Константин Станюкович - Том 9. Рассказы и очерки

• Название: Том 9. Рассказы и очерки
• Автор: Константин Станюкович
• Издательство: Правда
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1977

Константин Михайлович Станюкович — талантливый и умный, хорошо знающий жизнь и удивительно работоспособный писатель, создал множество произведений, среди которых романы, повести и пьесы, обличительные очерки и новеллы. Произведения его отличаются высоким гражданским чувством, прямо и остро решают вопросы морали, порядочности, честности, принципиальности.

В девятый том вошли рассказы и очерки: «Первогодок», «На „Чайке“», «За щупленького», «Гибель „Ястреба“», «Оборот», «Тяжелый сон», «Отчаянный», «Смотр», «Волк», «Блестящий капитан» и другие.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

— Какие глупости! — сердито проговорил он.

— Это что глупости? Что мы мокнем на дожде? Спустимся лучше вниз… Действительно погода — подлец…

Они вошли в каюту.

Там было тепло, уютно и светло. Вестовой догадался затопить камин и зажечь лампу.

Мрак на душе капитана исчез, и он сказал доктору:

— Нервы, брат, расшалились… Чепуха лезла в голову на баке…

Виктор Иванович рассказал про нее и, смеясь, прибавил:

— Верь я в предчувствия, как старые бабы, то…

— То был бы не Виктором Иванычем, какого я знаю давно, а невежественным человеком и трусом перед опасностью, которой вдобавок еще нет. Так-то, дружище…

— Положим и так… Но если бы эти мрачные мысли угнетали меня?

— На то у тебя есть сильная воля, чтобы не поддаваться им.

— И если все-таки…

— Обязан лечиться, как говорил… Попринимай капли, следи за желудком, а работы у тебя, как капитана, довольно. Нервы у тебя не в порядке. Ну, скажем, в первое время, острота разлуки… Но пока не болен серьезно — не должен распускать себя… Не думаешь же ты, что весь смысл жизни в неразлучном счастливом житии с женой, хотя бы и с такой, в которую влюблен до сих пор до безумия, и с детьми?.. Положим, это одна из приятных сторон жизни, не спорю, но есть и другое. И не один же ты в положении соломенного вдовца… Не один же ты на свете влюбленный муж, расстающийся по каким-нибудь делам с женой… А главное — ведь твое дело серьезное… На тебе ответственность за людей… Их лучшая жизнь, спокойствие, безопасность, их жизнь… На тебе исполнение серьезного долга… Да что я тебе говорю?.. Будто не ты, Виктор Иваныч, пропел мне суровую отповедь пять лет тому назад, когда я так разнервничался, что чуть было не свалял дурака… Ведь помнишь?

— Еще бы не помнить…

— А тогда мое настроение было «бамбуковое», со всякими предчувствиями… Недаром я до сих пор холостяк… Ведь я навсегда расставался с русалкой, на которую раньше молился. Знаешь, любил ли ее?..

— Знаю.

— Но не испытал, что значит обмануться в любимой женщине… Это действительно несчастие… Можно слабой твари и раскиснуть. И помнишь, как я раскис?..

— Совсем раскис…

— Да так, что, не образумь ты меня, не устыди вовремя — пустил бы пулю в лоб… И, как видишь, не считаю себя несчастным оттого только, что меня пустила в трубу красивая русалка… А ведь ты счастлив, Виктор Иваныч, и… вдруг предчувствия…

— Оттого и не хотел идти в плавание, что счастлив, и не тянет меня в плавание…

— Да многих ли тянет?.. Только карьерные соображения… А матросы так идут поневоле в дальнее плавание… Ведь не моряки — русские мужики. Море им непривычно и страшно, что не мешает им быть отличными матросами и из-за страха и за совесть… Ты прежде любил море… Понятно, что теперь разлюбил его и не хочется идти… Однако не воспользовался же предложением небрезгливого товарища.

— Еще бы.

— А если б послали на войну?.. Не хотел бы, а пошел.

— И теперь иду, но это другое дело. И знаешь ли, чего я не понимаю?

— Назначения?

— Именно. Кто мог удружить мне?

— Начальство… Сообразило, что ты дельный капитан и любим матросами… Эти беспощадно суровые, так называемые лихие капитаны, дантисты и поклонники порок, значит, выходят из моды. И уголь не будет так дорог… И матросы не будут бесправными… И во флоте новые песни, как везде. В наше время обновления после крымской войны… И сердись не сердись, Виктор Иваныч, а я рад за команду «Воина»…

И доктор, один из тех идеалистов шестидесятых годов, который и в своем маленьком деле применял свои гуманные взгляды, с обычной страстностью стал говорить о тех чудных надеждах, которыми он был полн в это горячее время освобождения крестьян и других реформ…

— Однако и рюмку водки пора выпить за твое здоровье! — заключил доктор.

— Мы завтракаем в кают-компании… Сию минуту полдень, и нас позовут… Так смотри, голубчик… навещай моих… За Викой присматривай…

— Буду… А ты, Виктор Иваныч, смотри не того… не распускай себя…

В эту минуту вошел старший офицер и сказал:

— Милости просим, Виктор Иваныч и доктор, к нам, в кают-компанию…

Кают-компания была полна провожающими и хозяевами-моряками, отправляющимися в дальнее плавание.

Огромный стол, над которым висела большая лампа и по переборкам каюты горели свечи в кенкетках, сверкал белизной белья, сервизом и хрусталем и заставлен был закусками и бутылками.

Распорядитель пиршества, молодой лейтенант Веретьев, выбранный кают-компанией содержателем на шесть месяцев, только что одевший вестовых в нитяные белые перчатки и просивший их не подгадить и не облить соусом при подаче громадных рыбин и индеек, — не без горделивости оглядел убранство стола и, при входе капитана, пригласил садиться.

Провожавшие мужчины — преимущественно моряки — были веселы. Некоторые дамы, и особенно старые, провожавшие сыновей — были серьезны и с заплаканными глазами; были, впрочем, и веселые молодые лица.

Капитана усадили, конечно, на почетное место, на диван во главе стола. С одной стороны сидел старик адмирал, провожавший сына, с другой — доктор Николаев.

Но перед этим Виктору Ивановичу пришлось познакомиться с некоторыми гостями и ответить знакомым дамам, что жены нет потому, что нездорова.

Кое-как разместились. Гостеприимные хозяева-моряки, уже обменявшиеся последними интимными уверениями, пожеланиями и наставлениями со своими близкими в уединении кают, здесь, на людях, не давали воли своим чувствам и угощали своих дам, накладывая им на тарелки всего в таком количестве, которое словно бы свидетельствовало о силе невысказываемых в публике чувств и о желании утешить и матерей, и жен, и сестер.

Мужчин не приходилось утешать в этот адмиральский час. Они уже без угощения выпили по две рюмки и ели разнообразные и вкусные закуски. И провожавшие, казалось, еще более оживились и находили, что три года плавания «пронесутся как миг».

Старый адмирал, толстый, с большим животом и добродушным лицом с крупными чертами, ел свежую икру с наслаждением и вдумчивостью заправского гурмана, маленькие и заплывшие глазки которого блистали плотоядным огоньком.

— Отличная икорка, Виктор Иваныч! — промолвил адмирал, словно бы объявляя благодарность капитану за хороший смотр.

Разумеется, адмиралу налили еще рюмку померанцевой и наложили на тарелочку изрядную порцию икры.

— Вот этого не покушаете в дальнем плавании! — участливо заметил адмирал, обращаясь к капитану.

И словно бы в виде утешения прибавил:

— Славное судно ваш корвет, Виктор Иваныч. И в образцовом порядке. Понимаю, как приятно командовать «Воином» и идти на нем в дальнее плавание…

И, не ожидая ответа, адмирал принялся за икру.

— Любит покушать! — смеясь, прошептал на другом конце какой-то мичман.

— Это ведь он говорит: «Кто любит есть, садись подле меня, кто любит пить — садись подле брата!» — ответил пожилой моряк, сидевший около своего племянника-мичмана. — Брат адмирала не глуп выпить.

— Так надо садиться между обоими! — засмеялся мичман.

Подали на двух блюдах огромные форели. Вестовые, с напряженными раскрасневшимися лицами, осторожно обносили блюда и соусники с подливкой, поглядывая на лейтенанта Веретьева, который отрывался от оживленной тихой беседы со своей женой — пикантной брюнеткой лет тридцати, известной в Кронштадте, обворожительной, кокетливой Надеждой Викентьевной, сводившей с ума и мичманов и адмиралов, — и бросал тревожные взгляды на вестовых.

— Молодцами! — довольно шепнул он подававшему ему белобрысому вестовому с выкаченными глазами и наложил жене и себе по большому куску форели.

— Это ты, Ника, можешь так есть в такие минуты! — шепнула пикантная брюнетка, и в ее черных красивых глазах, только что бесконечно покорно-грустных, уже стояло выражение упрека и неудовольствия.

— Надя… Что ты? — чуть слышно промолвил лейтенант.

— Хороша любовь!

— Надя!

— На три года расстаемся и… навалил… Ты можешь есть, а я… я не могу…

— И я не могу… Так, нечаянно… Какая еда теперь!..

И лейтенант не без тайного сожаления только ковырнул рыбу и стал говорить о том, как будет тосковать.

Пикантная брюнетка не дотрагивалась. Глаза ее снова стали бесконечно грустными. Все могли видеть, какая она несчастная Пенелопа*.

— Еще бы нам не тосковать, милая Надежда Викентьевна! — заметила высокая, полная и некрасивая дама, сидевшая рядом. — Они, — и некрасивая дама строго взглянула на своего мужа, старшего штурмана Василия Ивановича, худенького, маленького и скромного человека лет под пятьдесят, — они там будут веселиться, а мы…

Василий Иванович покраснел, как пион.

Это он будет веселиться? Он, отправляющийся в третье кругосветное плаванье главным образом потому, что семья большая и Василий Иванович во всем отказывал себе, чтобы больше прикопить денег в плавании на приданое для дочери. Он принял предложение идти на «Воине» и потому, чтоб не раздражать своим присутствием свою монументальную Анну Петровну, допекавшую смирного Василия Ивановича главным образом жалобами и упреками в том, что она далеко не счастливая женщина, как рассчитывала двадцать лет тому назад, когда была доверчива и неопытна…