Карло Маури - Когда риск - это жизнь!

• Название: Когда риск - это жизнь!
• Автор: Карло Маури
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1986

Автор — итальянский альпинист и путешественник рассказывает о своих спортивных и исследовательских маршрутах в Альпах, Гималаях, Австралии, Юж. Америке, Арктике и Антарктике.

---

Путешествуя по этим землям, свидетелям далеких событий, навсегда вошедших в историю человечества, я начинаю всем сердцем и разумом постигать, что Запад и Восток не только географические определения, но и понятия, выражающие наличие границы между двумя различными мирами, не раз за всю историю вступавшими в конфликт друг с другом. Гораздо более, чем океаны, людей разобщают уклады жизни.

Из всех арабов жители этих бесконечных болот — единственные не пользующиеся верблюдом. Вещи и людей перевозят на легких, юрких каноэ — «масхуф», которыми и мужчины и женщины здесь ежедневно пользуются.

Экономика болотной жизни основана на малочисленных видах деятельности, не менявшихся с течением веков. Это выращивание риса, рыболовство, разведение так называемых водяных буйволов. Работа разделена между всеми поровну. Мне приходилось видеть, как мужчины выходили на рыбалку в ночь, обрабатывали рисовые плантации, гнали на береговые пастбища стада буйволов; я видел, как женщины отправлялись с рассветом на те же рисовые плантации, выпекали на маленьких островках хлеб, подкладывая в глиняные печи тростник и сухой навоз, занимались стиркой, не упуская из виду ребятишек, которые плескались тут же в воде.

Жизнь внутри древней болотной общины регулируется точными неписаными законами. Например, рыбу и рис свозят к старейшине деревни, и тот распределяет их между жителями Аль-Сухайна. Оставшиеся продукты подлежат продаже или обмену; выручка делится между семьями.

На самом крупном острове Аль-Сухайна иракское правительство построило школу — единственное каменное сооружение в деревне. Ребятишек привозят туда на каноэ. Перед тем как покинуть деревню, мы посетили эту маленькую школу и услышали веселые детские голоса, которые нараспев выговаривали уроки.

Спускаясь по большой реке, то и дело замечаешь кучи песка и бесформенные нагромождения кирпичей, слепленных тысячи лет назад из речного ила. Почти все они рассыпались от времени, превратившись в пыль. Точно так же, как и народы, возводившие из них свои горделивые оплоты войны и мира.

Я гляжу на проплывающие за бортом глиняные плотины, и разбегающиеся от нашей лодки искрящиеся волны кажутся мне похожими на зеркало времени. Больше часа я не могу оторваться от этого волшебного зрелища. Глаза не устают. Ничто не тревожит разум: ни предметы, ни люди, ни события. И на меня нисходит безмятежность.

Пустыня

Чтобы попасть в кишлаки белуджей (так называется этническая группа, возникшая от смешения иранского и индийского населения, разбросанного по чертовски негостеприимным землям Белуджистана), нам пришлось углубиться в пустыню Лут (Деште-Лут. — Прим, ред.), наиболее низменную часть Иранского плоскогорья. Она представляет собой обширнейшую ровную территорию, покрытую песком, глиной и камнями вперемешку с часто встречающимися соляными корками. Кое-где пейзаж оживлен низкими кустарниками, которые издали можно принять за приземистые деревья.

На краю пустыни Лут расположен Миль Надир-Шах, тридцатиметровый минарет, с которого, поднявшись по внутренней лестнице, можно разглядеть вдалеке еще одну такую же возвышающуюся из ничего башню. Насчитывающий сотни лет Миль Надир-Шах постепенно разваливается. На верху минарета некогда зажигали огонь, на который ориентировались караваны, вынужденные передвигаться летом в ночной темноте, так как днем температура достигает здесь 80 градусов и совершенно невозможно ступать по раскаленному песку. Тем не менее эта негостеприимная, бесплодная и мрачная пустыня была обычным транзитным районом для караванов. Немало караванов странствует по ее неведомым тропам и поныне.

В Луте мы испытали на себе воздействие одного из тех природных явлений, в горниле которых закалялись народы, вынужденные существовать в прямом контакте с реальностью пустыни: песчаную бурю. И сразу же проявилась разница в поведении нашем и наших погонщиков верблюдов Оджи и Ибрагима. Мы измучены голодом, усталостью (буря бушевала целых двенадцать часов), колючим песком, который немилосердно хлещет по лицу, забивается под одежду; небо и земля при этом исчезают в пыльном, ослепляющем вихре. Они же, привычные к разъяренным силам природы, продолжают спокойно шагать, как ни в чем не бывало, гортанно покрикивая на животных.

На востоке пустыни Лут расположен кишлак Нострат-Абаб, где проживают две тысячи белуджей. Сбившиеся в кучу домишки, и ни одного дерева. Нострат-Абаб неожиданно возникает перед нами после нескольких недель путешествия по кошмарно однообразному ландшафту.

В этой безграничной пустынной области, охватившей три страны (Иран, Афганистан и Пакистан), белуджи занимаются разведением верблюдов и овец. Кочевые и оседлые, они ведут суровую, полную лишений жизнь. Нищета неприкрыто являет здесь свое отвратительное лицо. Тут вовсе нет безмятежного единения с природой, виденного мною в других местах и делающего счастливыми целые народы, такие, как киргизы или кочевники Бадахшана, которые также не отличаются достатком.

В Нострат-Абабе, чтобы продолжить путешествие, мне пришлось сменить десять верблюдов. Не обошлось без курьезов. Мои верблюды были из тех, что здесь называют «шотор». Они более медлительны в сравнении, например, с «яммос», приученными быстро шагать и даже бегать в течение длительного времени. Поводья у «яммос» закреплены в кольце, продетом в ноздри, чтобы легче было управлять.

Никогда еще переговоры о смене животных не стоили мне такого терпения, умственного напряжения и таких денег, как в Нострат-Абабе. Десятки белуджей привели своих верблюдов, расхваливая их достоинства. Но кое-кто хитрит в худшем смысле слова. Едва я успел обменять восемь моих «шоторов» на шесть «яммосов», как узнаю, что половину из них только сегодня превратили в «яммосов». Действительно, приглядевшись, замечаю, что ноздри несчастных животных еще кровоточат от наспех продетого кольца.

Встречаюсь и с другими продавцами. После двух дней непрерывных требований и уступок я вконец перестаю понимать, является ли математика точной наукой или это особая техника, с помощью которой цифры в конце концов оказываются прямо соотнесены с моей необходимостью приобрести верблюдов и необходимостью местных жителей продать их. Иными словами, в самом сердце азиатской пустыни процветает извечный закон спроса и предложения, и ему в конечном счете подчиняются все экономические системы.

Систан, расположенный посреди бесконечных пустынь между Ираном и Афганистаном, представляет собой зеленый оазис, возникающий, как желанная цель, перед взором караванщика, пропыленного за долгие месяцы пути.

Фруктовые сады и пшеничные поля оживляют облик маленьких кишлаков на этом ломтике рая, невесть как попавшего в адское пекло песка и камней. В зеленой впадине Систана оканчивает свое течение река Гильменд; ее внушительная дельта распадается здесь на целую систему озер, называемых «гамун». В районе дельты сосредоточилось множество кишлаков, второпях слепленных из грязи и тростника. Непрочные стены кишлаков постоянно разрушаются, и люди строят себе жилища заново, где-нибудь поблизости. Вот почему большой оазис Систана богат развалинами селений. Их разрушение временем безжалостно довершает знаменитый «стодвадцатидневный ветер» (резкий ветер, непрерывно дующий с июня по сентябрь), который, в зависимости от собственных капризов, хоронит их под толстым слоем песка или вновь обнажает спустя десятилетия.

Эти развалины расположены на границе Марта, «пустыни смерти», где возникает самум, страшный ветер, беспощадно убивающий смельчаков, дерзнувших продолжить путь под его порывами.

В очаровательном городе Нимрузе нас торжественно встречают двести вооруженных всадников — местные «синьоры». Сотни крестьян исполняют для нас афганские танцы под свою музыку, а «волус вал», местный предводитель, провозглашает: «Наши дома — ваши дома».

Располагаемся лагерем на берегу большого озера, вблизи дюн Марта, из-за которых неожиданно появляются несколько десятков всадников. Спешившись, они тоже что-то танцуют для нас, после чего, огласив воздух неоднократным «храни, Аллах, путников!», удаляются. На костре нам готовят бараний шашлык. Неподалеку расположен молчаливый кишлак с домишками из стеблей тростника.

Степь

Че-Чакту — степной кишлак в северной части Афганистана. «Че-Чакту» означает «большая оспа». Многие человеческие лица здесь действительно отмечены следами этой болезни. Жители кишлака, угостив нас рисом, бараниной и чаем, продемонстрировали нам «бузкаши» (в дословном переводе — «отними козу») — яростное состязание между двумя командами всадников («чопандос») за обладание тушей убитого и обезглавленного животного, чаще всего козы. На сей раз предметом «бузкаши» стала туша теленка, положенная в центр размеченной для игры площадки, за пределы которой нужно вынести добычу. По сигналу обе соревнующиеся команды, сорвавшись с места, несутся к туше животного. Тот, кто завладевает ею первым, старается вынести свой трофей за прочерченную на земле линию. Товарищи по команде прикрывают его, противники же нападают. Возникает жестокая стремительная схватка в гладиаторском духе. Весь кишлак вместе с нами увлеченно наблюдает за состязанием, которое заканчивается, когда налетевший ураган заставляет всех искать укрытие.