Юлия Юзик - Бесланский словарь

• Название: Бесланский словарь
• Автор: Юлия Юзик
• Издательство: Захаров
• Жанр: Публицистика
• Год: 2003
• ISBN: 5-8159-0585-2

Беслан — это еще одна ступенька в ад.

Это — наш мир, открывшийся изумленным детским глазам, прозревшим, какие мы на самом деле. Слепые и жестокие, лживые и холодные, совершенствующие свои машины, свои компьютеры, но не самих себя.

В чем уникальность этой книги?

Ведь можно спросить: ну, еще одна книга о смерти, о нестерпимой трагедии?!

Нет, это не так.

Эмоциональная уникальность этой книги в том, что она не о смерти, а о любви. О жизни. О чувствах.

Обо всем этом рассказывают только сами участники этих трагических событий.

«Бесланский словарь» записан и составлен Юлией Юзик, чья первая книга «Невесты Аллаха», рассказывающая о чеченских смертницах-шахидках, вышла уже в девяти странах.

---

Зашла домой, через полчаса какие-то хлопки. Я метнулась во двор. Уже дети бежали. «Школу захватили!» Я бегом к школе, а там уже милиция не пропускала никого. Я металась вокруг, хотела прорваться через оцепление, но не смогла. Остальное уже не помню, туман в голове.

Это соседка потом рассказала: я прибежала, села на ступеньки возле подъезда, схватилась за голову и кричала: «Я же не смогу без нее! Я не проживу без нее!» Я уже тогда поняла все… почувствовала… Что все кончено… Один миг — и вся жизнь рухнула.

Двое суток я не спала. Сидела в кресле. Ждала новостей. Муж в подвале работал: снимал решетки, двери, готовил подземный коридор для заложников — все же понимали, что если что-то случится, когда развязка наступит, дети будут бежать на улице под огнем. Наш дом метрах в ста от школы. Вот муж с солдатами-срочниками и рыл подземный ход, — чтобы дети вбежали в подвал и опасное расстояние преодолели под землей, в безопасности.

Мы все-таки ждали хорошего конца… (Задумчиво.)

Думали, что террористам дадут «зеленый коридор» до аэропорта — это ж километра 2–3 от школы. Мы сидели и ждали. Ужасная участь — находиться рядом с ребенком, но не иметь возможности увидеть его, успокоить, прижать к груди.

Во второй день выпускали матерей с грудничками. Мы все, как коршуны, слетелись на выпущенных этих женщин: «Как наши дети?!» Вот так мы кричали, спрашивали, — они же для нас как посланники были с какого-то другого света, с другого края земли. Они видели наших детей! И вот одна из этих женщин поворачивается ко мне и говорит: «Чужих детей там нет!»

Она хотела сказать, что все дети там под присмотром, что все дети как родные, что никого не обижают. Но она сказала это так, что я сразу поняла, ЧТО там творится. Весь этот ужас хлынул на меня. Я смотрела на эту женщину и понимала, что она лжет и что ей стыдно за то, что там происходит…

Для меня Азка была всем, смыслом всего: единственный, поздний ребенок, оправдание и вознаграждение за попусту прожитые до нее годы. Она была не такая, как мы с мужем. Не по годам взрослая, умная; писала стихи, картины.

Муж мой, я сама — кулинарное заканчивали… И вдруг она — луч света, наша гордость, радость наша. Я за нее держалась так… Все возле себя, возле себя. Мы с ней очень хорошо чувствовали друг друга, словно кожей. И вот в тот момент я поняла, как плохо моей девочке сейчас.

Я почувствовала, что она окажется в самом центре, — тогда уже говорили о баскетбольных кольцах в спортзале, на которых крепилась взрывчатка. Я поняла, что она будет там. Потому что все толкались, дрались, только бы в безопасное местечко пересесть, а она… Другая она. У нее был стержень, понимаете? Про ребенка своего так вроде нескромно говорить, но я знала, что она не будет цепляться и бороться за лучшее место, видя, сколько вокруг малышей.

Представьте: сидим мы как-то с подружками, болтаем, обсуждаем кого-то — ну, как это женщины умеют делать, смеемся. Вдруг из соседней комнаты тихо выходит дочка и, качая головой, так с укоризной: «Мама, ну как тебе не стыдно сплетничать…» Мы с подругами чуть языки не проглотили, так неожиданно это было. И неловко, знаете, получается, что ребенок выше тебя, умнее… Я как-то растерялась, и единственное, что смогла сообразить, это сказать ей:

— Как ты, ребенок, можешь вмешиваться, когда взрослые разговаривают!

Она тихо так ответила:

— Я не ребенок, я прежде всего человек!

И ушла. А мы остались сидеть какие-то пристыженные.

Что вы, мне до нее далеко было… Когда она увидела, сколько детей вокруг, скольким придется погибнуть, я уверена — она выбрала бы самое опасное место. Отсадила бы какого-нибудь ребенка и села бы туда сама. В этом была ее суть, ее глубина, понимаете? В этой волчьей стае, в этой толпе она бы не стала биться за свою жизнь. Для нее, я уверена, такой вопрос вообще не стоял: бороться ли за себя, когда рядом столько малышей было…

Когда мне потом сказали, что она с девочками-подружками (святая троица наша — Светка Цой, Эмма Хаева и наша Азка) уселась под самым кольцом, я ничуть не удивилась.

Я слишком хорошо знаю мою девочку.

Третьего сентября мы все поняли, что что-то будет. С утра началось какое-то странное движение, снайперы занимали свои позиции, проверяли точки, с которых лучше стрелять. Очень остро чувствовалось начало подготовки к чему-то.

Я хорошо помню тот первый взрыв. Мы стояли во дворе… И вдруг!.. Сердце ухнуло вслед за взрывом. И — крик. Какой-то жуткий женский крик… Побежали дети.

Мне так врезалась в память девочка… Она бежала со стороны школы: форма спущена до пояса, и голая, но уже оформившаяся грудь… Мы все тогда были какие-то оглушенные, ненормальные, бегали, помогали бежавшим со стороны школы детям… Мы были уверены, что все освободились.

Такое напряжение было, и вдруг этим взрывом словно плотину прорвало, облегчение настало. Мы были уверены, что она скоро прибежит домой. Но ее и к вечеру не было… Тогда мы стали искать ее по больницам. Такое радостно-тревожное возбуждение было: сейчас, наконец-то мы ее увидим! А потом…

Саша, как мы попали в морг? Вот и я не помню, как мы около морга оказались. Но я помню, как мы были впечатлены тем, сколько людей здесь было, казалось, что весь город тут. «Что они здесь делают?» — Я дергала Сашу за рукав и пыталась увидеть его глаза, как будто в них должна быть какая-то надежда, какой-то ответ. А потом мы увидели две огромные машины-рефрижератора, которые въехали во двор морга. Это были тела наших детей. Я была так поражена, у меня подкосились ноги…

Такой масштаб! Эти огромные машины, набитые сгоревшими телами. Мы зашли в морг… В ряд тела детей. На улице штабелями лежали. Накрытые черным полиэтиленом. «Саша, что они здесь делают?» — Смотрю на него, а он уже лицо руками закрыл и плачет. Плечи дрожат, весь дрожит…

Невозможно это описать… Таких слов еще никто не придумал. Как передать то, что мы видели? Как передать то, что мы чувствовали? Открываешь краешек: мальчик. Закрываешь, идешь дальше. Открываешь: женщина. Закрываешь, идешь дальше. Открыли одно тело, Саша говорит: мальчик. Врач, стоящий рядом, качает головой: это не мальчик, это девочка. Представляете?.. Все вывернуто, распухло, почернело от пепла.

До сих пор эти слова звенят в ушах: «Мальчик? Нет — девочка». Вот во что превратилась наша жизнь… Каждый день мы шли в морг…

Мы искали ее день за днем, день за днем…

«Мальчик? Нет — девочка»…

В морге ее не было… Очень многие родители не находили своих детей в морге. Сходили с ума: среди живых нет, и среди мертвых нет…

Мы же не знали, что трупы наших детей тогда прятали. Выдавали дозированно. Чтобы в прессу не просочилось, сколько на самом деле они их сожгли. Порциями, понемножку, растягивали этот кошмар, этот ад на месяцы. Трупы они прятали в вагонах-рефрижераторах… Такой вот поезд смерти стоял у нас на железнодорожном вокзале, но мы тогда еще ничего не знали о его существовании…

Потом, когда прошел первый черед похорон, когда разъехались чиновники и журналисты, — вот тогда мы узнали об этих вагонах…

В них и были наши дети — не с нами, не в земле, не на небе… На товарной железнодорожной станции…

Днем тела выкладывали на товарном дворе, вечером складывали обратно. Обуглившиеся, сгоревшие почти дотла, без лица и без пола… Ошметки сгоревшего мяса. Днем они лежали под солнцем, под дождем, а вечером их скидывали в холодильник. Они оттаивали, а потом вновь замораживались… В них кишели черви… За что, за что нас всех так унизили?! Так наказали?! За что они измывались над нами и нашими детьми уже и после того, как убили их, нас?

Вам, наверное, неприятно слушать эти вещи, но иначе невозможно понять масштаб того, что случилось.

Представьте, что чувствовали мы, вынужденные пройти через все круги ада, для того чтобы забрать своего ребенка… не домой, на кладбище!

Мы искали Азу три месяца… Три месяца я носила цветы к этому вагону-рефрижератору… Плакала и просила у нее прощения, за то, что до сих пор не могу ее найти.

Как мы все виноваты перед этими детьми… Как будем искупать свою вину перед ними?..

Потом мы не выдержали, взбунтовались: куда она могла подеваться? И много таких родителей было, которые не находили своих детей. И тогда было принято решение о проведении ДНК-экспертизы. Все родители сдавали свою кровь, а в ростовской судмедлаборатории проводили исследование. Мы с мужем сдали кровь, ожидали решения, когда Аза мне приснилась.

— Где ты, мы не можем тебя найти! — кричу я ей.

А она так грустно посмотрела на меня.

— Я же за стенкой, мама…

Приходят результаты из Ростова, и выясняется, что Азу похоронили наши соседи. Выходишь из подъезда — и их лоджия справа; вправду — через стенку получается. Они свою девочку с нашей перепутали.

Мы так были рады, что нашли ее! Плакали от счастья. Мы похожи на ненормальных, да? Как можно радоваться сгоревшему, искалеченному ребенку, которого тебе выдают в закрытом гробу? А мы так радовались! Потому что она вернулась к нам! Даже такой…