Николай Гарин-Михайловский - Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты

• Название: Том 1. Детство Тёмы. Гимназисты
• Автор: Николай Гарин-Михайловский
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1957

В первый том Собрания сочинений включена статья В. Борисовой о жизненном и творческом пути писателя-демократа Н.Г. Гарина-Михайловского, а также повести «Детство Темы» и «Гимназисты».

http://ruslit.traumlibrary.net

---

…сын севастопольского героя — участника героической обороны Севастополя (1854–1855) во время Крымской войны 1853–1856 годов.

Вагнер Николай Петрович (1829–1907) — зоолог и писатель-беллетрист, автор «Сказок Кота-Мурлыки» (1872).

«Вот мчится тройка удалая…» — романс «Тройка» на несколько измененные слова из стихотворения Ф. Н. Глинки (1876–1880) «Сон русского на чужбине».

Гимназисты*

Впервые — в журнале «Русское богатство», 1893, №№ 1–4, 9, 11, 12.

Ко времени начала печатания повесть еще не была закончена Гариным; лишь во второй половине сентября 1893 года им были отосланы в редакцию заключительные главы.

В дошедших до нас письмах Гарина содержатся высказывания, свидетельствующие о работе его над повестью, в частности, над образом Беренди. «Послал я Вам из Москвы конец на генварь, — писал Гарин Н. К. Михайловскому 17 декабря 1892 года, — а дорогой взяло меня раздумье насчет того места, где Берендя занялся Гегелем, Кантом и пр. Мне кажется, это место надо выбросить, так как выходит что-то неправдоподобное для гимназиста. И без Канта и Гегеля трудолюбие Беренди ясно. Если же оставить это место, то необходимо прибавить, что такие его переводы, отличаясь точностью, были настолько туманны по смыслу, что в голове переводчика, при всех усилиях, ничего, кроме оторванных фраз, не оставалось» (ИРЛИ).

Несмотря на то, что Гарин, работая над «Гимназистами», учитывал возможные придирки цензуры, при печатании в журнале повесть подверглась сильным цензурным искажениям. «Не знаю, — писал он Михайловскому в начале 1893 года, — может быть, я ошибаюсь, но все мое генварское писание представляется мне плетением кружев из паутины. Нужно слишком осторожное наслоение впечатлений, чтоб из этого плетения в общем получился бы определенный узор, заменяющий собою впечатление самой жизни… Теперь произошло вот что: цензор прорвал паутину, выбросил груз — то есть ценный материал, и оставил порванную паутину, то есть и художественная сторона исчезла… мысль, что я выйду в таком искалеченном виде… повергает меня в полную тоску и апатию… Если б все было сдано уже в редакцию, я бы и на это не обратил бы внимания, но надо писать дальше, писать под мыслью, что через неделю появишься с недостатком, который разбивает весь рассчитанный эффект, может быть, в общем и не удачной, но для меня сложной и ответственной за впечатление работы… Мне кажется, надо в духе цензуры переделать немного испорченное место — залатать, как можно, пожертвовав даже красками… Если Вас убедило мое письмо, пришлите мне текст и… я пришлю Вам с поправкой, стараясь соблюсти все, что можно…» (ИРЛИ).

О том же пишет Гарин и позднее. «С болью в сердце прочел, — телеграфировал он 26 марта 1893 года Михайловскому, — исковерканную и бесцветную работу; моя манера писать мазками; мазки и блики дают картину; одни мазки — только мазня, обесцвеченная цензурой и корректурой; мало сказать бездарно, оставляя даже интересы автора, для журнала неприлично помещать такую недостойную работу. Необходима в дальнейшем моя корректура. Я в полном отчаянии…» (ИРЛИ).

Цензурные изъятия настолько искажали произведение, что писатель хотел прервать печатание. «Если что-нибудь в цензурном отношении можно выпустить, — писал он Иванчину-Писареву, — так разве тираду Беренди, когда они идут с Корневым, и он говорит о здании на песке, и то не выпустить, а смягчить, — остальное я считаю настолько цензурным, что если цензор не согласен, то передайте в цензурный комитет, а если и там не пропустят, то тогда ничего больше не остается, как прекратить печатанье, — я вовсе не желаю являться пред публикой в роли какого-то полупомешанного, который лепечет что-то, побрякивает, блестит, а в общем ни одной мысли связной и цельной…» (письмо от 23 сентября 1893 года — ИРЛИ).

Однако в целом работа над этим произведением принесла Гарину удовлетворение. «В общем я доволен посылаемыми „Гимназистами“, — сообщал он в том же письме, — хотя писал их под гнетом цензуры, под гнетом замалчивания…»

Появление повести в печати вызвало ряд откликов: «…хроника г. Гарина во всяком случае произведение незаурядное в нашей беллетристической литературе, полное содержания и живых, за душу хватающих сцен», — говорилось в рецензии «Русской мысли» (1894, кн. II).

Критика отмечала правдивое изображение оторванности от жизни и отвлеченности идеалов большинства представителей молодого поколения. «Они и гуманны… — писал критик П. Николаев, — и, пожалуй, правды и идеалов ищут. Но в этом искании они бродят без руля и ветрил; этот идеал не имеет никакой определенной и конкретной формы; жизни они, понятно, не знают (на то они и юноши), но они не знают также, с какой стороны и с какими требованиями подойти к жизни. При подобном смутном гуманитарном идеале такие юноши составляют легкую добычу для жизни» («Русская мысль», 1893, кн. XI).

В связи с этим интересно письмо Гарина Иванчину-Писареву от 13 февраля 1895 года: «…его [Карташева] отчаяние о неразвитии подымает весь вопрос о студентах и гимназистах выше кружковщины: выходит (для меня по крайней мере), что прямо выгодно для общества уже в гимназии давать людям устойчивое развитие, а иначе одного толкнет в одну крайность, другого — в другую, а руля все-таки (истинного развития) ни у тех, ни у других нет…» (ИРЛИ).

Отмечая «недюжинный талант» писателя, «широту захвата» и глубину содержания его произведений, временами «поистине замечательную стилистику», критика указывала в то же время и на «недостаточную выработку», «некоторую небрежность» стиля Гарина.

Однако, по мнению критика А. Богдановича, «то, что признают небрежностью, составляет своеобразную манеру такого оригинального художника, как г. Гарин».

Критик противопоставляет «Гимназистов» произведениям других писателей, «более художественным», «отделанным с большей силой и уменьем», но относящимся к бесчисленным «очеркам», «эскизам», «рассказам», представляющим «одну черту, характер, много — тип, то или иное явление в личной, редко в общественной жизни». «„Гимназисты“, напротив, — пишет Богданович, — охватывают целую полосу жизни, и самую интересную — „век юный, прелестный“, когда вырабатывается основа будущего человека. И охватывают эту полосу не в жизни одной единичной личности, а целого поколения, представители которого, девушки и юноши, различные по характеру, склонностям и стремлениям, проходят перед вами такие веселые, жизнерадостные — и все „обреченные“… Семья и школа наложила на них свой неизгладимый отпечаток. Их индивидуальность разве во внешности да в большей или меньшей ловкости, которую они проявляют в борьбе за существование…». «Все пройдет, исчезнет; как дым рассеется, — заключает свою рецензию Богданович, — одна правда останется. И такую правду, горькую, неприглядную, но глубоко поучительную, раскрывает г. Гарин в своих „Гимназистах“» («Мир божий», 1895, № 5).

Небезынтересны воспоминания Перцова, в которых он пишет, что Гарину было присуще «…умение говорить непосредственно и живо, и в то же время красиво и „с огоньком“. Этот словесный дар превосходил даже писательский… Так, я и до сих пор помню его полное блеска изложение будущих „Гимназистов“; осуществленная повесть оказалась бледной копией сравнительно с этим» (П. Перцов, Литературные воспоминания, 1890–1902 годы, «Academia», М.-Л. 1933, стр. 51–52).

При подготовке повести для отдельного издания (1895) писатель сделал в ней существенные изменения. «Посылаю начало „Гимназистов“ — пока первую книгу, — писал он Иванчину-Писареву 16 октября 1894 года, — (я их выправил уже три, но две переписываются). В неделю две почты и с каждой буду посылать Вам по выправленной книге. Следовательно, к 1 ноября вышлю всех „Гимназистов“. Надя [Н. В. Михайловская] и я довольны „поправкою“». (ИРЛИ). Как видно из телеграммы Гарина к нему же, переработка была закончена к 10 ноября.

В этом издании более углубленно раскрыты образы юных героев, их родителей, педагогов; полнее показаны взаимоотношения Карташевой с сыном, ее борьба за то, чтобы он был достойным представителем своей среды.

В главы «Гимназия», «Экзамены» и в XIX главу включены заново написанные эпизоды, рисующие жизнь гимназии.

В журнальной публикации повесть состояла из тридцати трех глав; в издании 1895 года, после объединения некоторых глав, число их было сведено до двадцати четырех, причем первым одиннадцати главам писатель дал названия.

Для этого издания Гариным были сделаны также и большие сокращения, например, в суждениях Моисеенко об искусстве; опущена история «пропойц», приятелей Беренди; целиком изъята была глава XI, в которой рассказывалось о посещении Темой оскорбленного им учителя латинского языка, приводились мысли Карташева: «И вдруг вспомнился ему другой его друг, давнишний, забытый Иванов, и, что всего приятнее было ему, вспомнился тепло, без той боли, какой сопровождалось прежде это воспоминание. Он выдал тогда, но теперь, не говоря уже о выдаче, не было ничего на свете, что могло бы удержать его сделать так, как велели ему долг и совесть. Что могло бы удержать? Страх? Страх чего? Смерти? Карташев презрительно усмехнулся и подумал: иногда смерть — страх, а иногда и удовольствие… Если смерть, чтоб принести хотя капельку людям добра, она лучше, чем вся долгая эгоистическая жизнь…» Эта глава была изъята писателем, очевидно, потому, что здесь образ Карташева наделен не свойственными ему чертами — моральной стойкостью, альтруизмом, отсутствием страха перед смертью — и находился в противоречии с образом его, созданным на других страницах «Гимназистов».