Вячеслав Кеворков - О чем говорят президенты? Секреты первых лиц

• Название: О чем говорят президенты? Секреты первых лиц
• Автор: Вячеслав Кеворков
• Издательство: Алгоритм
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4320-0006-4

Проблема утечки тайной информации существовала всегда, еще до сенсационных разоблачений сайта «Викиликс». Советский Союз активно вел переговоры с ближайшими союзниками США по НАТО, но те требовали полного засекречивания канала связи, потому что не хотели, чтобы о содержании переговоров узнали в Вашингтоне. Сначала таким образом осуществлялись контакты между советским руководством с французским президентом де Голлем. Они оказались настолько успешными в смысле сближения позиций Франции и СССР, что привели к ликвидации штаб-квартиры НАТО в Париже и выходу Франции из военной организации Альянса в 1966 году. В 1969 году «тайный канал» начал действовать между руководством ФРГ и СССР. Переговоры тоже весьма успешно завершились с точки зрения советских внешнеполитических интересов: ФРГ признала социалистическое немецкое государство — ГДР и границы со странами Варшавского договора по Одеру и Нейсе, сложившиеся по итогам Второй мировой войны.

О тайном канале связи между руководством СССР и ФРГ рассказывает в книге «О чем говорят президенты? Секреты первых лиц» ключевая фигура в поддержании канала с советской стороны Вячеслав Ервандович Кеворков. Читателям впервые становятся доступны подробности тайных советско-западногерманских саммитов, о которых умолчали в своих воспоминаниях их участники — канцлеры ФРГ Вилли Брандт и Гельмут Шмидт и советские дипломаты Валентин Фалин и Юлий Квицинский.

---

— Наш гуманизм не будет понят ни членами Политбюро, ни советским народом. А потому не будем насиловать историю. Уверен, Юрий Владимирович поддержит нас.

Громыко не ошибся. Андропов и на сей раз принял его доводы. 17 августа 1987 года Гесса, 93-летним стариком, вынули из петли.

Несомненно, своим нежеланием санкционировать освобождение старца из пожизненного заключения оба советских руководителя лишили человечество возможности услышать из первоисточника одну из самых волнующих тайн Второй мировой войны, передав все авторские права англичанам, пообещавшим в будущем столетии все же раскрыть миру секрет загадочного визита Гесса на их остров в 1939 году.

Однако существует и более серьезный момент, нежели раскрытие тайны.

Каждый год накануне 17 августа в Германии и других странах люди выходят толпами на улицы, чтобы почтить память идейного страдальца, который предпочел мученическую смерть пожизненному заточению. Происходит то, чего хотели избежать.

История сама не делает выводов, предоставляя эту привилегию грядущим поколениям.

В 1990 году, когда одновременно и бурно протекали два процесса: распад Советского Союза и становление объединенной Германии, начались преследования бывших лидеров ГДР и ее главы — смертельно больного Эриха Хонеккера. Скоро он оказался за решеткой с перспективой остаться там пожизненно. Осведомленность в решении судьбы Гесса не дала возможности избежать навязчивой параллели. Дьявольская фантазия рисовала дьявольскую картину: Гесса не постигла трагическая смерть 17 августа 1987 г. в берлинской тюрьме Шпандау. Волею судеб он прожил еще три года и тогда убежденный коммунист, долгие годы боровшийся с национал-социализмом, и не менее убежденный национал-социалист, свирепо ненавидевший коммунистов, оказались в одинаковой ситуации, а благодаря усердию какой-либо администрации могли очутиться даже в одной тюрьме.

Слава богу, этого не произошло. Р.Гесс ушел из жизни, не испытав на себе и части ненависти, которая была вылита на Э.Хонеккера через прессу. Когда толпа ослеплена злобой, о вкусах говорить не приходится.

В одной из газет тогда мне бросилось в глаза письмо читателя, предлагавшего выпустить рулоны туалетной бумаги с изображением Хонеккера. Возможно, какой-нибудь туалетно-бумажной фирме эта идея принесла бы доход. Но, к счастью, предприниматели больше, чем газета, заботились о своем престиже, и на призыв не откликнулись.

С убеждением, что история повторяется не только в виде фарса, но и в виде драмы, я в конце нового, 1992, года обратился к президенту ФРГ Рихарду фон Вайцзекеру с просьбой об интервью. Главный вопрос, как казалось, был упакован «хитро» среди других.

«В семидесятые годы советское руководство допустило ошибку, воспрепятствовав освобождению нацистского преступника Рудольфа Гесса из тюрьмы Шпандау. Существует, безусловно, разница между осужденным Нюрнбергским трибуналом и еще не представшим перед судом. Но возникает, тем не менее, вопрос, не допускает ли теперь немецкое руководство в случае Хонеккера аналогичной ошибки? Старость и болезнь, пояснял я свой вопрос, ограничивают юридическое искупление политической вины».

Хитрость не удалась. Вежливый голос помощника президента объяснил по телефону, что президент, к сожалению, перегружен работой. Собственно, этого следовало ожидать. Не мог же помощник сказать, что его шеф бездельничает. Такого с президентами вообще не бывает.

И все-таки меня не покидала надежда, что где-то в немецком руководстве должны быть разумные государственные деятели, которые не захотят повторить ошибок советских лидеров. Я не ошибся. Ни те, кто был в Германии ответственен за высокую политику, ни те, кто вершил высшее немецкое правосудие, не стали брать на себя греха и позволили Хонеккеру умереть на свободе, а прах его похоронить на родине.

Эмоции, как всякая эфемерная, нематериальная субстанция, улетучиваются быстро. Дела остаются. Пройдет совсем немного времени и, наверняка, даже самые ярые нынешние сторонники решительных мер будут признательны им за проявленный гуманизм и мудрость.

Преимущество сумасшедших

Звонок из Министерства обороны вызвал нечто близкое к ностальгии. Из трубки пахнуло временами армейской службы. Не дожидаясь вопросов голос представился полковником, назвал свое имя, а также вопрос, по которому связался со мной.

— Министр обороны примет вас завтра в 16 часов 15 минут.

Не догадываясь, что я еще совсем юным офицером обегал все здания «советского Пентагона» на Гоголевском бульваре, полковник подробно объяснил мне, как и куда следует подойти, пообещав ждать меня у главного входа в 16.00.

Мне вспомнился преподаватель в военной академии, который постоянно повторял, что нули должны считать бухгалтеры, военным же не следует засорять речь словами, содержащими нулевую информацию. Наверное, полковник учился в другой академии…

Ровно в 16.00 я встретился перед указанной дверью с человеком в полковничьих погонах, среднего роста, средних лет, нормального телосложения, но с повышенной амбициозностью.

Не знаю, что сказал, предваряя мой визит к министру обороны, Андропов, но принимали меня отнюдь не как коллегу из «соседнего» ведомства. Все было обставлено так, словно я представлял из себя какое-то суперзаконспириро-ванное лицо. Атмосфера моего посещения более всего напомнила мне визит к Мильке.

Поздоровавшись, полковник сухо предложил мне следовать за ним, а часовому, показав удостоверение, тем же тоном добавил что-то, мною не расслышанное, и кивнул на меня. Тот сверил нас со своим кондуитом, отгороженным от любопытных глаз высокой стойкой, молча отдал честь и пропустил нас, не потребовав у меня никакой бумаги.

Я понял, что здесь прохожу под рубрикой «Полковник Н. и с ним один человек».

Поднявшись в лифте и пройдя по коридору, мы скоро очутились в просторной и светлой приемной. Атрибутами ее были знакомая ковровая дорожка цвета клубничного мусса и ряд телефонов под слоновую кость, большей частью украшенных гербом Советского Союза.

В следующую минуту я уже входил в кабинет министра, неотличимый от кабинетов других чиновников его ранга: деревянные панели на стенах, ковер, большой стол и портрет Брежнева над головой. Фотографическое изображение Генерального секретаря было так избыточно заретушировано, что узнавалось оно скорее по орденам, чем по лицу.

Такие «официальные» портреты были неизбежным атрибутом в любом чиновничьем кабинете, и на раме, так же как на стульях и столах, непременно белел жестяной инвентарный номер.

Сточки зрения художественного вкуса, портрет совершенно никуда не годился. Знавшие Брежнева лично помнят, конечно, что до болезни это был человек, отнюдь не лишенный обаяния, с подвижным и добрым лицом. На цветной же фотографии в кабинете он выглядел так, словно ему недавно сделали подтяжку кожи, причем убрали ее гораздо больше, чем следовало, отчего лицо превратилось в вымученную парафиновую маску.

Снимок этот был, как тогда называлось, «утвержденным», по-русски говоря, одобренным самим Генеральным секретарем. Его могли вывешивать в кабинетах, печатать в журналах и газетах, не рискуя быть обвиненными в искажении истины. Почему было отдано предпочтение этому снимку, понять трудно.

Брежнев любил демонстрировать фотографии из своей жизни. Они были в большом количестве развешаны на стенах его московской квартиры в доме по Кутузовскому проспекту. Конечно, находиться постоянно в собственном окружении не так просто, но к этому можно привыкнуть. Тем более, что эти фотографии были совсем иными, нежели официальные. С них на вас смотрел живой, пребывающий всегда в хорошем настроении, обаятельно улыбающийся человек.

Автором почти всех снимков был его любимый фотограф, корреспондент информационного агентства ТАСС В. Мусаэльян. Каждый снимок говорил не только о мастерстве автора, и о его симпатии к человеку, за которым он наблюдал через объектив.

Сидевший под портретом министр встал при виде меня и вышел из-за стола, чтобы поздороваться. Затем отпустил полковника и вернулся в свое кресло за рабочим столом. И стол, и кресло также решительно ничем не отличались от множества подобных им в других кабинетах. Стремление подходить под одобренный стандарт проявлялось не только в схожести меблировки кабинетов, но и формы одежды.

Среди высшей партийной элиты существовала традиция заказывать в одном и том же «правительственном» ателье абсолютно одинаковые пальто серого сукна с темным каракулевым воротником. Сшиты они были неплохо, но, когда их собиралось так много одновременно, зрелище напоминало солдатскую казарму.

Однажды, в начале восьмидесятых годов, мне довелось наблюдать, как по окончании выступления знаменитой рок-группы «Бони-М» в раздевалке директорской ложи концертного зала три члена ЦК вынуждены были вначале перемерить три одинаковых пальто, а затем три столь же неотличимые меховых шапки, прежде чем они разобрались, кому что принадлежит.