Юн Эво - Солнце — крутой бог

• Название: Солнце — крутой бог
• Автор: Юн Эво
• Издательство: Издательский дом "Самокат"
• Жанр: Детская проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91759-005-9

«Солнце — крутой бог» — роман известного норвежского писателя Юна Эво, который с иронией и уважением пишет о старых как мир и вечно новых проблемах взрослеющего человека. Перед нами дневник подростка, шестнадцатилетнего Адама, который каждое утро влезает на крышу элеватора, чтобы приветствовать Солнце, заключившее с ним договор. В обмен на ежедневное приветствие Солнце обещает помочь исполнить самую заветную мечту Адама — перестать быть ребенком.

«Солнце — крутой бог» — роман, открывающий трилогию о шестнадцатилетнем Адаме Хальверсоне, который мечтает стать взрослым и всеми силами пытается разобраться в мире и самом себе. Вся серия романов, в том числе и «Солнце — крутой бог», была переведена на немецкий, датский, шведский и голландский языки и получила множество литературных премий.

Книга издана при финансовой поддержке норвежского фонда NORLA (Норвежская литература за рубежом)

---

Родичи уезжают на дачу, а Сёс повисла на телефоне. У нее в Бергене есть жених, но видятся они нечасто. Она постоянно звонит этому типу, когда родители не видят, что она опять взялась наращивать телефонный счет. Но Сёс говорит, что уж в этом-то году телефонный счет нас не убьет в любом случае. Поскольку у папаши через три или четыре недели намечена премьера, он должен сидеть дома и репетировать с другими актерами. Единственный перерыв, который он может себе позволить, — это поездка на дачу по субботам и воскресеньям. Хотя мама жалуется, что и там он все время терзает «Пера Гюнта».

Маме-то хотелось бы поехать куда-нибудь, где пожарче, чем в Осло, так, чтобы прошибало потом, где много солнца, вина и всякой жратвы. На греческие острова. На Корсику или в Северную Италию. В Египет. На Мальту. Каждый вечер она листает туристические проспекты, как будто это порнуха, и вздыхает так громко, что папаша начинает ерзать на стуле. Сейчас они с папашей уже давно катят в Дрёбак к парому на Хурум.

Солнце немного скисло. Висит себе наискосок над корпусом в противоположной части двора. Сёс говорит по телефону так тихо, что я не слышу ни слова. Но когда я собираюсь расположиться на тахте, мне строго объясняют, чтобы я убрался куда подальше.

И я убираюсь куда подальше. Сижу в своей комнате и смотрю в окно на Биркелюнден. Между деревьями я вижу крышу музыкального павильона. И меня гложет тревога.

Я только теперь это заметил.

Меня гложет тревога.

Тихая тревога сжимает сердце.

Она не отпускала меня весь день.

Но лишь изредка поднимала свою мерзкую голову.

Я думаю о чуваке на крыше элеватора.

Вижу, как он приветствует меня.

Оказывается, я думал о нем все время.

Только не хотел в этом признаться.

Я таскаю в себе какую-то гнусную тревогу.

И всеми силами стараюсь удержать ее под замком.

А она царапается и рвется наружу.

Чувак на крыше…

Я поднимаюсь, как привидение. Встаю, не отдав ногам приказа. Но все-таки встаю.

Живот, печень, почки, кишечник — все охвачено ужасной тревогой. Она когтит меня изнутри, и тело автоматически поднимается, будто кто-то дергает невидимые нити, прикрепленные к рукам и ногам.

Я выхожу в прихожую, и губы, которые вроде уже не мои, говорят, что я иду прошвырнуться. Привет! Глазами я пытаюсь сказать, что меня гложет тревога и что Сёс должна помочь мне освободиться от тела, которое обрело надо мной такую власть.

Но она, лишь зыркнув на меня глазами, продолжает вздыхать, шептать и повизгивать по телефону. Жалкий скулеж!

Как зомби, я спускаюсь по лестнице и выхожу на улицу. Машины и трамваи проносятся мимо с хриплым скрежетом. Я иду, и мне хочется кричать. Но крик словно умер во мне. Я иду, охваченный вцепившейся в меня тревогой. Иду, как одеревенелый, одеревенело смотрю вперед и одеревенело думаю, что я стал одеревенелым пленником тревоги.

Невидимый кукловод ведет меня по трамвайным путям. До самой Улаф Рюес Пласс. Я вижу своих ребят, сидящих на нашей скамье. Словно они никуда и не уходили оттуда с тех пор, как я видел их в последний раз. Только Рейдар выглядит неприкаянным. Он мечется между скамейкой и фонтаном. Словно его тоже гложет тревога.

Кукловод ведет меня вдоль парка так, что ребята меня не замечают. Наверное, он не хочет, чтобы они меня увидели и я мог бы попросить их о помощи. Я прохожу мимо павильончика «Старый Грюнер», где люди потягивают прохладное пиво. Они похожи на разморенных жарой мух. Я продолжаю идти своим деревянным шагом и подхожу к реке.

Теперь я понимаю, куда мы идем. К элеватору, куда же еще. Я бы, наверное, поднял крик, если бы помнил, как люди кричат.

Мы приближаемся к элеватору, и я чувствую, как тревога в моем теле усиливается с каждым метром.

Эта тревога бьется в каждой клетке моей кожи. Братья & Сестры, мне страшно. Кто-то или что-то взял надо мной верх. Я открываю рот, чтобы крикнуть.

Но не могу издать ни звука.

Ни слова.

Только беззвучное:

—————————

У меня есть рот, но я не могу кричать.

У меня есть тело, но оно безвольно подчиняется чужой воле.

У меня есть мозг, но он больше мне не принадлежит.

У меня есть только тревога, которая гложет и гложет меня.

Но чудеса все-таки существуют. Как только я вижу элеватор, я успокаиваюсь. Тело, рот, мозг снова принадлежат мне. Невидимый кукловод отпустил свои нити, и я снова становлюсь самим собой, испытав при этом немыслимое облегчение. Братья & Сестры, при виде элеватора меня снова охватывает сказочное ощущение счастья, которое я испытал во вторник.

Я иду к элеватору. И вижу его силуэт на фоне солнца.

Он похож на зуб.

Нет, вернее, на скалу.

Или на тюремную башню?

А может, на таинственный замок, где может случиться все что угодно?

Я подхожу к элеватору, иду по пешеходной дорожке к мосту. Сажусь в парке у Кубы [10] и смотрю на элеватор, а Солнце тем временем постепенно гасит свой небесный пожар. Так проходит часа два. Кругом бегают дети, они думают разве что о самой большой карамели в мире. Женщины с колясками то появляются в моем поле зрения, то исчезают, мысли этих особ заняты только их крохами, которые вырастут, станут подростками, а потом, подобно им самим, — программистами, или уборщиками, или учителями. Старики, легкие на ногу, как черепахи, ползут мимо в ожидании пенсии, смерти или чего-нибудь необычного. Кокер-спаниель бредет по дорожке, чувствуя себя большой, опасной собакой. Кошка гоняется за бабочками и плевать хотела на «Вискас».

Но все это меня не касается. Я невозмутимо сижу скрестив ноги. Прислушиваюсь к тому, как растет мое тело, и в голове у меня бродят только самые простейшие мысли. Я не хочу мешать тому небольшому чуду, которое должно произойти в ближайшие недели, начиная с этой минуты. В каком-то смысле я забеременел самим собой. Это, конечно, извращенная мысль. Но тревога, терзавшая меня, превратилась в семечко, которое проросло где-то у меня в груди.

И я по-прежнему думаю, что тот чувак на крыше элеватора имеет определенное отношение к этой тревоге. Я жду до темноты, но он так и не приходит. И все равно легко он от меня не отделается. Пусть не в этот вечер. Но я не сдамся.

Я возвращаюсь домой, Сёс все еще болтает по телефону. Однако уже не воркует, как прежде. Перед ней стоит чашка кофе. Похоже, кофе остыл, не дождавшись, чтобы к нему прикоснулись. Сёс бросает на меня мрачный взгляд, но заговаривает со мной, только когда я собираюсь сесть на тахту.

— Исчезни, болван! — шипит она.

Я тебя тоже люблю, — отвечаю я, ухожу на кухню и шарю по полкам. Мамаша оставила нам чипсы, шоколад и два больших «Сникерса». Я быстро сметаю все. Сёс, очевидно, намерена лишь увеличивать наш телефонный счет. (Ха-ха-ха-ха!)

Уединившись у себя, я ставлю Kjøtt. И вздрагиваю, когда они начинают исполнять хит «Чувак на крыше». Я слышал эту песню раз сто, но ни разу не вникал в текст. Начинается это так:

Маньяк улыбается прессе,
Приговор его не страшит.
Вчера он был неизвестен,
Сегодня он знаменит.
Он с крыши стрелял спокойно
В детишек, идущих в школу.
Но, видно, друзья ошиблись,
Смерть на стуле считая веселой…

Но человек, о котором думаю я, не такой. Я в этом уверен.

Или почти уверен.

Он не за тем поднимается на крышу. Я чувствую, что мы с ним родственные души. Чтобы убедиться в этом, я разрабатываю план.

И засыпаю, обмозговав его.

Несколько часов спустя я просыпаюсь оттого, что Сёс трясет меня за плечо.

— Ты что, сожрал все сладкое? — недоверчиво спрашивает она.

Я улыбаюсь, чувствуя в уголках рта вкус шоколада, и засыпаю снова, успев сказать Сёс:

— Разве тебе не говорили, что тебе надо похудеть?

Злобное замечание, каюсь. Но как приятно сказать такое сестре…

Суббота, 6 июля

На крыше элеватора я пишу новое письмо Каролине. Одного мне показалось мало. Пишу и смеюсь. Ясное дело, я валяюсь у нее в ногах, называю ее «своей великой любовью»: я «никогда не перестану тебя любить» и «умру холостяком, если ты меня отвергнешь». А в конце прошу ее проявить ко мне доброту и ответить, есть ли у меня хотя бы крохотная надежда на взаимность.

Письмо получается длинным.

Я пресмыкаюсь, как могу, — Адам Жаба, ничтожнейший из всех ничтожных, валяется в пыли и погружается в ил еще на полметра.

Я, Адам Дурак, отдаю ей сердце и вручаю свою судьбу.

По крайней мере, в письме.

До сих пор при мысли о Каролине у меня покалывает в груди, но это терпимо.

Ведь сердце нового Адама защищено теперь черепашьим панцирем. Душа в замше и сердце в панцире. Я готов ко всему.

У Солнца сегодня свои планы. Оно тоже решило отдохнуть в выходные. Сегодня оно осыпало небо легкими облаками и изображает из себя рождественского ниссе, то прячась, то выезжая в своих санях из-за облака, похожего на оленя Пера Гюнта, но тут же снова скрывается за облаком, похожим на «Черепашек ниндзя». Прогноз обещал, что жара немного спадет, и это заметно.