Филип Рот - Моя мужская правда

• Название: Моя мужская правда
• Автор: Филип Рот
• Издательство: Лимбус Пресс
• Жанр: Современная проза
• Год: 2002
• ISBN: 5-8370-0168-9

В центре остросюжетного романа — семейные отношения Питера и Морин Тернопол, молодого талантливого писателя и женщины, мечтающей быть его музой, но превращающейся а Немезиду. Их союз был основан на обмане и моральном шантаже, но длился он так долго, что даже после смерти Морин Питер все еще пытается — и тщетно — освободиться в вымышленном им мире…

---

«Мэдисон, 24 мая 1962 года». Месяц с того дня, когда она подслушала мой телефонный разговор с Карен, всего месяц. Следом таблетки, бритва, признание про мочу. Читать стало тошно. До этого я стоял, опершись на стол, теперь сел. Трижды перечитал запись, датированную 24 мая 1962 года. «Почему-то» — почему-то!..

«Почему-то П. испытывает ко мне враждебность; стоит нам оказаться лицом к лицу, она становится прямо-таки ненавистью. Отчаяние и безнадежность, состояние полной безысходности. Я люблю П., мне нравится наша совместная жизнь; нет, не так: мне нравится наша жизнь, какой она могла бы стать, не будь он таким неврастеником. Но он именно такой. Грустно, грустно. Холодность П. растет с каждой минутой. Его неспособность любить просто пугает. Он не прикасается ко мне, не целует, не улыбается — ничего; я люблю, но люблю одна. Как это надоело! Хочется покончить со всем, совсем покончить. Жизнь — не набор догм и правил, в чем по своей наивности уверен П. Надо бы собраться с силами, добраться до причин его невроза, уговорить пройти курс психотерапии — ведь он действительно ненормальный. Но лечение потребует долгих лет, я не выдержу. Иногда думаю: пусть П. бросит меня — и неминуемым образом найдет спутницу жизни себе под стать, озабоченную только собственными проблемами. То-то удивится! То-то добрым словом вспомнит обо мне! От души этого ему желаю. Но не себе. Потому что, если так случится, если он не одумается, моя звезда, может быть, взойдет, зато сердце навсегда окаменеет. Это не принесет мне радости».

«78-я улица, 22.03.66». Предпоследняя запись, сделанная всего три недели назад, после очередной встречи в суде. После Розенцвейга. После назначения алиментов. После двух мучительных финансовых экспертиз. После Игена. После Валдуччи. Через четыре года после разрыва. Через семь лет после мочи. Вот эти слова, слово в слово.

«Как быть? Куда деваться? Питеру на меня начихать. И всегда так было! Он и женился-то из идейных соображений. Господи! Все стало абсолютно ясным. Какая дура! Если эту унизительную ясность дала мне группа, лучше бы я в нее не ходила. Полюбите меня! Полюби меня кто-нибудь: меня, а не идиотское представление обо мне, с которым (каждый по-своему) имели дело Мецик, Уокер и Тернопол. Мне только любви и не хватает, чтобы выжить».

И последняя запись. Предсмертная записка. Никому и в голову не пришло искать прощальное письмо среди дневниковых записей. И почерк, и стиль свидетельствовали о начавшемся действии таблеток. Прощальное письмо самой себе:

«Мерилин Монро Мерилин Монро Мерилин Монро Мерилин Монро кому нужна Мерилин Монро такая Мерилин такая как я Мерилин»

И все. Написав это, она добралась до кровати и почти умерла, как Мерилин. Почти.

Стоя на пороге, на меня смотрел полицейский, уж не знаю, сколько времени. С револьвером в руке.

— Не стреляйте! — закричал я.

— Почему бы нет? — спросил он. — Встать!

— Да-да.

Я вскочил со стула и застыл на негнущихся ногах. Меня пошатывало. Питер Тернопол поднял руки. Так уже когда-то было. Восемь лет. На поясе портупея с пустой кобурой. Мне в ребра упирается дулом японское пластмассовое ружье, отличное оружие для охоты на шоколадного зайца. Лучший друг Барри Эдельштейн, весь покрытый ссадинами и в залихватском сомбреро, грозно цедит сквозь зубы, подражая Сиско Киду[148]: «Руки вверх, amigo[149]». Полезная подготовка к перипетиям, ожидающим в мужской жизни.

— Питер Тернопол, — торопливо представился я, — муж Морин Тернопол. Это ведь ее квартира? Мы проживаем раздельно. Законно, по решению суда. Я зашел за зубной щеткой и кое-какими другими мелочами для нее. Моя жена в больнице…

— Я знаю, кто в больнице.

— Вот видите! Она — в больнице, а я — ее муж. Дверь была открыта. И никого. Я решил, что надо посторожить. Ведь кто угодно может войти. Сидел здесь и читал.

Полисмен продолжал торчать в дверях, не убирая револьвера. Ошибка, опять прокол. Я ни за что не должен был говорить ему о раздельном проживании, я ни за что не должен был говорить Розенцвейгу о романе с Карен, я ни за что не должен был говорить Морин: «Будь моей женой». Последняя оплошность — самая первая в списке по значимости.

Я добавил еще что-то по поводу сломанного замка и слесаря.

— Сейчас придет, — успокоил меня полицейский.

— Сейчас? Очень хорошо. Хотите, чтобы я предъявил водительское удостоверение?

— Оно при вас?

— В бумажнике. Можно достать?

— Валяйте, только медленно и без резких движений, — произнес он гораздо дружелюбней, убрал револьвер и вошел в комнату. — Я буквально на минуту вышел за кока-колой. Тут в холодильнике тоже есть, но по инструкции брать нельзя.

— Ну что вы! Никто бы и не заметил. Что каблуки стаптывать?

— Слесарь недотраханный, — буркнул он, глядя на часы.

Только теперь я толком разглядел полисмена и поразился его молодости: курносый мальчишка, каких полно на любой станции подземки, только с оружием и полицейским значком на форменной куртке. Чем-то похож на Барри Эдельштейна. Юный представитель закона старался не встречаться со мной глазами. То ли был смущен тем, что выхватил пистолет, будто герой вестерна, то ли задним числом раскаивался в грубости по отношению к невинному взрослому человеку, или чувствовал себя неудобно при свидетеле своего ухода с поста. Еще один представитель мужского пола, оконфузившийся при исполнении возложенных обязанностей.

— Значит, — полувопросительно сказал я и сунул под мышку дневник, — беру зубную щетку, кое-что еще и ухожу…

— Не обращайте внимание на матрас. — Мой полувопрос остался без ответа. — Конечно, это против инструкции, но уж больно противно он вонял. Я взял немного средства «Аякс» и немного «Мистер Клин». Поэтому матрас мокрый. Зато не пахнет. А пятен не будет, фирма гарантирует.

— Что вы, что вы, большое спасибо. Очень любезно с вашей стороны.

— Моющие средства я поставил на место — в шкафчик под кухонной раковиной.

— Прекрасно.

— «Мистер Клин» хорош в деле.

— Да, я слышал. Так я возьму вещички и пойду. — Мы стали почти друзьями.

— А ваша жена — кто? Актриса?

— Можно и так сказать.

— На телевидении?

— Нет, просто изображает всякое.

— На Бродвее?

— А где придется.

— Точно, чтобы пробиться на Бродвей, нужно время. Наверно, ей надоело ждать.

Я вошел в спальню, узкую клетушку, в которой теснились постель, столик с лампой и шкаф. Его дверца открывалась лишь наполовину — мешала кровать. Пришлось шарить на ощупь. На плечиках попалась ночная рубашка. «Ага, вот она, — не оборачиваясь, сообщил я оставшемуся в комнате полисмену, — жена так и говорила». Для натуральности со скрипом выдвинул ящик столика.

Консервный нож. В ящике лежал консервный нож. Зачем в спальне консервный нож? Ясное дело — банки открывать.

Вот как выглядел этот инструмент. Гладкая деревянная рукоятка дюймов двух с половиной в обхвате и около пяти длиной, закругленная на нерабочем конце. С другой стороны — металлический корпус наподобие небольшой зажигалки со стальным лезвием и небольшим зубчатым колесиком с припаянным к нему ключом вроде заводного. Устанавливаем приспособление горизонтально на краю консервной банки; с усилием вдавливаем лезвие в ее жесть; при помощи ключа вращаем колесико, зажав рукоятку в левом кулаке; при этом лезвие будет плавно перемещаться по краю ободка до тех пор, пока крышка не отделится от цилиндрической части емкости. Такие консервные ножи продаются в любом хозяйственном отделе и стоят от доллара до доллара с четвертью — впоследствии я специально обращал внимание на их наличие и цену. Производство компании «Эгланд», Бурлингтон, штат Вермонт. Консервный нож модели «Юлнор № 5» сейчас, когда я пишу эти строки, лежит передо мной на столе.

— Порядок? — спросил полицейский.

— Без проблем. — Я сунул в карман продукцию компании «Эгланд», задвинул ящик и шагнул в гостиную; Делия, урча, терлась о мои брюки. — Я готов.

— Матрас уже почти высох, верно?

— В лучшем виде. Еще раз спасибо. Уж простите — спешу, слесаря ждать не буду.

Я уже спустился на один марш лестницы, когда юный полисмен что-то крикнул с верхней площадки, свесившись в пролет.

— Не понял! В чем дело?

— А зубная щетка?

— Вот черт!

— Ловите!

Пришлось поймать.

Интерьер такси, в котором я добирался через весь город до Сьюзен, был оформлен на манер тюремной камеры, доставшейся многолетнему рачительному арестанту. Похоже, кстати, выглядит и комната послушного подростка в добропорядочном доме: семейные фотографии на рулевой панели, большой круглый будильник, пристегнутый кожаным ремешком поверх счетчика, дюжина простых карандашей в белом пластмассовом стаканчике, присобаченном скотчем к решетке, отделяющей пассажирские сиденья от водительского и вдобавок украшенной бело-голубыми фестончиками. Под самой крышей салона обивочными гвоздиками с золотистыми головками было запечатлено три имени: «Гарри, Тина, Роз»; видимо, имена детишек, нарядных и улыбающихся на фото около руля: день рождения, чья-то свадьба, бар-мицва. Шофер, человек в летах, по всей видимости приходился этим персонажам дедушкой.