Юрий Барков - Запретный дневник

• Название: Запретный дневник
• Автор: Юрий Барков
• Издательство: Ультра.Культура
• Жанр: Эротика
• Год: 2004
• ISBN: 5-9681-0008-7

Роман Юрия Баркова «Запретный дневник» был представлен в 2003 году на московском конкурсе «Русский Декамерон». Автор — не родственник известного в XVIII веке Ивана Семеновича Баркова, написавшего «Девичью игрушку», но по духу близок ему, хотя и пишет прозу. В центре внимания романа отношения главного героя с… иконой Девы Марин. В нем эротика переплетается с философскими рассуждениями о высшем смысле человеческого существования.

Мы предлагаем читателю самому составить представление о столь неожиданном проявлении чувств.

---

На работе страшная перегрузка перед грядущими отпусками: многое надо успеть доделать. Возвращаемся с женой поздно, очень поздно. Едим, ставим будильник на утро и падаем в постель как два бревна, когда уже занимается заря. Засыпаем мгновенно, едва успев слегка приласкать друг друга. Ебаться при этом, конечно, не получается, так только — иногда тыкаемся поутру, если будильнику удается нас разбудить на десять минут раньше необходимого. На Марию лишь изредка смотрю издалека — у нас с нею временная потеря близости. Но она, видно, все понимает. И нет в ней неудовольствия. И к тому же если мы сейчас и ебемся с женой, то чисто конкретно, с целью необходимого удовлетворения сексуальной потребности, и только, без вдохновения, без пафоса. В такой ебле и сама Мария не захотела бы участвовать. Жду отъезда своих — жены и дочери. Дочке эти парижские каникулы особенно полезны: у нее хороший французский, а во Франции она еще не была.

Мы с женой были, Париж супруге не очень приглянулся, и моя прекрасная половина — тот редкий человек, который может сказать: «Была я в вашем Париже, и Париж мне не понравился». Но понравился Париж, не понравился Париж — дело индивидуального вкуса, зато как мы с ней в этом Париже ебались всякий день, вернее, каждую ночь! Необычность обстановки способствовала приподнятости наших чувств. Мы любили друг друга в Париже с какой-то базальной пронзительной силой, как бывало еще до свадьбы, когда сам факт существования где-то в мире любимого существа наполнял жизнь осмысленностью и оправданностью. Это вообще казалось какой-то невероятной удачей в жизни, что рядом с тобой по рю де Риволи идет любимая женщина и заходит вместе с тобою в китайский ресторанчик поужинать. Было постоянное двойственное ощущение счастья — и одновременно его непрочности. Ведь не может счастье длиться непрерывно столько дней подряд! Ведь обязано произойти что-то такое, и моя любимая вдруг исчезнет. Не бывает в природе таких отчаянных переходов только в самое лучшее. Но она, слава богу, не исчезала, не растаивала, и ночью у нее обнаруживалось женское тело, и грудь, и пизда, и с нею можно было ебаться, и весь идеальный запредельный дневной восторг переходил в плотскую отчаянную и откровенную страсть полового удовлетворения. Она забрасывала ноги мне на плечи, и я, по собственным ощущениям, доставал своей залупой ей до солнечного сплетения. Она садилась сверху на мой член и с замиранием ждала, когда я кончу, втыкаясь в нее снизу. Она становилась на полу на четвереньки, подставляя себя, и я с хрипом еб ее сзади, всхлипывающую от удовольствия. Потом, уставшую, укладывал на постель, распахивал как можно шире ее ноги и водил ей по губкам обнаженной головкой своего члена, пока она не разогревалась вновь и одним движением не захватывала мой хуй своим влагалищем, и мы еблись уже с оголтелым бесстыдством до полного взаимного изнеможения.

А утром на парижской улице я вновь ощущал ее рядом с собой как драгоценный хрупкий сосуд, готовый вот-вот разбиться или быть украденным. Пять часов мы бродили по Лувру, а искусство, как известно, возбуждает, и я то полуобнимал ее, старательно добираясь пальцами до груди, то опускал руку вниз, к ягодицам, пытаясь втиснуть ладонь под юбкой между голыми ногами. Даже на секунду я не мог отпустить ее от себя, опасаясь, что сразу же потеряю. С болезненной радостью я реагировал на любой взгляд в ее сторону: мне было и приятно, что другие отмечают эту женщину, принадлежащую только мне, и боязно, что ее вдруг смогут увести от меня каким-то образом, или оскорбить, или обидеть. Я одновременно хотел и прихвастнуть своим сокровищем — женщиной, — выставить ее для обозрения, и удержать у себя, утаить от других, и чего хотел больше — не знаю. Мы шатались по Парижу, ели жареные каштаны и ждали, когда короткий зимний день угаснет. Чтобы снова, голые после душа, мы могли с яростным ожесточением удовлетворять свою обоюдную телесную похоть, пока физическое истощение не возвращало нас вновь к нежному, небесному взаимному обожанию.

Но это было до Марии, когда, естественно, и в голову прийти не мог подобный мезальянс (со стороны Марии, конечно).

Сейчас я жду с нетерпением их (жены и дочки) отъезда, чтобы остаться наконец вдвоем с Марией и без помех любить эту в самом деле небесную женщину.

Июнь, 30

Сегодня с женой мы в последний раз ебались перед их отлетом. Вспомнили наш Париж. Супруга была изобретательна в постели, что с нею в последнее время случается только по большим праздникам. Сперва она терлась промежностью о мои яички, игнорируя торчащий хуй и постанывая от удовольствия, потом вобрала внутрь мой член и довольно долго играла им, двигая пиздой то из стороны в сторону, то сверху вниз. Затем я еб ее на боку сзади, потом крестом, потом она давала мне сидя в кресле; после чего я утомился, и когда мой член помягчел, она легла под меня и направила хуй так, чтобы он при ебле скользил У нее в половых губах, не попадая во влагалище. И это было и приятное, и болезненно-резкое ощущение.

Я кончил так полноценно, что уснул едва ли не вперед жены, хотя она, как уже говорилось, после ебли засыпает мгновенно.

Утром со сна я вдруг почувствовал, что у меня опять стоит. Было рано, дочка еще не проснулась, я подкатился к спящей на боку спиной ко мне голой подруге, ладоныо слегка расширил у нее пространство между ног, всунул туда своего нетерпеливого жеребца, повозился там немного, пока жена не взмокла, и член сам собой не впрыгнул к ней в пизду. Она как всегда оттопырила жопку, я уперся руками ей в спину и только начал ебать, как хлопнула дверь дочкиной комнаты. Мы замерли. Дело в том, что двери комнаты, где мы спим, стеклянные. И нас видно из коридора. Но я специально не вешаю занавесок: риск быть увиденным в момент полового сношения с женой самим своим фактом добавляет адреналина в кровь при ебле и освежает впечатления.

Хлопнула дверь туалета — дочка зашла.

— Тс-с! Тихо! — шепнула жена, соскользнула с хуя и перевернулась на спину.

Однако ноги ее оказались расставленными, и одну она вынуждена была закинуть на меня, потому что мы с ней лежали, тесно прижимаясь друг к другу чреслами! И воспользовавшись этим, я вновь направил в нее свой член и засунул его с такой силой, будто хотел затолкнуть туда же и яйца.

— Подожди, — охнула она.

Послышались дочкины шаги по коридору обратно в комнату, мы замерли, хлопнула ее дверь, я уже больше не вынимал, и мы продолжили в той же позе, извиваясь на простынях, оба проткнутые любовью навылет.

Потом лежали в обнимку, нежно лаская друг дружку, и жена, сжимая в руке мой не желающий мягчать член, полушутя говорила:

— Если будешь мне изменять, так чтоб я об этом не знала, ладно?

— Глупая, — ответил я.

— Чтобы — не знала, ладно?

— Ладно.

— Тогда иди. — Она снова приподняла над собой одеяло, и я вновь водрузился на нее.

Когда мы, тискаясь друг о друга телами, радостно кончали, утро уже было в полном разгаре.

Июль, 1

Вчера, проводив жену с дочкой на самолет, я вернулся домой. Начинался душный июльский вечер. Я разделся, принял душ, освеженный и голый вышел к Марии. Она тихо ждала на своей полочке, не поднимая глаз.

Удивительно, удивительно, как эта женщина меня терпит! Невероятное для земного ума забвение себя. Кто вообще я такой, с моими комплексами, неудовлетворенностями и амбициями? Ординарный субъект, секундный писк в хорале вечности. Был — нет, кто вспомнит? Впрочем, а ну как и правда, что наша личность не растворяется в небытии и времени совсем, а оставляет отпечаток своих дел, мыслей и чувств в некоем информационно-торсионном поле — навсегда, причем остается все, в том числе всякая дрянь и мелочь? Так ведь еще хуже: куда это мы навечно попадем? И будет ли нам позволено? Кто мы такие, чтобы нашим персонам пребывать вне времени? То есть тем самым оказаться в пространстве, достижимом для потомков? И что они, эти потомки, почувствуют, вдруг обнаружив нас рядом? Достойно ли мы им явимся? Мы-то? Кто из нас может с уверенностью предположить, что его присутствие в будущем станет благодетельным для тех, кто там в этот момент окажется? Для людей грядущих времен? Одно дело — Мария, тут я понимаю. Богородица — вне всяких времен. Они, эти грядущие поколения, все равно снова откроют ее для себя и пребудут с нею. Может статься, кто-нибудь тоже будет близок с нею. И я — рядом? «А это кто?» Нет, лучше уж мне пропасть, лучше умереть. Эта женщина так вознесла меня, а кто я, если вдуматься? Только благодаря этой женщине я реально обрел статус, о котором принято лишь говорить, — подобия Божиего. Теперь для меня Бог не умственная абстракция, как прежде, — Он рядом со мной. И я познаю Его как сущность, близкую мне в ощущениях, а не только в рассуждениях. Как своего. Как Кума. Сильно сказано? Я понимаю. Ну и что? Если человек — по образу и подобию Божиему, то и его архетипы, и личностные связи, и взаимоотношения должны быть по образу Божию. Кто отвечает за все? Не человек же — существо ограниченное, неспособное предвидеть даже собственную смерть! Так что и Бог, как и Его некое земное подобие, может вполне быть чьим-нибудь Кумом. Моим, например. И нет в этом ничего оскорбительного. Он даже им является.