тех пор как лучше знаю я тело, — сказал Заратустра одному из своих учеников, — дух для меня только подобие духа; а всё “непреходящее” — только уподобление».{320}

«Это слышал я однажды от тебя, — отвечал ученик, — и тогда ты прибавил ещё: “Но поэты слишком много лгут”. Почему же сказал ты, что поэты слишком много лгут?»{321}

«Почему? — сказал Заратустра. — Ты спрашиваешь, почему? Я не принадлежу к тем, у кого позволено спрашивать об их Почему.

Разве переживания мои начались вчера? Давно миновало время, когда переживал я основания своих мнений.

Разве не был бы я бочкой памяти, если б хотел иметь при себе свои основания?

Слишком много для меня — самому хранить свои мнения; немало птиц улетает прочь.

И среди них нахожу я залётную птицу в моей голубятне, она незнакома мне и дрожит, когда я кладу на неё свою руку.

Но что же сказал тебе однажды Заратустра? Что поэты слишком много лгут? — Но и Заратустра поэт.

Веришь ли ты, что сказал он правду? Почему веришь ты этому?»

Ученик отвечал: «Я верю в Заратустру». Но Заратустра покачал головой и улыбнулся.

— Вера не делает меня блаженным, — сказал он, — особенно вера в меня.{322}

Но положим, кто-нибудь сказал бы всерьёз, что поэты слишком много лгут; он был бы прав — мы лжём слишком много.

Мы знаем слишком мало и мы плохие ученики, — потому и должны мы лгать.{323}

И кто из нас, поэтов, не разбавлял своего вина? Немало ядовитой мешанины приготовлялось в наших погребах, немало неописуемого творилось там.{324}

И так как мы мало знаем, нам по сердцу нищие духом, особенно если это молодые бабёнки!

И даже падки мы к тому, о чём старые бабы рассказывают друг другу по вечерам. Это называем мы вечной женственностью в нас.{325}

Как будто есть особый, тайный доступ к знанию, скрытый для тех, кто чему-нибудь учится, — так верим мы в народ и «мудрость» его.{326}

Все поэты верят: если кто-нибудь, лёжа в траве или на пустынном склоне, навострит уши, то узнает кое-что о вещах, находящихся между небом и землёй.{327}

И если находят на поэтов приливы нежности, они всегда думают, что сама природа влюблена в них:

Она подкрадывается к их ушам, чтобы нашёптывать таинственное и влюблённые льстивые речи; этим гордятся и чванятся они перед всеми смертными!{328}