Андрей Никитин - Исследования и статьи

• Название: Исследования и статьи
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-7784-0041-2

В книге рассматриваются вопросы достоверности сведений древнейших русских летописей, используемых для реконструкции событий ранних веков русской истории.

Первая часть посвящена анализу структуры, хронологии, терминологии и стилистики «Повести временных лет», вопросам ее авторства, количеству редакций, их объемов, датировок и вероятного времени сложения окончательного текста.

Во второй части исследуются спорные вопросы текстологии и атрибуции памятников русской письменности и искусства XII–XV вв. (Ипатьевская летопись, «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Троица» Андрея Рублева), а также ряда событий истории XIV–XVI вв. (Куликовская битва, второй брак Василия III, опричнина Ивана IV).

Книга рассчитана на специалистов по истории России, историков литературы, преподавателей вузов, студентов, а также на широкий круг читателей, интересующихся этими вопросами.

Рекомендуется в качестве пособия для семинарских занятий.

* * *

Книга содержит таблицы и inline-картинки.

---

«Дом, в котором они спят, они ставят на колеса из плетеных прутьев; бревнами его служат прутья, сходящиеся кверху в виде маленького колеса, из которого поднимается ввысь шейка, наподобие печной трубы; ее они покрывают белым войлоком, чаще же пропитывают также войлок известкой, белой землей и порошком из костей, чтобы он сверкал ярче; а иногда также берут они черный войлок. Этот войлок около верхней шейки они украшают красивой и разнообразной живописью. Перед входом они также вешают войлок, разнообразный от пестроты тканей. Именно, они сшивают цветной войлок или другой, составляя виноградные лозы и деревья, птиц и зверей. И они делают подобные жилища настолько большими, что те имеют иногда тридцать футов в ширину. Именно, я вымерил однажды ширину между следами колес одной повозки в 20 футов, а когда дом был на повозке, он выдавался за колеса по крайней мере на пять футов с того и другого бока. Я насчитал у одной повозки 22 быка, тянущих дом, 11 в один ряд вдоль ширины повозки и еще 11 перед ними. Ось повозки была величиной с мачту корабля, и человек стоял на повозке при входе в дом, погоняя быков. Кроме того, они делают четырехугольные ящики из расколотых маленьких прутьев, величиной с большой сундук, а после того, с одного краю до другого, устраивают навес из подобных прутьев и на переднем краю делают небольшой вход; после этого покрывают этот ящик, или домик, черным войлоком, пропитанным салом или овечьим молоком, чтобы нельзя было проникнуть дождю, и такой ящик равным образом украшают они пестротканными или пуховыми материями. В такие сундуки они кладут всю свою утварь и сокровища, а потом крепко привязывают их к высоким повозкам, которые тянут верблюды, чтобы можно было таким образом перевозить эти ящики и через реки. Такие сундуки никогда не снимаются с повозок. Когда они снимают свои дома для остановки, они всегда поворачивают ворота к югу и последовательно размещают повозки с сундуками с той и с другой стороны вблизи дома, на расстоянии половины полета камня, так что дом стоит между двумя рядами повозок, как бы между двумя стенами…»[85]

Такими же были и «телегы», упоминаемые в «Слове о полку Игореве», скрип деревянных колес которых далеко разносился над просторами ночной степи.

Пока половецкая аристократия кочевала, часть половцев, занимавшаяся торговлей и ремеслом, оседала в городах, основанных еще их предшественниками, возможно, даже создавала новые поселения на торговых путях и поблизости излюбленных мест ханских ставок, где возникали сады и виноградники, впервые заведенные в речных долинах еще хазарами. Однако «желтые/золотые» половцы там не жили и не могли жить. В новоявленных городах лесостепной полосы и даже в собственно степной зоне, в долинах рек и на перекрестке торговых путей садились зависимые от половцев народы, их предшественники и дальние родственники, чей жизненный порыв иссяк, а юность сменялась неминуемой зрелостью, требующей слияния с окружающими этносами.

Для самих половцев это время еще не наступило, как не наступало время оседлости для их кочующей аристократии. Своеобразие быта, истории и культуры накладывало отпечаток на психологию этих людей, на их мировоззрение, на отношение к окружающему миру. Я вовсе не намерен идеализировать половцев. Но для того, чтобы их понять, чтобы не упрекать напрасно весь народ в том, в чем он неповинен, надо освободиться от предвзятости. Как любой кочующий народ, живший натуральный хозяйством, торговлей скотом и «живым товаром», половцы смотрели на набеги и войны как на естественный образ жизни. В феодальном обществе, и не только кочевом, война была одним из основных «способов производства»: захваченная в бою добыча, затем делившаяся, определяла богатство и достоинство воина, его положение в структуре социума, давала право распоряжаться жизнью и имуществом побежденного. «Право сильного», регламентируемое внутри общества своими законами, являлось краеугольным камнем, на котором возвышалось здание феодализма. Логика была простой: идя в набег, вступая в битву, воин рисковал своей жизнью, таким образом, получаемая им доля общей добычи становилась «платой за риск». Русские князья, германские и венгерские феодалы, французские и английские рыцари в этом отношении были не лучше, а, может быть, даже хуже половцев, потому что меньше уважали своих противников.

Приняв как факт постулаты эпохи, мы сможем объективнее оценивать известия летописей. В сезонной жизни половцев важнее всяких войн и побед было соблюдение хозяйственного (природного) календаря. Сезонные перекочевки, правильная смена пастбищ, предохранявшая их от потрав, соблюдение, как сказали бы мы сейчас, «оптимального экологического режима хозяйствования» приводило к тому, что, участвуя в осаде какого-либо города, половцы могли за несколько дней до его неминуемой сдачи собраться и уйти. Так не раз происходило в Подунавье, где половцы помогали болгарам освободиться от ига Византии. Не раз и не два болгарские цари вынуждены были снимать осаду с византийских крепостей лишь потому, что в заботе о своих стадах половцы не могли задерживаться дольше конца мая[86]. Не помогали никакие уговоры. В этом отношении половцы оказывались столь же «легкомысленны», как скифы в известном рассказе Геродота, которые вместо того, чтобы сражаться с уже выстроившимися против них персами, бросились в погоню за внезапно появившимся зайцем[87].

До последнего времени историки смотрели на кочевников глазами оседлых народов, разделяя их антипатии и предубеждения. Сейчас нам следует быть более объективными и признать, что с точки зрения экологии, достижения равновесия между человеком и природой, половцы куда гармоничнее вписывались в окружавшую их среду, чем народы земледельческие, которые ее истощали и разрушали по своему усмотрению.

Мне трудно отказаться от мысли, навеянной изучением византийских источников, что половцы отнюдь не стремились к регулярным сражениям с кем бы то ни было. Похоже, что и на войну они смотрели, как на развлечение, достойную мужчины игру, но именно игру, предпочитая короткие стычки и маневр, легко отказываясь от разгрома противника, если это оказывалось сопряжено с лишениями и трудностями. Они не стремились жертвовать жизнью ради сомнительного успеха и легко «показывали плечи», ударившись в бегство. В обычных условиях война была для них разновидностью охоты, удальством, хотя в случае нужды они могли стоять насмерть, как то было в решающем сражении с турками-сельджуками при Давиде Восстановителе или в войнах с византийцами. Способные на молниеносный набег, сами они никогда не вели длительных осад, за исключением одного случая с торками [Ип., 212]. И столь же известный по летописи случай появления среди них какого-то «бесурменина», владевшего секретом «живого огня» (на этот случай обычно ссылаются те, кто обвиняет половцев в желании «попленить русские города») — явное недоразумение уже потому, с какой легкостью половцы отдали этого «бесурменина» русским князьям [Ип., 634–635].

Внимательный просмотр известий наших летописей о контактах с половцами приводит к заключению, что эти «дети степей» во многом поступали, как настоящие дети. Они оставались по-детски доверчивы к тем, кто, как русские князья, неоднократно нарушал договоры, кто убивал их заложников, их ханов и «братию», тогда как тщетно было бы искать обратные примеры. Брать в плен, чтобы отпускать за выкуп — таково было «правило игры» этих степных рыцарей, и оно соблюдалось на Востоке гораздо строже, чем у рыцарей Запада. Князь, хан, даже шах могли быть убиты в жаркой схватке. Но смерть их была или случайна, или обусловлена личными отношениями противников. Простой воин не имел права поднять руку на благородного; похоже, он был даже не в праве его пленить. Об этом свидетельствуют восточные историки[88] и писатели того времени, описывая схватки с крестоносцами в Палестине, и о том же самом повествует грузинская поэма XI–XII вв. «Амирандарежданиани».

Можно думать, что такие же правила определяли поведение половцев и на русских землях, когда они приходили в гости к родственникам или отправлялись в далекое кочевье. Об этом свидетельствует та легкость, с которой киевские князья убивали половецких ханов, захватывали их вежи, стада и семьи, остававшиеся без серьезной охраны на время долгих отлучек мужчин. Сами половцы вели себя иначе, как показывают многочисленные следы их пребывания в Верхнем Поволжье — во владимирском Ополье, в окрестностях Переславля Залесского и Ростова Великого, где сохранились топонимы «Половцы», «Половецкое», «Итларь». Да и в самом Боголюбове, резиденции владимиро-суздальских князей, тесно связанных кровным родством со Степью, за строками летописных известий встают живущие там степняки — половцы, торки, берендеи, аланы…

Всё это убеждает, что в отношении половцев следует говорить не о контактах с ними населения русских княжеств, а о симбиозе, начальном этапе постепенного слияния двух этносов, экологически вполне совместимых, если бы не последующее монгольское нашествие. Действительно, к XIII в. Русь и Половецкая Степь представляли единое образование, пронизанное бесчисленными нитями родственных, дружеских, политических и экономических связей. Образование многонациональное и интернациональное, как изначально складывалась древняя Русь. Эту особенность отметил уже один из авторов ПВЛ, который, перечислив племена и народы, закончил этот перечень многозначительными словами «яже ныне зовомая Русь». Собственно говоря, на это же указала и С. А. Плетнева, поставив «Половецкую землю» в один ряд с другими древнерусскими княжествами.