Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Вадим Шершеневич
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Поэзия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7331-0216-0

Творчество В.Г. Шершеневича (1893–1942) представляет собой одну из вершин русской лирики XX века. Он писал стихи, следуя эстетическим принципам самых различных литературных направлений: символизма, эгофутуризма, кубофутуризма, имажинизма. В настоящем издании представлены избранные стихотворения и поэмы Вадима Шершеневича — как вошедшие в его основные книги, так и не напечатанные при жизни поэта. Публикуются фрагментарно ранние книги, а также поэмы. В полном составе печатаются книги, представляющие наиболее зрелый период творчества Шершеневича — «Лошадь как лошадь», «Итак итог», отдельные издания драматических произведений «Быстрь» и «Вечный жид». Ряд стихотворений разных лет печатается по рукописям.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Сентябрь 1919

Принцип басни

А. Кусикову

Закат запыхался. Загнанная лиса.
Луна выплывала воблою вяленой.
А у подъезда стоял рысак:
Лошадь как лошадь. Две белых подпалины.

И ноги уткнуты в стаканы копыт.
Губкою впитывало воздух ухо.
Вдруг стали глаза по-человечьи глупы
И на землю заплюхало глухо.

И чу! Воробьев канитель и полет
Чириканьем в воздухе машется,
И клюквами роют теплый помет,
Чтобы зернышки выбрать из кашицы.

И старый угрюмо учил молодежь:
— Эх! Пошла нынче пища не та еще!
А рысак равнодушно глядел на галдеж,
Над кругляшками вырастающий.

Эй, люди! Двуногие воробьи,
Что несутся с чириканьем, с плачами,
Чтоб порыться в моих строках о любви,
Как глядеть мне на вас по-иначему?!

Я стою у подъезда придущих веков,
Седока жду отчаяньем нищего,
И трубою свой хвост задираю легко,
Чтоб покорно слетались на пищу вы!

Весна 1919

Сердце частушка молитв

Я. Блюмкину

Другим надо славы, серебряных ложечек,
Другим стоит много слез, —
А мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос.

А мне бы только любви вот столечко,
Без истерик, без клятв, без тревог.
Чтоб мог как-то просто какую-то Олечку
Обсосать с головы до ног.

И, право, не надо злополучных бессмертий,
Блестяще разрешаю мировой вопрос, —
Если верю во что — в шерстяные материи,
Если знаю — не больше, чем знал и Христос.

И вот за душою почти несуразною
Ширококолейно и как-то в упор,
Май идет краснощекий, превесело празднуя
Воробьиною сплетней распертый простор.

Коль о чем я молюсь, так чтоб скромно мне в дым уйти,
Не оставить сирот — ни стихов, ни детей;
А умру — мое тело плечистой вымойте
В сладкой воде фельетонных статей.

Мое имя, попробуйте, в библию всуньте-ка,
Жил, мол, эдакий комик святой
И всю жизнь проискал он любви бы полфунтика,
Называя любовью покой.

И смешной, кто у Данта влюбленность наследовал.
Весь грустящий от пят до ушей,
У веселых девчонок по ночам исповедывал
Свое тело за восемь рублей.

На висках у него вместо жилок — по лилии,
Когда плакал — платок был в крови,
Был последним в уже вымиравшей фамилии
Агасферов единой любви.

Но пока я не умер, простудясь у окошечка,
Всё смотря: не пройдет ли по Арбату Христос, —
Мне бы только любви немножечко
Да десятка два папирос.

Октябрь 1918

Принцип краткого политематизма

За окошком воробьиной канителью веселой
Сорваны лохмотья последних снегов.
За Сокольниками побежали шалые селы
Уткнуться околицей
В кольца
Ручьев.

И зеленою меткой
Трава на грязном платке полей.
Но по-прежнему хохлятся жолтой наседкой
Огни напыжившихся фонарей.

Слеза стекла серебряной улиткой,
За нею слизь до губ от глаз…
А злобь вдевает черную нитку
В иголку твоих колючих фраз.

Я слишком стал близок. Я шепотом лезу,
Втискиваюсь в нужду быть немного одной;
Нежные слова горячее железа
Прижигают покой.

В кандалах моих ласк ты закована странно,
Чуть шевелись сердцем — они звенят…
Под какой же колпак стеклянный
Ты спрятаться от меня?

И если отыщешь, чтоб одной быть, узнаешь,
Что куда даже воздуху доступа нет,
Жизнь проберется надоедно такая ж,
В которой замучил тебя поэт.

Нет! Пусть недолго к твоему сердцу привязан
К почве канатами аэростат, —
Зато погляди, как отчетливо сказан
Твой профиль коленопреклонением моих баллад!

Апрель 1918

Ритмический ландшафт

Р. Року

Занозу тела из города вытащил. В упор,
Из-за скинутой с глаз дачи,
Развалился ломберный кругозор,
По бабьему ноги дорог раскорячив.

Сзади: золотые канарейки церквей
Наотмашь зернистые трели субботы.
Надо мною: пустынь голобрюхая, в ней
Жавороночья булькота.

Все поля крупным почерком плуг
Исписал в хлебопашном блуде.
На горизонте солнечный вьюк
Качается на бугре — одногорбом верблюде.

Как редкие шахматы к концу игры,
Телеграфа столбы застыли…
Ноги, привыкшие к асфальту жары,
Энергично кидаю по пыли.

Как сбежавший от няни детеныш — мой глаз
Жрет простор и зеленую карамель почек,
И я сам забываю, что живу, крестясь
На электрический счетчик.

Август 1919

Каталог образов

С. Зарову

Дома —
Из железа и бетона
Скирды.
Туман —
В стакан
Одеколона
Немного воды.
Улица аршином портного
Вперегиб, вперелом.
Издалека снова
Дьякон грозы — гром.
По ладони площади — жилки ручья.
В брюхе сфинкса из кирпича
Кокарда моих глаз,
Глаз моих ушат.
С цепи в который раз
Собака карандаша
И зубы букв со слюною чернил в ляжку бумаги.
За окном водостоков краги,
За окошком пудами злоба
И слово в губах, как свинчатка в кулак.
А семиэтажный гусар небоскреба
Шпорой подъезда звяк.

Август 1919

Усеченная ритмика

Торцы улиц весенних тиграми
Пестрятся в огнебиении фонарей.
Сердце! Барабанами стука
Выгреми
Миру о скуке
Своей.

Жизнь! Шатайся по мне бесшабашной
Поступью и медью труб!
Язык, притупленный графит карандашный,
Не вытащить из деревянной оправы губ.

Любовь! Отмерла,
Отмерла
Ты, а кроме —
Только выслез и бред в вечера…
Докурю папиросу последнюю в доме,
И вот негде достать до утра.

Снова сердцу у разбитого корытца
Презрительно тосковать.
И в пепельнице памяти рыться
И оттуда окурки таскать!

Что окурки любовниц после этого счастья?
Смешан с навозом песок на арене!
Господь! Не соблазняй меня новой страстью,
Но навек отучи от курения!!!

Март 1918

Тоска плюс недоумение

Звуки с колоколен гимнастами воздух прыгали
Сквозь обручи разорванных вечеров…
Бедный поэт! Грязную душу выголи
Задрав на панели шуршащие юбки стихов.

За стаканом вспененной весны вспоминай ты,
Вспоминай,
Вспоминай,
Вспоминай,
Как стучащим полетом красного Райта
Ворвалось твое сердце в широченный май.

И после, когда раскатился смех ваш фиалкой
По широкой печали, где в туман пустота, —
Почему же забилась продрогшею галкой
Эта тихая грусть в самые кончики рта?!

И под плеткой обид, и под шпорами напастей,
Когда выронит уздечку дрожь вашей руки, —
Позволь мне разбиться на пятом препятствии:
На барьере любви, за которым незримо канава тоски!

У поэта, погрустневшего мудростью, строки оплыли,
Как у стареющей женщины жир плечей.
Долби же, как дятел, ствол жизни, светящийся гнилью
Криками человеческой боли твой!

Март 1918

Принцип проволок аналогий

Есть страшный миг, когда, окончив резко ласку,
Любовник вдруг измяв и валится ничком…
И только сердце бьется (колокол на Пасху),
Да усталь ниже глаз синит карандашом.

И складки сбитых простынь смотрят слишком грубо,
(Морщины лба всезнающего мудреца)…
Напрасно женщина еще шевелит губы
(Заплаты красные измятого лица)!

Как спичку на ветру, ее прикрыв рукою,
Она любовника вблизи грудей хранит,
Но, как поэт над конченной, удавшейся строкою,
Он знает только стыд. Счастливый краткий стыд!

Ах! Этот жуткий миг придуман Богом Гневным;
Его он пережил воскресною порой,
Когда, насквозь вспотев, хотеньи шестидневном,
Он землю томную увидел под собой.

Январь 1918