Карло Мартильи - 999. Последний хранитель

• Название: 999. Последний хранитель
• Автор: Карло Мартильи
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-52077-0

Щедро одаренный природой, несметно богатый Джованни Пико граф делла Мирандола — один из величайших мыслителей Возрождения.

Однако бурная личная жизнь Пико навлекает на него гнев семьи Медичи, а необычные философские взгляды приводят в бешенство Папу Римского. От всех невзгод Мирандолу оберегает прямой потомок великого магистра ордена тамплиеров Ферруччо де Мола. Но философ не слишком дорожит своей жизнью. Пико больше заботит сохранность его неопубликованных трудов.

XX век. Вот уже около 500 лет узкий круг ученых «Омега» оберегает рукопись Мирандолы, в которой содержится ответ на вопрос: кем же был на самом деле тот, кого называют источником жизни, тот, кто всегда управлял Вселенной? Неожиданно за обладание манускриптом разворачивается смертельная схватка…

Этот роман, автора которого критики назвали «итальянским Деном Брауном», переведен на 16 языков.

---

В глубине единственного нефа, за хорами, Джованни Пико любовался великолепной картиной Джотто ди Бондоне, находящейся в алтарной нише. На ней была изображена Мадонна с Младенцем на руках. Ее синий плащ прекрасно сочетался с золотым одеянием, на редкость рельефно выделяя фигуру. Лицо, написанное в три четверти оборота, хранило такое выражение, словно она знала какую-то тайну, которую могла поверить только художнику.

Пико посмотрел в левый трансепт, где Савонарола принимал скромные поздравления верующих. На его проповеди стекалось все больше народа всех сословий. Среди них попадались и аристократы, и торговцы, и простой люд. У монаха во Флоренции было много последователей. Это заставляло церковную верхушку относиться к нему подозрительно. Его растущая популярность пугала. Слушая то, что он говорил о Римской церкви, Пико изумлялся, как его еще не отстранили от служения.

Джованни подошел к Савонароле. Тот все продолжал журить и раздавать благословения, а его крючковатый нос, казалось, указывал пастве, где следует опуститься на колени. Пико нужен был его совет. Письмо, полученное из Рима, требовало принять решение. Монах снова надвинул на голову черный капюшон и уже входил в ризницу, когда почувствовал за плечами чье-то присутствие и остановился, но не обернулся.

— Если ты тот, о ком я думаю, то мои слова не возымели на тебя никакого действия.

— Твои слова остры, как толедские клинки, но щит твоей дружбы все же сильнее.

Монах повернулся к нему, снял капюшон и обнажил широкую тонзуру, вокруг которой бобриком стояли густые черные волосы.

— Что ты сделал со своими золотыми локонами? — спросил он без улыбки.

— Они из другой жизни. Перед тобой теперь новый человек. Я изучил геометрию, — ответил Пико.

— Оставь Платона в покое. Ты в церкви, и с тобой говорит служитель Господа. Еще и бороду отрастил. Ты что, в монахи собрался?

— Постригусь, когда Савонарола займет почетное место во Дворце синьории.

— Смотри, ты пообещал!

— И сдержу слово.

— Если ты не собираешься в монахи и все, что я тут говорил, не произвело на тебя впечатления, то скажи, зачем ты явился? Прошло уже столько времени.

— Мне нужны твои дружба и совет.

— Первое может дать человек, второе — исповедник. Кто требуется тебе?

— Оба. Когда в одном существе сочетаются несколько природных свойств — это почетно.

— Нахал и богохульник! Иди, я тебя обниму. Давно я так никому не радовался.

Через дверь ризницы они вышли в поле, где уже зацвел миндаль и распустились первые цветы унаби.[55] По краям теснились густые кусты мимозы. Их желтые цветки напоминали путникам о золоте, которое Флорентийская республика щедро раздавала своим гражданам. Пико был почти на пядь ниже ростом и на десять лет моложе монаха. Издали Савонарола мог показаться согбенным старцем, хотя ему было всего тридцать пять. Да и слова графа словно придавили его к земле.

— Забудь о друге. Если я не выслушаю тебя как исповедник, то буду опасаться, что когда-нибудь донесу о том, что ты мне сказал. Ты повредился в уме, Джованни. Твой разум поражен грехом гордыни.

— Ты меня знаешь как никто другой. Не я искал дорогу, что привела меня к этим выводам. Она сама мне открылась. Верь мне, Джироламо, все, что я говорю, истинно, логично и не несет в себе зла.

— Как же случилось, что ты осмелился пустить побоку Христа и все его деяния? Поверить не могу!

— Теперь все предстает в новом свете. Никакое из его деяний не противоречит его примеру. Мать есть любовь, и мы все — ее дети, Джироламо.

— Ты богохульствуешь, и я не могу отпустить тебе грехи.

— Мне это не нужно. Я даже не претендую на то, чтобы ты поверил хоть одному моему слову, не прочитав рукопись и не попытавшись понять то, что я тебе сказал. Мне нужно понимание. Знаешь ли ты, что такое любовь? Не к Богу, а та, что соединяет мужчину и женщину?

— Я от нее отказался! — крикнул монах. — Зачем ты мне напоминаешь? С того времени я думаю только о Боге!

— И о предательстве Церкви.

— Это другой разговор. Уходи, Джованни. Что тебе от меня нужно?

— Мудрый совет друга. Больше ничего.

— Он будет последним, Джованни. Ты своим плугом провел слишком глубокую борозду между нами. Я не могу и не хочу идти за тобой.

— Ладно. Тогда увидимся на небесах.

— Все-таки выслушай меня в последний раз. Не все твои тезисы осуждены. Тридцать из девятисот — хороший результат. Защищай свои позиции и контратакуй. Диалектика — вот чего тебе не хватает в последнюю очередь, а в первую — умения рассуждать здраво. Но защищайся отсюда, из Флоренции. Здесь ты в безопасности. Что же до остальных тезисов, для которых первые девятьсот служат троянским конем, то забудь о них. Спрячь или сожги! Не доверяйся Риму, не езди туда больше, даже если того требует твоя плоть.

— Я должен снова увидеть Маргериту, я не могу без нее.

— Тогда поезжай и сам накинь себе на шею веревку. Похоть сбивает тебя с толку. Ты же погибнешь.

— Любовь сильнее смерти, Джироламо. Мое чувство к Маргерите — не зов плоти, хотя с ней я познал такую музыку, какую может исполнить только хор ангелов.

— К нему добавились голоса дьяволов…

— Прошу тебя, не говори так. Я ведь знаю, ты способен меня понять.

— Негоже пользоваться доверием, с которым я когда-то, в порыве безумия, тебе открылся.

— Все накрепко заперто в моем сердце. Но не только поэтому мне надо вернуться в Рим, — продолжал Пико. — Ты знаешь, другой Джироламо — тоже мой друг.

— Бенивьени?

— Да. Он уже давно в тюрьме по серьезному обвинению.

— Ересь?

— Содомия. У меня в голове не укладывается!

— Мне никогда такое не нравилось. Это слабость! Люди, подверженные ей, могут быть очень опасны.

— Не все же такие крепкие, как ты.

— Моя сила — только в убежденности. Во всем остальном мне страшно, даже очень. Я боюсь многого, к примеру этих адских костров. Ведь на земле им зачастую скармливают невинных. Будь осторожен, Джованни.

— Да и ты тоже. Твои слова не просто задевают, они чистейшая ересь. Мы с тобой, как два Давида, что атакуют Голиафа с разных сторон. Я никогда не поверю, что этому пастушку хватило одного броска.

— Ладно, остановись. Делай, что я говорю. Используй деньги, которые имеешь, чтобы освободить твоего содомита, но в Рим не езди. А теперь иди! Слуга, что следует за тобой поодаль, действует мне на нервы, а твой конь бьет копытом, совсем как ты. Но остерегайся морозника.

— Я знаю, он ядовит.

— Мало знаешь.

— Мы еще увидимся, Джироламо?

— Сомневаюсь, разве что перед Господом… или перед его Матерью.

Монах обернулся, посмотрел вслед уезжавшему Пико и наставил на него указательный палец.

— Помни о своем обещании! Если я завоюю Флоренцию, ты пострижешься в монахи!

Джованни нахлестывал коня, который и без того уже вспотел после крутого подъема во Фьезоле. Встреча с монахом довела его до крайности. Мысли Пико летели в Рим. Позже, у себя в кабинете, при огоньке свечи, он написал письмо.

Мой дорогой друг и брат!

Я говорил с монахом, который тебе знаком. Он посоветовал мне ради пользы моего здоровья предпринять поездку в Рим. Здесь я только относительно здоров, несмотря на усилия медиков, которым не очень доверяю. Я вышлю тебе денег. Сделай все возможное, чтобы вызволить из неприятностей дорогого поэта, стихи которого, полные муки, звучат у меня в ушах. Представляю себе также страдания моего милого цветка, который не смог сорвать. Полей его моими слезами и передай, что наш уговор остается в силе. Когда сможешь, извести меня о другом нашем цветке. Надеюсь, он неплохо чувствует себя в новом саду. Я знаю, ты сделаешь так, что у него ни в чем не будет недостатка. Во имя нашей дорогой Матери.

~~~

Рим

Суббота, 31 марта 1487 г.

Ферруччо кончил читать письмо и улыбнулся. Леонора зашептала благодарственную молитву, как с детства была приучена реагировать на любую новость, плохую или хорошую.

— Добрые вести?

— Хочешь прочесть?

— Нет, письмо адресовано тебе. Что там написано?

— Ничего такого, что могло бы возбудить подозрения. Он спрашивает, хорошо ли тебе здесь живется.

Леонора закивала головой.

— И почему, интересно, ты все время рвешься на прогулку? Что тебе на месте не сидится?

— Прошу тебя, Ферруччо. Я не привыкла сидеть сложа руки. Теперь за меня все делают другие. Мне кажется, что я стала толстая, прямо как гусыня. Посмотри, правда, я располнела?

Она по-девчоночьи закружилась перед ним, но Ферруччо увидел тело женщины. К восхищению в первый раз примешалось желание. Он тут же себя устыдил и посмотрел, не заметила ли чего Леонора. Этого ему хотелось бы меньше всего на свете. Де Мола боялся ее реакции. Она стала бы презирать его, заподозрила бы, что он пытается воспользоваться ситуацией. Или, что еще хуже, он сам возненавидел бы эту женщину, если бы заметил в ее глазах хоть слабый отсвет прошлого. Но Леонора ничего не заметила или же Ферруччо так показалось.