Вероника Долина - Стихи и песни

• Название: Стихи и песни
• Автор: Вероника Долина
• Жанр: Поэзия

М.Володин

---

Вдвоем

Вдвоем, вдвоем, вдвоем
Нежны до устрашенья —
Давай, меня убьем
Для простоты решенья.
Я в землю бы вошла,
Как ножик входит в масло,
Была, была, была,
Была — да и погасла.
Проблемы устраня
Житья недорогого —
Давай убьем меня
И никого другого.
Программа решена,
Душе мешает тело.
Жила, жила, жила,
Жила — и улетела.
В усталой голове —
Особая пружинка,
По улицам Москвы
Кружи, моя машинка.
До дна, до дна, до дна
Влюби-влюби-влюбиться.
Одна, одна, одна
Уби-уби-убийца.

Вечерами на прогулки…

Вечерами на прогулки
Я из дома ухожу.
В музыкальном переулке
Я спасенье нахожу.
По булыжной мостовой
Мне спускаться не впервой.

Запах церкви, запах дыма,
Запах чистого белья.
Ходят люди нелюдимо
Мимо ветхого жилья.
Темный купол, белый снег,
Облаков тяжелый бег.

Здесь ни шума нет, ни гама,
Здесь покой и тишина.
Здесь ночами учат гаммы
У раскрытого окна.
И следит за мной в проем
Дом масонов — мертвый дом.

Шаг за шагом, вдох за вдохом,
Час за часом, день за днем:
До чего блаженно место,
Где не надо быть вдвоем!
Смолкли гаммы, гаснет свет —
Никого на свете нет.

Не зови меня напрасно,
Не следи за мной, беда!
В Музыкальном переулке
Я останусь навсегда.
Стану домом и двором,
Стану светом и добром,
Стану небом, стану снегом
Стану чистым серебром.
Стану небом, стану снегом
Стану чистым серебром.

Вместо крикнуть: — Останься, останься, прошу!.

Вместо крикнуть: — Останься, останься, прошу!
Безнадежные стансы к тебе напишу.
И подумаю просто — что же тут выбирать?
Я на теплый твой остров не приду умирать.
Но в углы непокорного рта твоего
Дай, тебя поцелую — всего ничего.
Я сама ничего тут не значу,
Запою — и сейчас же заплачу.

К письму

Возьму конверт, расклею,
волнуясь, допишу:
"Все кончено. Прощай. Конец баллады."
Себя не пожалею,
тебя не пощажу,
а может, пощажу, проси пощады,

проси у прямолобой,
не произнесены
все страшные слова, хотя и близки,
проси, пока мы оба
не осуждены
на десять лет без прав переписки.

Возьму конверт, припрячу,
назад не посмотрю,
усилие проделав болевое,
себя переиначу,
тебя перехитрю,
и в ссылку в отделенье бельевое

немедленно отправлю,
в глубь памяти сошлю —
гора с горою, лишь бы не сгорая…
А я стишок подправлю
и с музычкой слеплю —
а как иначе в Туруханском крае?

Так хороши иль плохи,
но видно до конца
меняются черты, отвердевая.
Стираются эпохи,
срываются сердца,
хранит секреты полка бельевая.

Лет сто, а может двести
промчатся, чуть помят
конверт найдется — ведь находят клады.
Меня на новом месте
порядком изумят
слова "Все кончено. Прощай. Конец баллады."

К Пицунде

Вот минувшее делает знак и, как негородская пичуга,
Так и щелкает, так и звенит мне над ухом среди тишины.
Сердце бедное бьется — тик-так, тик-так, — ему снится Пицунда,
Сердцу снится Пицунда накануне войны.

Сердце бьется — за что ж извиняться? У папы в спидоле помехи.
Это знанье с изнанки — еще не изгнанье, заметь!
И какие-то чехи, и какие-то танки.
Полдень — это двенадцать. Можно многого не уметь.

Но нечестно высовываться. Просто-таки незаконно.
Слава Пьецух — редактор в "Дружбе Народов", все сдвиги видны!
Снова снится Пицунда, похожая на Макондо.
Снова снится Пицунда накануне войны.

Сердце бьется, оно одиноко — а что ты хотела?
На проспекте Маркеса нет выхода в этом году.
И мужчина и женщина — два беззащитные тела
Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду…
Улетели в Пицунду, чтоб выйти в Охотном ряду…

N.B.: Дважды была я на Пицунде: в августе 68-го и в августе 92-го (В.Д.)

Все дело в Польше…

Все дело в Польше,
Все дело все таки в Польше,
Теперь то ясно из этого
жаркого лета.
А все, что после, а все, что было позже и после
Всего лишь поиск того пропавшего следа.
Но от субботы до субботы
Быть может, я и доживу,
Дожить бы, милый, до свободы.
Да, до свободы наяву.

Быть может, воздух рукой дотянусь все в шаге.
Да, это воздух, ах, вот как меня прищемило.
А может, возраст в прохладной сырой Варшаве?
Допустим, возраст но было смешно и мило.
Но от субботы до субботы
Быть может, я и доживу,
Дожить бы, милый, до свободы.
Да, до свободы — наяву.

Но как же больше?
Где мы заблудились в Польше?
И этот поезд на выручку и навырост.
А все, что после — то тоньше, гораздо тоньше,
Душа не врет, и история нас не выдаст.
Но от субботы до субботы
Быть может, я и доживу,
Дожить бы, милый, до свободы.
Да, до свободы — наяву.

К средневековью

Всех прикроватных ангелов, увы,
Насильно не привяжешь к изголовью.
О, лютневая музыка любви,
Нечасто ты соседствуешь с любовью.
Легальное с летальным рифмовать —
Осмелюсь ли — легальное с летальным?
Но рифмовать как жизнью рисковать.
Цианистый рифмуется с миндальным.

Ты, музыка постельных пустяков —
Комков простынных, ворохов нательных —
Превыше всех привычных языков,
Наивных, неподдельных.
Поверишь в ясновиденье мое,
Упавши в этот улей гротесковый,
Где вересковый мед, и забытье,
И образ жизни чуть средневековый.

Ищу необнаруженный циан,
Подлитый в чай, подсыпанный в посуду…
Судьба — полуразрушенный цыган,
Подглядывающий за мной повсюду.
А прикроватных ангелов, увы,
Насильно не поставлю в изголовье,
Где лютневый уют, улет любви
И полное средневековье.

Вся Россия к нему звонит…

Вся Россия к нему звонит,
Говорит ему: — Извините.
Ну конечно же, извинит.
Если можете, не звоните.
Вся Россия в дверях стоит,
Плачет пьяной слезой калека. —
Ну, опять учудил, старик,
Ну и выкинул ты коленце.
Погляди любой протокол —
Там старшой уже все подправил.
Допотопный ты протопоп —
На кого же ты нас оставил?
Тут — отравленная вода,
Там — подходят филистимляне,
И рождественская звезда
Сахаристо блестит в тумане.

Аэротика

Геральдика и героика подтаивают во мглах,
Вся жизнь моя — аэротика, тела о шести крылах.
Подвешенная над бездною, увидела тень свою,
Над бездною разлюбезною плыву да еще пою.

Предвижу его, курортника, обтянутый свитерок.
Вся жизнь моя — аэротика, неси меня, ветерок.
Должно быть, водица мутная клубится на самом дне.
Вся маетная, вся ртутная, колышется жизнь во мне.

От плохонького экспромтика до плавящей пустоты
Тащи меня, аэротика, — кто же, если не ты?
Я рыпаюсь, а ты раскачивай на самом крутом краю
И трать меня, и растрачивай, покуда еще пою.

Говорила мне тётя, моя беспокойная тётя…

Говорила мне тётя, моя беспокойная тётя,
А глаза её были уже далеки-далеки:
"Что посеяли, то, говорю тебе я, и пожнёте,
Ну пожнёте, пожнёте, всё мелочи, всё пустяки".

Ой, тётя, худо мне, тётя,
Худо мне, тётя,
худо мне, тётя,
От этих новостей,
Ой, трудно мне, тётя,
Трудно мне, тётя,
трудно мне, тётя,
И страшно за детей.

Говорила мне тётя, моя беспокойная тётя,
Поправляя нетвёрдой рукою фамильную седину:
"Что посеяли, то, говорю тебе я, и пожжёте,
Я с других берегов на дымы эти ваши взгляну".

Ой, тётя, худо мне, тётя,
Худо мне, тётя,
худо мне, тётя,
От этих новостей,
Ой, трудно мне, тётя,
Трудно мне, тётя,
трудно мне, тётя,
И страшно за детей.

Говорила мне тётя, моя беспокойная тётя,
Убирая серебряный дедушкин портсигар:
"И земли не осталось, а всходов откуда-то ждёте,
Не туман над Москвою, а сизый плывёт перегар".

Ой, тётя, худо мне, тётя,
Худо мне, тётя,
худо мне, тётя,
От этих новостей,
Ой, трудно мне, тётя,
Трудно мне, тётя,
трудно мне, тётя,
И страшно за детей.

Ой, тётя, худо мне, тётя,
Худо мне, тётя,
худо мне, тётя…

Годовщина, годовщина…