Андрей Никитин - Исследования и статьи

• Название: Исследования и статьи
• Автор: Андрей Никитин
• Издательство: АГРАФ
• Жанр: История
• Год: 2001
• ISBN: 978-5-7784-0041-2

В книге рассматриваются вопросы достоверности сведений древнейших русских летописей, используемых для реконструкции событий ранних веков русской истории.

Первая часть посвящена анализу структуры, хронологии, терминологии и стилистики «Повести временных лет», вопросам ее авторства, количеству редакций, их объемов, датировок и вероятного времени сложения окончательного текста.

Во второй части исследуются спорные вопросы текстологии и атрибуции памятников русской письменности и искусства XII–XV вв. (Ипатьевская летопись, «Слово о полку Игореве», «Задонщина», «Троица» Андрея Рублева), а также ряда событий истории XIV–XVI вв. (Куликовская битва, второй брак Василия III, опричнина Ивана IV).

Книга рассчитана на специалистов по истории России, историков литературы, преподавателей вузов, студентов, а также на широкий круг читателей, интересующихся этими вопросами.

Рекомендуется в качестве пособия для семинарских занятий.

* * *

Книга содержит таблицы и inline-картинки.

---

Всё это убеждает, что в отношении половцев следует говорить не о контактах с ними населения русских княжеств, а о симбиозе, начальном этапе постепенного слияния двух этносов, экологически вполне совместимых, если бы не последующее монгольское нашествие. Действительно, к XIII в. Русь и Половецкая Степь представляли единое образование, пронизанное бесчисленными нитями родственных, дружеских, политических и экономических связей. Образование многонациональное и интернациональное, как изначально складывалась древняя Русь. Эту особенность отметил уже один из авторов ПВЛ, который, перечислив племена и народы, закончил этот перечень многозначительными словами «яже ныне зовомая Русь». Собственно говоря, на это же указала и С. А. Плетнева, поставив «Половецкую землю» в один ряд с другими древнерусскими княжествами.

И здесь к месту вспомнить о втором, не менее ярком примере воздействия степной культуры на духовную культуру русского земледельческого населения. Это — былины.

Вот уже около двух столетий русский былинный эпос приковывает к себе внимание фольклористов, этнографов, историков, поэтов и художников. В нем видят и воспоминания об обрядах инициации, оставленных в темных далях тысячелетий, и пережитки общинно-родового строя, борьбу патриархата с матриархатом, явственные отзвуки языческих времен и отражение дружинного быта древней Руси. И всё же больше всего в былинах так называемого «Владимирова» или «киевского цикла» оказывается дыхания степи.

Подвиги былинных героев, наших «рыцарей круглого стола», богатырей русских, совершаются не в чащах среднерусских лесов, не в перелесках лесостепи, где оседало русское население и возникали города, а именно в самой степи — просторной, бескрайней, откуда изредка накатывается «вражья сила» и где герой обычно встречается со своим первым противником, таким же, как и он сам, искателем приключений. Как правило, бой завершается победой. Однако далеко не всегда эта победа предполагает гибель одного из борцов или поединщиков. Очень часто сам бой оказывается способом узнавания героем в своем противнике отца, брата или сестры (от другой матери), способом обретения жены или заключения побратимства. Это типично степной сюжет, как и «симбиотические» отношения героя со своим конем, как все аксессуары степного быта, дожившие в былинах до наших дней на далеком русском Севере, где и степей никогда не видели.

Оттуда, из степей, пришли в былину имена противников богатырей и их побратимов, половецких ханов.

Со всем этим мы свыклись, как с чем-то само собой разумеющемся. В самом деле, как представить русскую народную культуру северных лесов и холодных морей без речитатива былины, без сказителей? Но сама былина, как жанр, как форма — откуда она? Русский былинный эпос несопоставим с европейским сюжетно и структурно. Нельзя считать его и собственно славянским: ничего подобного былине западные славяне (да и южные тоже) никогда не знали. Так получается, что историко-географическая зона возникновения былин оказывается зоной контакта киево-черниговской и владимиро-суздальской Руси со Степью. Больше того. Ни один европейский эпос, описывающий деяния героев, не знает такого внимательного и любовного отношения к природе, как русский, — к просторам, ветру, солнцу и небу, к деревьям и травам, птицам и зверям, к быстротекущей воде и к облакам. И в этом русскую былину можно сопоставить только с тюркским эпосом, отразившимся в эпосах казахском и калмыцком.

О том, что тюркский и собственно половецкий эпос был известен на Руси, показывают летописи, в том числе Ипатьевская, сохранившая пересказ «Повести о траве емшан» о возвращении половцев во главе с ханом Атраком из Грузии в причерноморские степи [Ип., 716]. А разве не дыханием Степи наполнено наше «Слово о полку Игореве»? В отличие от летописи, оно доносит до нас шум схватки, блистание доспехов, ржание коней, многоцветье одежд, цветущую, наполненную жизнью степь, далекие горизонты, заросшие лозняком берега многочисленных речек со своими пернатыми обитателями. Ветер колышет сочные, поднимающиеся из земли травы, слышится клёкот орлов, вороний грай… У кого из поэтов европейского Средневековья, живших за каменными стенами маленьких и тесных городов, можно найти что-либо подобное?

Песни-речитативы степных акынов, сопровождавшиеся щипковым струнным аккомпанементом или ударами бубна, похожие на заклинания, околдовывали слушателей, разворачивая перед ними панораму степных просторов, создавая ощущение удивительной слиянности природы и всадника, рождали порыв «удали богатырской», которая питала дух русского народа в последующие исторические времена, поддерживая его в периоды лихолетья монголо-ордынского ига. И всё это было воспринято и усвоено так, что в исконно русском происхождении былины до последнего времени не возникало сомнений… Сейчас эта связь ни для кого не является секретом. И всё же очень мало кто задумывался над вопросом, как, в каких условиях происходила передача песенно-былинной традиции от этноса к этносу? Ведь если оружие можно захватить в бою, ткани и украшения — купить, то песенную культуру, имеющую всегда еще и подспудное магическое значение, можно было обрести только из уст в уста в результате долгого и плодотворного сотрудничества двух народов.

И тут я должен снова вернуться к русско-половецким бракам, поскольку историю одного из них мы можем восстановить используя летописи и «Слово о полку Игореве».

4. «Спала князю умь по хоти…»

Муза истории Клио удивительна в своих пристрастиях, сохраняя для потомков факты, на первый взгляд, малозначительные и ввергая в реку забвения народы и государства. События весны 1185 г., связанные с поездкой в степь новгород-северского князя Игоря Святославича, так же мало повлияли на ход мировой истории, как разгром басками арьергарда войска Карла Великого в Ронсевальском ущелье в 778 г. Однако и то, и другое оказалось благодарным сюжетом для поэтов, причем в «Песне о Роланде» историческая действительность, в конце концов, оказалась полностью искажена, если не сказать сильнее. По-видимому, те же процессы, определяемые законами жанра, повлияли и на содержание «Слова о полку Игореве», получив отражение и в летописи, которая поверялась поэзией так же, как содержание «Королевских саг» поверялось песнями скальдов, о чем предупреждал читателей Снорри Стурлусон:

«У конунга Харальда (Прекрасноволосого. — А. Н.) были скальды, и люди еще помнят их песни, а также песни о всех конунгах, которые потом правили Норвегией. То, что говорится в этих песнях, исполнявшихся перед самими правителями или их сыновьями, мы признаем за вполне достоверные свидетельства. Мы признаем за правду всё, что говорится в этих песнях об их походах или битвах. Ибо, хотя у скальдов в обычае всего больше хвалить того правителя, перед лицом которого они находятся, ни один скальд не решился бы приписать ему такие деяния, о которых все, кто слушает, да и сам правитель знают, что это явная ложь и небылицы»[89].

Как это могло происходить и к чему привести, можно видеть по судьбе Задонщины, созданной по образцу и в ответ на «Слово…», а также по литературной истории «Сказания о Мамаевом побоище», которое от редакции к редакции обрастало «историческими подробностями», как сказали бы мы сейчас, «под влиянием социального заказа», что хорошо показал в своей работе еще С. К. Шамбинаго[90].

Поэзия и реальность — вот извечный, яркий пример единства и борьбы противоположностей, приводящий в недоумение историков и литературоведов. В первую очередь, это относится к самому «Слову о полку Игореве» и к его исторической основе, о чем в последнее время высказано столько научных (т. е. аргументированных фактами) и эмоциональных (т. е. аргументированных домыслами) версий. Впрочем, одного мнения здесь нет и быть не может, поскольку любая версия несет в себе новое прочтение и истолкование не только собственно исторического источника, но и нашего прошлого в целом. Станет ли она достоянием науки и насколько долго продержится — уже второй вопрос: судьбу идеи предсказать нельзя. Важно только помнить, что единственная гарантия развития науки и общества заключается в постоянном наличии в обращении «множественных альтернатив», которые только и обеспечивают возможность выбора наилучшего решения.

Напоминать об этой истине приходится потому, что на протяжении последних десятилетий истолкование текста «Слова…», а вместе с тем и событий 1185 г., шло исключительно под углом зрения «половецкой опасности» для Руси конца XII в. При этом высказывающиеся закрывали глаза на дружеские связи князей и ханов, забывали межэтнические браки и их последствия, хотя, как я писал выше, тот же Игорь Святославич был по крови (и, вероятно, по воспитанию) на 3/4 половцем.