Вадим Шершеневич - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Вадим Шершеневич
• Издательство: Академический Проект
• Жанр: Поэзия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7331-0216-0

Творчество В.Г. Шершеневича (1893–1942) представляет собой одну из вершин русской лирики XX века. Он писал стихи, следуя эстетическим принципам самых различных литературных направлений: символизма, эгофутуризма, кубофутуризма, имажинизма. В настоящем издании представлены избранные стихотворения и поэмы Вадима Шершеневича — как вошедшие в его основные книги, так и не напечатанные при жизни поэта. Публикуются фрагментарно ранние книги, а также поэмы. В полном составе печатаются книги, представляющие наиболее зрелый период творчества Шершеневича — «Лошадь как лошадь», «Итак итог», отдельные издания драматических произведений «Быстрь» и «Вечный жид». Ряд стихотворений разных лет печатается по рукописям.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Март 1918

Принцип кубизма

А над сердцем слишком вытертым пустью нелепой,
Распахнувшись наркозом, ты мутно забылась строкой.
Как рукав выше локтя каким-то родственным креном,
Перебинтован твой голос тоской.

Из перчатки прошедшего выпираясь бесстонно,
Словно пальцы, исколотые былью глаза, —
И любовь — этот козырь червонный —
Распялся крестом трефового туза.

За бесстыдные строки твоих губ, как в обитель нести,
И в какую распуститься трещину душой,
Чтоб в стакан кипяченой действительности
Валерьянкой закапать покой?!

И плетется судьба измочаленной сивкой
В гололедицу тащить несуразный воз.
И, каким надо быть, чтобы по этим глаз обрывкам
Не суметь перечесть
Эту страсть
Перегрезивших поз?!

В обручальном кольце равнодушии маскарадною
Маской измято
Обернулся подвенечный вуаль
Через боль,
Но любвехульные губы благоприветствуют свято
Твой, любовь, алкоголь.

А над мукой слишком огромной, чтоб праздничной,
Над растлением кровью разорванных дней,
Из колоды полжизненной не выпасть навзнично
Передернутому сердцу тузом червей!

Февраль 1918

Принцип мещанской концепции

Жил, как все… Грешил маленько,
Больше плакал… И еще
По вечерам от скуки тренькал
На гитаре кой о чем.

Плавал в строфах плавных сумерек
Служил обедни, романтический архиерей,
Да пытался глупо в сумме рек
Подсчитать итог морей!

Ну, а в общем,
Коль не ропщем,
Нам, поэтам, сутенерам событий, красоты лабазникам,
Профессиональным проказникам,
Живется дни и года
Хоть куда!

Так и я непробудно, не считая потери и
Не копя рубли радости моей
Подводил в лирической бухгалтерии
Балансы моих великолепных дней!

Вы пришли усмехнуться над моею работой,
Над почтенной скукой моей
И размашистым росчерком поперек всего отчета
Расчеркнулись фамилией своей.

И бумага вскрикнула, и день голубой еще
Кувыркнулся на рельсах телеграфных струн,
А в небе над нами разыгралось побоище
Звезд и солнц, облаков и лун!

Но перо окунули и чернила
Слишком сильно, чтоб хорошо…
Знаю, милая, милая, милая,
Что росчерк окончится кляксой большой.

Вы уйдете, как все… Вы, как вес, отойдете,
И в Сахаре мансард мне станет зачем-то темно!
Буду плакать, как встарь… Целовать на отчете
Это отчетливое иссохнущее пятно!

Июль 1918

Принцип альбомного стиха

Муаровый снег тротуарах завивается,
Как волосы височках чиновника.
Девушка из флигеля косого глазами китайца
Под тяжестью тишины!
Девушка, перешагнувшая сны!
Ты ищешь любовника?!

Не стоит! Он будет шептать: останься!
Любовью пригладит души нспокорственный клок,
И неумело, как за сценой изображают поток
На киносеансе,
Будет притворяться, страдает от вторника
В гамаке убаюканных грез.
Разве не знаешь: любовник — побитый пес,
Которому не надо намордника.
Наивная! Песок на арсис,
Как любовь, для того, чтоб его топтать.
Я не любовник, конечно, я поэт тихий, как мать.
Безнадежный, как неврастеник в мягких тисках мигрени!
Но еще знаю, что когда сквозь окна курица.
А за нею целый выводок пятен проспешит.
Тогда, как черепами,
Сердцами
Играет улица,
А с левой стороны у всех девушек особенно заболит.

И все, даже комиссары, заговорят про Данта
И Беатриче, покрытых занавеской веков.
Верь! Весь звон курантов
Только треск перебитых горшков.
И теперь я помню, что и я когда-то
Уносил от молодости светлые волосы черном пиджаке.
И бесстыдному красному закату
Шептал о моей тоске.

А ты все-таки ищешь молодого любовника,
Красивого, статного ищешь с разбега,
Тротуарами, где пряди снега
Завиваются височками чиновника!

Ну что же! Ищи!
Свищи!
Сквозь барабаны мороза и вьюги,
Сквозь брошенный игривым снежком плач.
На нежных скрипках твоих грудей упругих
Заиграет какой-нибудь скрипач.

Октябрь 1915

Содержание плюс горечь

Послушай! Нельзя же такой безнадежно суровой,
Неласковой!
Я под этим взглядом, как рабочий на стройке новой,
Которому: протаскивай!
А мне не протащить печаль сквозь зрачок.
Счастье, как мальчик
С пальчик,
С вершок.
Милая! Ведь навзрыд истомилась ты;
Ну, так оторви
Лоскуток милости
От шуршащего платья любви!
Ведь даже городовой
Приласкал кошку, к его сапогам пахучим
Притулившуюся от вьюги ночной,
А мы зрачки свои дразним и мучим.
Где-то масленица широкой волной
Затопила засохший пост
И кометный хвост
Сметает метлой
С небесного стола крошки скудных звезд.
Хоть один поцелуй.
Исподтишечной украдкой.
Так внезапится солнце сквозь серенький день.
Пойми:
За спокойным лицом, непрозрачной облаткой,
Горький хинин тоски!
Я жду, когда рот поцелуем завишнится
И из него косточкой поцелуя выскочит стон,
А рассветного неба пятишница
Уже радужно значит сто.
Неужели же вечно радости объедки
Навсегда ль это всюдное «бы»?
И на улицах Москвы, как в огромной рулетке
Мое сердце лишь шарик в руках искусных судьбы.
И ждать, пока крупье, одетый в черное и серебро,
Как лакей иль как смерть, всё равно быть может,
На кладбищенское зеро
Этот красненький шарик положит!

Октябрь 1915

Принцип гармонизации образа

И один. И прискорбный. И проходят оравой
Точно выкрики пьяниц, шаги ушлых дней.
И продрогшим котенком из поганой канавы
Вылезаю, измокший, из памяти своей.

Да, из пляски вчерашней,
Пляски губ слишком страшной,
Слишком жгучей, как молния среди грома расплат,
Сколько раз не любовь, а цыганский романс бесшабашный
Уносил, чтоб зарыть бережливей, чем клад.

И всё глубже на лбу угрюмеют складки,
Как на животе женщины, рожавшей не раз,
И синяки у глаз.
Обложки синей тетрадки,
Где детским почерком о злых поцелуях рассказ.

Но проходишь, и снова я верю блеснувшим
Ресницам твоим
И беспомощно нежным словам,
Как дикарь робко верит своим обманувшим,
Бессильным, слепым,
Деревянным богам.

Октябрь 1917

Квартет тем

От 1893 до 919 пропитано грустным зрелищем:
В этой жизни тревожной, как любовь в девичьей,
Где лампа одета лохмотьями копоти и дыма,
Где в окошке кокарда лунного огня,

Многие научились о Вадиме Шершеневиче,
Некоторые ладонь о ладонь с Вадимом Габриэлевичем,
Несколько знают походку губ Димы,
Но никто не знает меня.

…Краску слов из тюбика губ не выдавить
Даже сильным рукам тоски.
Из чулана одиночества не выйду ведь
Без одежд гробовой доски.

Не называл Македонским себя иль Кесарем.
Но частехонько в спальной тиши
Я с повадкою лучшего слесаря
Отпирал самый трудный замок души.

И снимая костюм мой ряшливый,
Сыт от манны с небесных лотков,
О своей судьбе я выспрашивал
У кукушки трамвайных звонков.

Вадим Шершеневич пред толпою безликою
Выжимает, как атлет, стопудовую гирю моей головы,
А я тихонько, как часики, тикаю
В жилетном кармане Москвы.

Вадим Габриэлевич вагоновожатый веселий
Между всеми вагонный стык.
А я люблю в одинокой постели
Словно страус в подушек кусты.

Губы Димки полозьями быстрых санок
По белому телу любовниц в весну,
А губы мои ствол Ногана
Словно стальную соску сосут.

Сентябрь 1919