Сергей Дашков - Императоры Византии

• Название: Императоры Византии
• Автор: Сергей Дашков
• Издательство: Издательский дом "Красная площадь", "АПС-книги"
• Жанр: История
• Год: 1996

Книга "Императоры Византии" — один из лучших образцов учебно-познавательной литературы. Она адресована всем, кто изучает историю древнего мира и средних веков, а так же широкому кругу читателей. Перед нами — история Византийской империи в лицах. На примере драматических судеб ее императоров прослеживается огромная эпоха, связывающая античность и средневековую Европу. Книга богато и со вкусом иллюстрирована. Впервые в одном издании собраны портреты почти всех императоров — на репродукциях монет, мозаик, фресок и книжных миниатюр. Историко-географические карты позволяют наглядно проследить развитие и упадок могущественной империи.

---

Принцепс не был царем. Римлянам первых веков нашей эры была чужда идея рабского повиновения властелину (на практике, конечно, случалось иначе — при таких владыках, как Калигула, Нерон или Коммод). Иметь царя (гех по-латыни и вабилеус по-гречески) они считали уделом варваров. Со временем идеалы Республики ушли в небытие. Аврелиан (270–275) окончательно включил в свою официальную титулатуру слово dominus — господин. Настала эпоха домината, сменившего принципат. Но только в Византии идея императорской власти обрела самую зрелую форму. Как Бог суть высшее всего мира, так и император возглавляет царствие земное. Власть императора, стоявшего на вершине земной империи, организованной по подобию иерархии «небесной», священна и богохранима.

Но царь (титул василевса ромеев официально принял в 629 г. Ираклий I, хотя народ стал называть так своих владык много ранее), не соблюдавший «законов божеских и человеческих», считался тираном, и это могло служить оправданием попыток его свержения. В моменты кризисов такие смены власти становились привычными, и императором мог стать любой гражданин державы (принцип наследственной власти оформился лишь в Византии последних столетий), потому на троне мог оказаться как достойный, так и недостойный человек. По последнему поводу горестно сетовал Никита Хониат, историк, переживший разгром своей родины крестоносцами: «Были люди, которые вчера или, словом сказать, недавно грызли желуди и еще жевали во рту понтийскую свинину [дельфинье мясо, пищу бедняков. — С. Д.], а теперь совершенно открыто изъявляли свои виды и претензии на царское достоинство, устремляя на него свои бесстыдные глаза, и употребляли в качестве сватов, или лучше [говорить] сводников, продажных и раболепствующих чреву общественных крикунов… О знаменитая римская держава, предмет завистливого удивления и благоговейного почитания всех народов, — кто не овладевал тобою насильно? Кто не бесчестил тебя нагло? Каких неистово буйных любовников у тебя не было? Кого ты не заключала в свои объятия, с кем не разделяла ложа, кому не отдавалась и кого затем не покрывала венцом, не украшала диадемою и не обувала затем в красные сандалии?» [59, т. II, с. 210].

Кто бы ни занимал престол, этикет византийского двора не знал себе равных по торжественности и сложности[7]. Местом пребывания императора и его семьи был, как правило, Большой императорский дворец — комплекс зданий в центре Константинополя. Во времена последних Комнинов Большой дворец обветшал, и василевсы переехали во Влахернский.

Любой выход государя строго регламентировался правилами. Каждая церемония с участием императора была расписана до мельчайших подробностей. И конечно, с великой торжественностью обставлялось вступление на трон нового царя.

Сам обряд провозглашения с течением веков не оставался неизменным. В ранней Византии коронация носила светский характер, официально императора ромеев избирал синклит, но решающую роль играло при этом войско. Церемония коронации совершалась в окружении отборных частей, кандидата в императоры поднимали на большом щите и показывали солдатам. При этом на голову провозглашаемого возлагалась шейная цепь офицера-кампидуктора (torques). Раздавались выкрики: «Такой-то, ты побеждаешь (tu vincas)!» Новый император раздавал солдатам донатив — денежный подарок.

С 457 г. в коронации начал принимать участие константинопольский патриарх (см. «Лев I»). Позже участие церкви в коронации стало более активным. Церемония поднятия на щите отошла на второй план (по мнению Г. Острогорского [187], с VIII в. вообще исчезла). Ритуал провозглашения усложнился и стал начинаться в палатах Большого дворца. После нескольких переодеваний и приветствий придворных и членов синклита кандидат входил в митаторий — пристройку к храму св. Софии, где облачался в парадные одежды: дивитисий (род туники) и цицакий (разновидность плаща — хламиды). Затем он вступал в храм, проходил к солее, молился и вступал на амвон. Патриарх читал молитву над пурпурной хламидой и надевал ее на императора. Затем из алтаря выносили венец, и патриарх возлагал его на голову новоиспеченного василевса. После этого начинались славословия «димов» — представителей народа. Император сходил с амвона, возвращался в митаторий и принимал там поклонение членов синклита.

С XII столетия вновь возродился обычай поднимать кандидата на щит, и в чин поставления на трон добавилось миропомазание[8]. Но смысл первого обряда изменился. Кандидата поднимали на щите уже не солдаты, а патриарх и высшие светские сановники[9]. Затем император шел в св. Софию и участвовал в богослужении. После молитвы патриарх крестообразно мазал голову василевса миром и провозглашал: «Свят!»; этот возглас трижды повторяли иереи и представители народа. Затем диакон вносил венец, патриарх надевал его на императора и раздавались крики «Достоин!». К воцарившемуся императору подходил мастер с образцами мрамора и предлагал ему выбрать материал для гроба — в напоминание того, что и правитель богохранимой Империи ромеев тоже смертен.

Несколько иначе было обставлено провозглашение «младшего» императора-соправителя (бумвабилеус). Тогда корону и хламиду возлагал старший император — принимая, правда, их из рук патриарха.

Важная роль церкви в ритуале коронации была не случайной, а диктовалась особыми отношениями светской и духовной власти Империи ромеев.

Еще во времена языческого Рима император имел звание верховного жреца — pontifex maximus. Эта традиция сохранилась и в православной Византии. Василевсы почитались как дефенсоры или экдики (защитники, попечители) церкви, носили титул афиос — «святой», могли участвовать в службе, наравне со священнослужителями имели право входить в алтарь. Они решали вопросы веры на соборах; волей императора из предложенных епископами кандидатов (обычно трех) избирался константинопольский патриарх.

В плане политическом идеалом отношений царя ромеев и православной церкви, в основном сложившимся к середине VI в. и продержавшимся до падения империи, была симфония — «согласие». Симфония заключалась в признании равноправия и сотрудничества светской и духовной властей. «Если епископ оказывает повиновение распоряжениям императора, то не как епископ, власть которого, как епископа, проистекала бы от императорской власти, а как подданный, как член государства, обязанный оказывать повиновение Богом поставленной над ним предержащей власти; равным образом, когда и император подчиняется определениям священников, то не потому, что он носит титло священника и его императорская власть проистекает от их власти, а потому, что они священники Божии, служители открытой Богом веры, следовательно — как член церкви, ищущий, подобно прочим людям, своего спасения в духовном царстве Божием» [151, с. 20]. В предисловии к одной из своих новелл император Юстиниан I писал: «Всевышняя благость сообщила человечеству два величайших дара — священство и царство; то [первое] заботится об угождении Богу, а это [второе] — о прочих предметах человеческих. Оба же, проистекая из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни. Поэтому нет важнейшей заботы для государей, как благоустроение священства, которое, со своей стороны, служит им молитвой о них Богу. Когда и церковь со всех сторон благоустроена, и государственное управление движется твердо и путем законов направляет жизнь народов к истинному благу, то возникает добрый и благотворный союз церкви и государства, столь вожделенный для человечества» [151, с. 24].

Византия не знала такой ожесточенной борьбы государей и церкви за власть, какая царила на католическом Западе на протяжении почти всего средневековья. Однако если император нарушал требования симфонии и давал тем самым повод обвинять себя в неправославии, это могло послужить идеологическим знаменем его противникам, «ибо царство и церковь находятся в теснейшем союзе, и… невозможно отделить их друг от друга. Тех только царей отвергают христиане, которые были еретиками, неистовствовали против церкви и вводили развращающие догматы, чуждые апостольского и отеческого учения» (патриарх Антоний IV, [182, с. 304]).

Провозглашение симфонии официальной доктриной вовсе не означало непременного осуществления этого идеала на практике. Бывали императоры, всецело подчинявшие себе церковь (Юстиниан Великий, Василий II), и бывали такие патриархи, которые считали себя вправе руководить императорами (Николай Мистик, Михаил Кируларий).

Со временем блеск империи угас, но авторитет ее церкви среди православных оставался непререкаемым, и императоры Византии, пусть номинально, считались их повелителями. В конце XIV в. патриарх Антоний IV писал великому князю московскому Василию Дмитриевичу: «Хотя по Божьему попущению неверные и стеснили власть царя и пределы империи, однако же и до сего дня царь поставляется церковью по тому же самому чину и с тени же молитвами [как и прежде], и до сего дня он помазуется великим миром и поставляется царем и автократором всех ромеев, т. е. христиан» [151, с. 6].