Михаил Кузмин - Подземные ручьи (сборник)

• Название: Подземные ручьи (сборник)
• Автор: Михаил Кузмин
• Издательство: Северо-Запад
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-8352-0320-9

Поэт и прозаик Михаил Алексеевич Кузмин (1872–1936) — один из наиболее интересных писателей начала ХХ века. Его изысканная проза, пронизанная тонким психологизмом, постоянно была объектами внимания критики и вызывала жаркие споры современников. Настоящее издание впервые наиболее полно представляет современному читателю Кузмина-прозаика.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Что за черт! Пожалуй, никто узнавать не будет!

2. Арфистка

Сидит барышня. Платье белое, шарф желтый, волосы черные. Ноги короткие, пояс под титьками. На табурете сидит и играет на арфе. Никто ее не слушает. На стене Бонапарт и колчан с голубем. По всем видимостям, очень скучно, но благородно, ничего не поделаешь. Тут бы собачку махонькую пустить.

3. Страшный случай

Целая история. Колька полез за кошкой в подвал. Обозлился потому что. Полез и застрял в окошке. А Петька спустил ему штаны и навалился. Кругом никого, одни огороды, а дом разваленный. Кольке обидно, что ничего поделать не может, голова и руки в подвале, только ногами брыкается. Идет прохожий с портфелем. Видит, зад из окошка торчит, и пни его ногой. Что тут делается, он не понимает; во-первых, с портфелем, во-вторых, идет по своему делу, да и зовут-то его Соломон Наумыч. Пнул, — кирпичи-то и посыпались, все, куда нужно, вошло без остатка, и мальчишки в подвал — кувырк. А дом был вроде хазы. В темноте кривой мужик нос ковырял. Закричал: «Наши аль не наши?» Петька говорит: «Свои».

4. Путешествие

Едет толстая барыня в Берлин. И все по-французски — думает, в Париж. Едет, а сама все «пук» да «пук». Спрашивает: «J’ai, кажется, perdu?» — А муж отвечает: «Не надо было гороха есть».

5. Гречки

Греческие бани. Ну, конечно, мрамор, злато, ладан и смирна. Роскошь первый сорт, а крыши нет. Никто не раздевается, так голые по проспекту и приходят. Маслом мажутся да песком посыпаются. Зачем, спрашивается? Чтобы если хвататься кто начнет, так чтоб и задерживалось и не задерживалось. Премудрость. А мыться не моются.

6. Букет

Лежит на диване дама, вполне прекрасная дама. Перед ней парнишка, кадет или гимназист.

[И] букет держит. Мундирчик у него коротеньки<й>, все наружу. И видать, что дама очень ему нравится. Так нравится, что даже сукно поскрипывает и весь он вскочил с непривычки. Поздравляет с днем ангела. У дамы глазки посоловели, и ручку она к букету протягивает, да так медленно, и все ниже норовит от деликатности, словно это не букет, а аллегория.

7. Купанье

Диана-богиня в укромном месте отдыхает. Настреляла зайцев и легла. А девки, ее прислужницы, купаться начали. Кто плещется, кто полощется, кто друг другу спины моет, одна задницу намылила, другая из горсточки песок между ног сыплет, а другие, расшалившись, как муж с женой барахтаются. Собаки лают, себя не помнят. Сама Диана разморилась, сорвала травинку, кусает ее и глаза прищурила. А из-за куста посторонний мужчина смотрит. Всего как следует еще не рассмотрел, а уж на лоб рога лезут.

8. Репетиция

Барышня с гувернанткой гуляет. Кисейное платьице, зонтик, митенки, ботинки прюнелевые.

У стенки человек стоит, мочится. Барышня к няне-то:

— Что же это такое?

— Оставь, это нас не касается. Это пожарный репетицию с кишкой делает.

Прошли еще несколько шагов, барышня и говорит:

— А вот у нас никогда, никогда пожара не бывает.

9. Африка

Англичанин в светлой паре сидит на террасе, курит. Перед ним кофейные поля и море с пароходом. Дети в песке роятся. Англичанке негр массаж делает. Граммофон заведен на «Типперери». Пушки вдали палят. Розовый попугай в кольце качается, а писем никаких нет. Ни тетя Молли, ни тетя Полли, ни братец Ральф не пишут.

10. Налетчик

Прошел налетчик одну комнату, другую, третью, дальше идти некуда. Повернул штепсель и обомлел. Огромные ляжки и бабий зад вздыблен, потом лоснится, а промеж ляжек чужая лысая голова ползет, и в пенсне. Налетчик даже охрип сразу и говорит:

— Очки-то сними, кобель!

— А ежели я не могу, когда не все вижу в подробности.

Налетчик трахнул из шпалера и опрометью вон. — Только на улице опомнился. Вернулся, чиркнул спичкой, посмотрел на медную доску.

Нет, не ошибся. «Иван Петрович Кабан!»

Даже плюнул с досады.

11. Всадники

Едут двое военных верхами. Офицеры, верно, только что выпущены. Лошади лоснятся, и сами одеты чисто. Сапоги так и блестят. Едут и все друг на друга взглядывают. Взглянут и отвернутся, взглянут и отвернутся. И все улыбаются. Приехали к какому-то месту, так просто место, ничего особенного. Ну, им виднее. Остановились. Один говорит: «Ну что же, Петя, слезай». А тот глаза рукой закрыл и краснеет, краснеет, как вишня.

12. Рыба

Вода. И месяц вовсю пущен. Кусты, деревья, а народа нет. Верно, все спать пошли. Тихо. Рыба наконец голову выставила, посмотрела на месяц, видит, что не червяк, и обратно ушла. Не интересно.

13. Хозяин

А вот хозяин. Павел Прохорович Трубин. Уроженец города Кашин. Окончил трехклассное училище. Проводил жизнь в трудах, а по воскресеньям на клиросе в губернском соборе пел. Имеет одну золотую и две серебряные медали художественной работы. При проезде владыки держал речь, при несмолкаемом одобрении сограждан. Имеет дом полукаменн<ый> и арендует уже много лет торговые бани, в коих его рачительством возведена кафельная печь, украшенная живописными изображениями.

14. Конец

Веник и мочала. Вещи простые, даже низкие, а сколько счастья под ними скрывается.

Да, что веник, что мочала! Только при входе в предбанник люди, которым доступно истинное понимание, охвачены бывают предчувствием… предчувствием, говорю я…

Повесть о Елевсиппе рассказанная им самим

О, Парменид, мудрейший среди мудрых, не ты ли первый сказал людям, что звезда, отмечающая конец и начало дня, зовущая любовников к лобзаньям и расторгающая страстные объятия, несущая покой работникам и снова призывающая их к трудам, — одна и та же? Как же мне не вспоминать твое имя при начале повести моей долгой, полной превратностей жизни, о, мудрый?

Часть 1

Я был родом из Корианды, равно как и мой отец, по имени Питтак; я не помню своей матери, которая умерла, дав мне жизнь и назвав меня Елевсиппом, но старая рабыня Манто часто говорила, что это была высокая женщина, с большими голубыми глазами, искусная в пряже и тканье. От нее я наследовал голубые глаза и веселый, легкий характер, а от отца некоторую хилость тела и страсть к путешествиям. Но я узнал это гораздо позднее, хотя, увы, слишком все-таки рано! А теперь пока, путешествия мои ограничивались окрестными горами и морем, на которое мы, ребятишки, отваживались пускаться на оставшихся челноках, когда все старшие отправлялись на рыбную ловлю, а матери хлопотали у очагов. Впрочем, мы не доезжали даже до ближайших безлесных и безлюдных островков, которые манили меня и о которых я мечтал, засыпая на коленях у старой Манто на пороге нашего дома, смотря на туман над морем, из-за которого выплывала луна, оранжевая, на лиловом небе. Однажды отец меня брал в Галикарнасс, но я никогда не бывал в Милете; о поездке в первый из названных городов я также сохранил смутное воспоминание; помню только белых лошадей, вставших на дыбы и ржущих, которые меня напугали, шумную толпу, большие храмы, но больше всего занимало меня, что я так долго нахожусь с моим отцом, небольшим, подвижным человеком, с худым и задумчивым лицом и черною бородой. Я слышал стороною, что он один из самых богатых людей окрестности, что случается, что он ссужает деньгами даже милетцев, и что никто так не строг к должникам, как он, но я плохо понимал это, и мне казалось невероятным, чтобы этот серьезный, печальный и ласковый человек мог быть строг к кому-нибудь. В бурную погоду мы вылезали на крышу и смотрели на волны, и когда случалось чужому судну разбиться около наших берегов, мы с увлечением вылавливали плавающие товары и вещи экипажа, соревнуясь в удачной ловле. Так я жил до пятнадцати лет изо дня в день, из года в год, растя вместе со своими сверстниками и радуясь солнцу, как ящерица.

Часть 2

Это было под вечер, когда загоняли стада. Помогая отцовским пастухам и завлеченный отставшею и непослушною козою далеко в горы, я очутился в местности, которая казалась мне неизвестною. Ручей с берегами, поросшими густым кустарником, один нарушал тишину узкой долины между безлесными скалами. Я не видел, куда в надвигающейся ночи свернуло упрямое животное, и стоял в раздумье, как вдруг кусты у ручья, зашевелившись, раздвинулись, и моим глазам открылась девушка лет четырнадцати, вышедшая на берег. Так как ее волосы были украшены водяными цветами, сама она была прекрасна, насколько можно было судить в сумерках, и, встреченная в безлюдной местности, она не походила ни на одну из окрестных девушек, знаемых мною, то я подумал, что это нимфа ручья, текущего по долине. Я стал на колени в отдаленье и, сложив молитвенно руки, так начал к ней, остановившейся у самых кустов берега: «Если я тебя потревожил, благая нимфа, прости мою неосторожность и, как милостивая, помоги мне лучше найти мою козу и дорогу домой, чтобы тебе снова вкушать безмятежность покоя». Она же стояла, не отвечая; и я продолжал: «У меня теперь ничего нет с собою, что могло бы походить на дар тебе, но я обещаю завтра принести пирожков с маком, молока, меду и цветных лент на кусты, чтобы почтить тебя, госпожа». Белевшая в сумерках фигура заколыхалась слегка, и голос, тонкий, как пение кузнечика, прозвучал мне: «Кто ты, смешной человек, не могущий отличить бедной, простой девочки от божественных нимф?» — Я подумал, что нимфа может испытывать меня, и, не вставая с колен, продолжал: «Зачем же ты в этой долине одна и ночью? Что ты здесь делаешь? Подойди ко мне, дотронься до меня рукою и ответь на мои вопросы, чтобы мое сердце не смущалось напрасно». — «Вот я подошла, вот я дотрагиваюсь до тебя, вот я отвечаю: я жду здесь моего отца, который, приехав, пошел в Корианду и, не захотев ни брать меня в город, ни оставлять на берегу у всех на виду, провел в эту, едва ли не ему одному известную, долину дожидаться его прихода». — «Вот я теперь тоже узнал эту долину и всем расскажу, и тебе нельзя будет сюда прятаться».