Карло Маури - Когда риск - это жизнь!

• Название: Когда риск - это жизнь!
• Автор: Карло Маури
• Издательство: Физкультура и спорт
• Жанр: Путешествия и география
• Год: 1986

Автор — итальянский альпинист и путешественник рассказывает о своих спортивных и исследовательских маршрутах в Альпах, Гималаях, Австралии, Юж. Америке, Арктике и Антарктике.

---

Хаджи Рахманкулхан является предводителем афганских киргизов, разбросанных по сотням кишлаков Памира. Мы встречаемся с ним на восточном берегу озера Шахмактинкуль, в «человеческом» оазисе, раскинувшем свои юрты на высоте 4250 метров.

«В этом летнем поселении, — рассказывает он, — нас живет три десятка человек, большая патриархальная семья. У меня две жены и десять детей. Самому старшему — сорок лет, самому юному — три года. Мы, киргизы, живем отгонным скотоводством. Некогда мы владели богатыми пастбищами и даже пахотными землями. Ныне в Афганистане у нас только одни пастбища и живется хуже, потому что нет больше таких дождей, как прежде. Это место называется Тарган-Курун, что означает „пастбище без камней“, так как здешние пастбища мы расчистили для себя сами».

Три тысячи афганских киргизов разводят овец, коз и яков. Для киргиза як — незаменимое животное. Кизяк яка, то есть его навоз, служит здесь единственным топливом. Як дает молоко, шерсть для производства веревок и одежды, шкуру и, наконец, волосы хвоста, из которых делают метелки. Кроме того, як — прекрасное вьючное животное, способное нести 80 килограммов груза, легко ступая по обледеневшей почве на высоте более 5000 метров.

Доение яков, овец и коз возложено на женщин. Дважды в сутки, на заре и на заходе солнца, они доят животных точно такими же спокойными и уверенными движениями рук, как это делали в древности другие женщины — их предки.

Занимаются киргизы и охотой. Пользуясь русским и китайским оружием, они охотятся на горного козла и дикого барана, которого зоологи называют «Марко Поло», так как именно венецианский путешественник первым заговорил на Западе о баранах «с рогами в шесть пядей».

Жилищем и единственным убежищем для киргизов служат круглые, с куполообразной крышей юрты, представляющие собой ивовый каркас, покрытый толстым войлоком. Юрты легко собираются и разбираются, поскольку не имеют ни гвоздей, ни винтов. Деревянные детали соединены вместе благодаря хитроумной системе зацепок и узлов.

Одно животное легко справляется с транспортировкой юрты. А для ее установки требуется часа два. Под прикрытием войлока, украшенного снаружи стилизованными рисунками, изображающими лук и стрелы, то есть типичное степное оружие, протекает вся жизнь киргиза. Не будучи кочевниками, киргизы, тем не менее, нуждаются в переносных «домах», так как вынуждены по меньшей мере дважды в году перемещаться на большие расстояния: летом ставить свои селения высоко в горах, а на зиму спускаться ниже. Такие перемещения продиктованы необходимостью отыскивать хорошие пастбища.

Мы беседуем с Рахманкулом в юрте для гостей, греясь у костра, в котором жарко пылает кизяк, не испуская при этом никакого запаха. Рассевшись по-турецки на драгоценных коврах — «маури», с наслаждением пьем горячий чай, простоквашу и очень вкусные сливки. Летом киргизы питаются в основном молоком с бараниной или мясом яка. Зимой же наряду с мясом они употребляют в пищу хлеб и чай.

Чай, сахар, зерно, некоторые виды одежды и прочие необходимые для жизни товары киргизы выменивают у жителей Вахана. Когда-то основным местом снабжения афганских киргизов служил Кашгар в Синьцзяне. Затем политические события в Китае прервали торговлю с Кашгаром, и жителям плоскогорья пришлось спускаться в Вахан. Между ваханцами и киргизами существует стародавний антагонизм, но обе этнические группы, будучи взаимно связаны товарообменом, зависят одна от другой. Здесь, наверху, деньги не имеют хождения, так как их негде тратить.

В Сархаде я присутствовал при меновой сделке между киргизом и ваханцем.

— Зерно продашь? — спрашивает киргиз.

— Я ж бедняк, — отвечает ваханец. — И зерна-то у меня всего ничего.

Они пьют чай и торгуются. Ваханец просит за семь килограммов зерна овцу. В ответ киргиз называет свою цену, отчего ваханец вдруг начинает горько рыдать. Так и продолжаются переговоры. Причем цена и вес товара отходят на второй план по сравнению с умением обоих речисто и ловко торговаться. Стоимость товара определяется не чем-то объективным, как это бывает в отношении промышленных изделий, а устанавливается в ходе долгих торгов, где значительное место отведено чувствам обоих к объекту торга и степени привязанности продавца к предмету, которого он должен лишиться.

В большом почете у киргизов чай. Они носят его с собой в специально вышитом мешочке, называемом «чайхалта». Но еще большую ценность имеет сахар. Поэтому чаще всего киргизы кладут в чай соль или вовсе ничего не кладут.

Кроме «чайхалты», киргиз никогда не расстается с «шахмаком», типичным огнивом караванщиков, которое подвешивается к поясу. Это чаще всего драгоценное изделие ручной работы, выполненное из бронзы и стали. Из-под него, если чиркнуть о камень, вылетает сноп искр.

Все здесь производит впечатление раз и навсегда установленного, неизменного в веках. Каждый привычный поступок обусловлен долгой традицией. Пустых дел не существует. Все имеет точное предназначение. Интересуюсь, кто осуществляет у киргизов законность, и слышу в ответ, что каждого человека воспитывают окружающие его лица, а также суровая природа, приучая его к ответственное за самого себя. Нарушение закона ведет человека к самонаказанию через угрызения совести. Над примером столь гражданственного воспитания не мешает поразмыслить.

Когда после долгих объятий наступает время расставаться с Рахманкулом и его родичами, я, пускаясь в обратный путь на запад, думаю, что мне никогда не забыть этих дней, проведенных среди здешних пастухов. У киргизов я познакомился с жизнью, которая требует от человека крепкого тела, а также быстрого ума, способного выносить точные суждения и колеблясь принимать правильные решения. Так живут независимые люди, которым вполне достаточно иметь немного скота для пропитания на этой трудной, причудливой земле. В размышлениях над тем, какой урок можно извлечь из общения с этими людьми, и застает меня мой сын Лука, говоря: «Папа, я, конечно, поеду домой и буду учиться, если вам с мамой так хочется, но потом я вернусь сюда, к киргизам, потому что жизнь у них гораздо лучше».

Послесловие

Весна 1975 года.

Мне вспоминается: на борту новозеландского танкера, который постоянно плавает в беспокойных австралийских водах, доставляя горючее антарктическим базам, я увидел на двери одной из кают такую табличку: «Помни, моряк, ты жив, пока рискуешь».

Я не могу забыть эту фразу, ибо она несет в себе огромный смысл. Ведь, действительно, вся прелесть жизни в риске, даже если рискуешь при этом самой жизнью.

Моему сыну Луке уже исполнилось семнадцать лет. В поездке по следам Марко Поло он был неразлучен с собаками. Сначала — с курдской овчаркой, позднее — с афганской борзой, даже спал в обнимку с ними в палатке, в одном спальном мешке. По прошествии некоторого времени после нашего путешествия Лука стал жаловаться на боль в печени и в плече. Проделав необходимые обследования, в частности гепатическую сцинтиграфию, врачи установили наличие обширной пораженной области в правой доле печени. 17 марта этого года профессор Джордже Винкре с медицинского факультета Миланского университета сделал Луке сложнейшую операцию. Оказалось, что правая доля печени была почти полностью поражена кистой, возникшей под воздействием эхинококка, размером с апельсин и весом в восемьсот граммов.

Эхинококк, ленточный червь, — кишечный паразит у собак. Перейдя на Луку от собаки, он внедрился в его печень и спровоцировал образование крупной кисты. Эта болезнь распространена среди пастухов, живущих в постоянном контакте с собаками. Вот и Лука во время нашей фантастической кочевки по следам Марко Поло подхватил ее. Теперь-то он знает, что такое эхинококк, и уж больше не позволяет собакам лизать себя.

Я тоже недавно вышел из больницы — с рекомендацией «избегать нагрузок». Из-за перенесенного инфаркта я хожу теперь как Наполеон — держа руку на сердце: прислушиваюсь к каждому его удару. А ведь прежде я, никогда и не вспоминал о сердце. Знал, что существует в моем теле такой орган, но ничуть не беспокоился о нем и точно так же никогда не беспокоился о почках, печени, прочих органах, благодаря которым живу. Как это было глупо с моей стороны! Знать, что ходовые свойства автомобиля зависят от безотказной работы всех его деталей, и совершенно не думать о собственном теле, которое, как я в невежестве своем полагал, зависит от некоей высшей силы, от судьбы, может быть…

Правда, в последнее время я снова стал подниматься в горы, но сердце то и дело готово вырваться из груди, и я с беспокойством вслушиваюсь в него, как вслушиваются в трепещущий мотор гоночной машины. Ходить стараюсь медленно, чтобы не ускорить сердцебиение, которое мне удается поддерживать, сверяясь с секундной стрелкой часов, на уровне семидесяти ударов в минуту. Впервые после болезни, помню, я поднялся на гору высотой 700 метров над уровнем моря. Потом на другую, в 1300 метров, затем на 2500 метров и наконец стал ходить на горы второй, третьей, даже пятой категории трудности. Это настолько ободряет меня, что я, как прежде, забываю про сердце. Случается, где-нибудь на подъеме сильно прихватит. Тогда я останавливаюсь и замираю в неподвижности. Дальше идти не хочется. Почему я должен куда-то лезть? Ничего больше не хочется. Сажусь на камень и чувствую, как пустота бессмысленности завладевает мной. Кладу большой палец правой руки на запястье левой. Сердце пульсирует нормально. Стало быть, не оно виновато. Делаю глубокий вдох, освежая кислородом тело и волю. Встаю и, с удовольствием продолжая подъем, вспоминаю, что во всех своих приключениях я преодолевал не только сопротивление окружающей меня зачастую враждебной природы, но главным образом неуверенность в самом себе и упадок духа. Позавчера я был на обследовании у своего кардиолога, профессора Кристиано Ранци. Пока он делал мне электрокардиограмму, я рассказал ему по порядку про горы, на которые поднимался в последние дни, и про поездку в Египет, куда отправился сразу же после выхода из больницы. «Кто вам все это разрешил?!» — спросил меня профессор. «Никто», — ответил я. «Ну и ну… У вас, Маури, все наоборот. У вас реки текут в гору», — покачал головой кардиолог.