Андрей Никитин - Исследования и статьи

• Название: Исследования и статьи
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-7784-0041-2

В книге рассматриваются вопросы достоверности сведений древнейших русских летописей, используемых для реконструкции событий ранних веков русской истории.

Первая часть посвящена анализу структуры, хронологии, терминологии и стилистики «Повести временных лет», вопросам ее авторства, количеству редакций, их объемов, датировок и вероятного времени сложения окончательного текста.

Во второй части исследуются спорные вопросы текстологии и атрибуции памятников русской письменности и искусства XII–XV вв. (Ипатьевская летопись, «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Троица» Андрея Рублева), а также ряда событий истории XIV–XVI вв. (Куликовская битва, второй брак Василия III, опричнина Ивана IV).

Книга рассчитана на специалистов по истории России, историков литературы, преподавателей вузов, студентов, а также на широкий круг читателей, интересующихся этими вопросами.

Рекомендуется в качестве пособия для семинарских занятий.

* * *

Книга содержит таблицы и inline-картинки.

---

Сами половцы называли себя «куманами» или «кунами» — словом, которое некоторые тюркологи возводят к древне-тюркскому «кум/кун» — ‘лебедь’, ‘белые’, ‘белокрылые’, ‘лебеди’. Догадка возможная, но ведет она не к «тотемическому предку» или всеобщему тотемизму половцев (как то попытался недавно объяснить Г. В. Сумаруков[72], следуя за С. А. Плетневой, которая выводила имя рода Бурчевичей из тюркского bori — ‘волк’, полагая его «тотемом»[73], поскольку никаких реальных следов тотемизма у половцев проследить не удается[74]), а к тому названию, под которым эти странники степей вошли в историю своих восточноевропейских соседей. Так немецкое Falones, венгерское Palocz, польское и чешское Plavci/Plauci, армянское «хардеш» и русское «половцы» обозначают один и тот же цветовой оттенок — ‘соломенно-желтый’, ‘золотистый’, ‘белокурый’ — определяющий цвет волос куманов[75].

Как известно, пигментация волос неразрывно связана с определенным цветом глаз. В отличие от остальных тюрок, черноволосых и кареглазых, белокожие половцы представали в золотистом нимбе волос над яркими голубыми глазами, которые не могли не поразить черноволосых и смуглых грузин, болгар и таких же, как мы знаем по захоронениям, приднепровских славян. Столь характерная «цветовая гамма» половцев, вызывавшая восхищение современников, для историка оказывается своего рода «генеалогическим свидетельством», помогая связать их происхождение с загадочными динлинами китайских хроник («белой расой Центральной Азии»), а через них — с людьми так называемой «афанасьевской культуры», чьи погребения III тысячелетия до н. э. были открыты археологами в Прибайкалье[76].

Таким образом, в океане времен половцы предстают перед нами в качестве потомков древнейших европейцев, вытесненных из Восточной и Центральной Азии начавшейся когда-то широкой экспансией монголоидных народов. «Отуреченные» некогда «динлины», они потеряли свою древнюю родину, сменили язык, и общетюркский поток вынес на простор причерноморских степей вместе с другими уже последние остатки некогда сильного и многочисленного, а теперь вымирающего и теряющего среди других свой облик золотоволосого народа, отмеченного уже признаками своего азиатского прошлого[77].

Под стать облику и психологическая характеристика половцев, которую можно найти у разных авторов. Египетский историк XIV в. Ибн Фадлаллах Эломари с высокомерием аристократа арабского мира писал о простоте нравов половцев, но речь его сразу менялась, едва он касался их внешних и внутренних качеств: «Тюрки этих стран, говорю я, (один) из лучших родов тюркских по своей добросовестности, храбрости, избеганию обмана, совершенству своих станов, красоте своих фигур и благородству своих характеров»[78]. Сходную оценку дает испанец XV в. Педро Тафкар рабам-половцам. Говоря об их врожденной честности и верности, он заметил, что «ни один из них никогда не предавал своего хозяина»[79].

К сожалению, всё, чем сейчас мы располагаем о половцах — только случайно зафиксированные факты их долгой и богатой истории. Может быть, она и будет когда-нибудь написана на основании археологических исследований, работ антропологов, известий арабских, персидских, китайских и европейских источников. Половцы были отнюдь не «цыганами», кочующими в жалких кибитках по степи. Нельзя сравнить их ни с казахами, ни с туркменами в том виде, в каком застали эти народы этнографы, поскольку половцы стояли на гораздо более высоком уровне культурного и общественного развития. В отличие от печенегов и торков, о половцах можно говорить как о некоем устойчивом общественном образовании, предполагающем развитую социальную структуру, наследственную власть, религию, сохранявшую внутри несторианства остатки религии предков и, по-видимому, письменность.

Насколько мощным было воздействие половцев на окружающие народы, с которыми они вступали в контакт, показывают два примера.

Первым и самым поразительным можно считать открытие архива средневековой армянской колонии в Каменце-Подольском. Сохранившиеся юридические документы, относящиеся к XVI в., были написаны армянскими буквами, но на половецком языке. Получилось так потому, что после захвата в 1064 г. турками-сельджуками г. Ани, средневековой столицы Армении, начался исход армян на Северный Кавказ и на берега Черного моря, где они оказались связаны с половцами настолько тесно, что, сохранив алфавит, сменили свой язык на половецкий. В первую очередь это произошло в Крыму, где половцы и армяне оставались до завоевания его турками в 1475 г., после чего перебрались в Подолию, Галицию и на Волынь, где в городах уже имелись большие армянские колонии, и продолжали пользоваться такой «билингвой» по XVII в. включительно[80]. Наиболее крупным памятником такого взаимодействия стала так называемая «Венецианская хроника», охватывающая события 1492–1537 гг. на армяно-половецком языке, опубликованная в 1896 г. в Венеции армянским историком Г. Алишаном[81]. К сожалению, остается неизвестным, как происходило конфессиональное взаимодействие этих двух этносов, но вряд ли несторианство стало препятствием для слияния половцев с армено-григорианскими общинами.

Факт этот заставляет пристальнее вглядеться в русско-половецкие контакты, поскольку каждый смешанный брак означает мощное взаимодействие (или противоборство) культур в пределах достаточно больших человеческих коллективов. За личным знакомством наступает пора усвоения знаний и обычаев, обогащение словарного фонда, а затем и появление относительного двуязычия в быту. Найти доказательства этому в свое время пытался О. Сулейменов в книге, посвященной «Слову о полку Игореве»[82]. Его попытка изначально была обречена на провал, поскольку двуязычие в быту подчиняется нормам одного из превалирующих языков, а в литературе просто невозможно, за исключением разве только пародийных жанров. Между тем, приведенный выше летописный сюжет с ханом Башкордом убеждает, что дети русских князей, будущие князья, могли воспитываться в Степи у своих родственников по материнской линии, отправляясь туда на достаточно долгое время.

Есть и другой пример. Причиной одного из самых острых конфликтов между Владимиром Мономахом и Олегом Святославичем в 1095 г. стал отказ черниговского князя выдать на расправу киевским князьям сына хана Итларя, находившегося на воспитании при дворе Олега, когда Мономах предательски убил его отца, пришедшего из Степи для заключения мира [Ип., 219]. Стоит заметить, что подобный обычай воспитания сыновей рыцарей, князей и королей в дружественных семьях или в семьях вассалов был в то время широко распространен в Западной Европе, являясь почти обязательным для будущего рыцаря.

Сейчас трудно понять, почему сам институт рыцарства мы связываем исключительно с Западной Европой, отказывая в нем древней Руси, чья государственность и общество до середины XIII в. развивались в рамках западноевропейских традиций. Древнерусская юрисдикция (Правда Руская) была создана по образцу варварских «правд», начиная с упомянутого в договоре Олега с греками «Закона Рускаго»; институт Церкви с его «десятиной» был заимствован одновременно из Византии (иерархия) и от Рима (десятина); отношения города и князя, «земли» и правителя, институт общегородского вече — всё это находит прямые аналогии на европейском Западе. Сходным был, по-видимому, и институт рыцарства, скрытый от нас терминами «дружина», «отроки», «детскы» и пр. Это тем более важно, что, как сейчас выясняется, рыцарство отнюдь не принадлежит только Европе. Наоборот, можно думать, что оно пришло в Европу с Востока, где законы рыцарства, морали, этикета, как, например, у арабов, соблюдались гораздо строже, чем на европейском континенте[83].

По ряду признаков можно думать, что всё это с особой силой проявилось и у половцев. «Аристократы степей» имели свои города, только не прикрепленные к месту, а передвигавшиеся под солнцем и звездами. «Дворцы на колесах» стояли на огромных платформах, которые тащили десятки быков. «Мы увидели большой город, движущийся со своими жителями; в нем мечети и базары, дым от кухонь, расстилающийся по воздуху, потому что они варят еду и во время самой езды», — писал о ханской ставке Золотой Орды в середине XIV в. Ибн-Баттута[84], а Гильом де Рубрук в 1253 г. следующим образом описывал устройство «татарских» (на самом деле — половецких) жилищ:

«Дом, в котором они спят, они ставят на колеса из плетеных прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, наподобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно, они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов в ширину. Именно, я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом, 11 в один ряд вдоль ширины повозки и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков. Кроме того, они делают четырехугольные ящики из расколотых маленьких прутьев, величиной с большой сундук, а после того, с одного краю до другого, устраивают навес из подобных прутьев и на переднем краю делают небольшой вход; после этого покрывают этот ящик, или домик, черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестротканными или пуховыми материями. В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, чтобы можно было таким образом перевозить эти ящики и через реки. Такие сундуки никогда не снимаются с повозок. Когда они снимают свои дома для остановки, они всегда поворачивают ворота к югу и последовательно размещают повозки с сундуками с той и с другой стороны вблизи дома, на расстоянии половины полета камня, так что дом стоит между двумя рядами повозок, как бы между двумя стенами…»[85]