Юрий Безелянский - 99 имен Серебряного века

• Название: 99 имен Серебряного века
• Автор: Юрий Безелянский
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-699-22617-7

Эта книга — своеобразная энциклопедия по Серебряному веку русской литературы. Поэты, прозаики, критики, философы, публицисты, издатели — всего 99 имен. Их краткие биографии написаны в форме эссе. Они предельно информативны, но при этом включают в себя не только веки жизни и творчества, но и выдержки из произведений, дневников, писем, воспоминаний современников и другие документы эпохи.

---

Эротизм Бальмонта удивительно лирический и чистый.

Пойми, о нежная мечта:
Я жизнь, я солнце, красота,
Я время сказкой зачарую,
Я в страсти звезды создаю.
Я весь — весна, когда пою,
Я — светлый бог, когда целую!

Добавьте к эротизму и эгоцентризм Бальмонта. Все крутилось вокруг его «Я» — его чувств и озарений.

Андрей Белый вспоминает о Бальмонте: «На Арбате он в 1903 году, как и в 17-м, ранней весною являлся, когда гнали снег; дамы — в новеньких кофточках, в синих вуалетках; мелькала из роя их серая шляпа Бальмонта; бородка, как пламень, чуть прихрамывая, не махая руками, летел он с букетцем цветов голубых, останавливался, точно вкопанный: „Ах!“ — рывком локоть под руку мне (весна его делала благожелательным); вскидывал нос и ноздрями пил воздух: „Идемте — не знаю куда: все равно… Хочу солнца, безумия, строчек — моих, ваших!“» (А. Белый. «Начало века»).

И начиналось безумное чтение.

Я не знаю мудрости, годной для других,
Только мимолетности я влагаю в стих.
В каждой мимолетности вижу я миры,
Полные изменчивой радужной игры.
Не кляните, мудрые. Что вам до меня?
Я ведь только облачко, полное огня.
Я ведь только облачко. Видите: плыву
И зову мечтателей… Вас я не зову.

Мечтатель, огнепоклонник, светослужитель (последняя книга «Светослужитель» вышла в 1937 году), он почти никогда не описывал социальной жизни. Его интересовали только личные ощущения, только «мимолетности». «Дьявольски интересен и талантлив этот неврастеник», — сказал о Бальмонте Максим Горький. В течение десятилетия Бальмонт, по выражению Брюсова, «нераздельно царил над русской поэзией» (1895–1904). Им восхищались. Ему подражали. «Душами всех, кто действительно любил поэзию, овладел Бальмонт и всех влюбил в свой звонко-певучий стих» (Брюсов).

Я — изысканность русской медлительной речи,
Предо мною другие поэты — предтечи,
Я впервые открыл в этой речи уклоны,
Перепевные, гневные, нежные звоны.
Я — внезапный излом,
Я — играющий гром,
Я — прозрачный ручей,
Я — для всех и ничей…

Ведь, правда, завораживающе-прекрасно и как музыкально? Какие аллитерации, ассонансы, какая напевность, почти вокализация («Мы плыли — все дальше — мы плыли…»). Бальмонт весь музыкален. «Его стихи — сама стихия» (Северянин). Но следует поставить одно «но»: Бальмонт, как никто другой из «серебристов», написал множество и плохих стихов, появился даже термин «бальмонтовщина»: безглагольно-неопределенная поэзия речевых поворотов. Но в лучших своих стихах Бальмонт все же прекрасен. Звуки его лиры поистине серебряны.

И нет серебрянее звука
В серебряном ушедшем веке.

АНДРЕЙ БЕЛЫЙ Борис Николаевич БУГАЕВ 14(26).X.1880, Москва — 8.I.1934, Москва

Многие не понимали не только творчества Андрея Белого, но и его самого. Характерное признание сделал сам поэт, он же прозаик, философ и теоретик символизма: «Я остался один в 4 года. И с тех пор уже не переставал ломаться даже наедине с собой. Строю себе и теперь гримасы в зеркале, когда бреюсь. Ведь гримаса та же маска. Я всегда в маске! Всегда!»

Маска. Карнавал. Начало XX века вообще вносит какую-то карнавальную сумятицу в среду российской интеллигенции. Духовная жизнь нервно и прерывисто пульсирует. Идет напряженный поиск новых исторических путей. Новых идеалов. Религий. Верований. Творческой выразительности. Рационализм уступает место мистицизму. В моде символисты. И вот в этом вихре упоенно кружится Андрей Белый. Он хочет разгадать «ритмы» и «жесты» истории и культуры. Проникнуть в космические бездны. Хочет найти свою «мистическую любовь». Будучи одной из центральных фигур русского символизма, в своем творчестве Белый строит мост между сиюминутностью и вечностью, между прошедшим и грядущим, между бессознательным и тем, что он называл надсознательным.

Культура, по Белому, — это оживший ритм, математическое «число» и теософская «карма». Жизнь — не что иное, как «новые вариации на старые темы», если воспользоваться выражением Герцена. И, конечно, карнавал с различными масками. Как отмечает тонкий знаток русской культуры, французский исследователь Жорж Нива: «Это — не столько маски, сколько выражение некоей постоянной неустойчивости, следствие подвижного, танцующего обращения с собственной жизнью». Это замечание касается прежде всего Андрея Белого.

«Биография Белого, — пишет Жорж Нива, — отравила в увеличивающем зеркале потрясения его эпохи. От денди, посещающего симфонические концерты в 1900 году, до жалкого существа, пытающегося „советизировать“ себя в произведениях последних лет и сочиняющего в 1930 году, после ареста Клавдии Николаевны (второй жены. — Прим. Ю.Б.), патетическое прошение на имя Сталина, — вот жизнь Белого, с каждым годом все больше и больше напоминающая пустыню; однако жезл Аарона не переставал цвести, и до самой смерти Андрей Белый оставался одним из поразительнейших русских писателей, с подлинным гейзером слов».

Борис Бугаев (впоследствии Андрей Белый) — сын известного московского профессора, был выходцем из блестящей профессорской среды конца XIX века. Его детство прошло под знаком семейных бурь, и можно сказать, что Белый был сыном своей матери, но не был сыном своего отца. Отсюда возникли и все его фрейдистские комплексы. Он всю жизнь избегал борьбы и искал свою «мамочку», чтобы укрыться за ее спиной от жизненных невзгод. Весь его характер состоял из парадоксов. «Он полюбил совместимость несовместимого, трагизм и сложность внутренних противоречий, правду в неправде, может быть, добро во зле и зло в добре» (В. Ходасевич).

Колебание из стороны в сторону — характернейшая его черта. Сначала он был поклонником Канта, затем его противником. Кардинально менялись его отношения и чувства к Александру Блоку. Все это так, конечно, но вместе с тем Андрей Белый обладал адским трудолюбием, неутомимой жаждой творчества. Его проза феерична по разбросу, а стихи порой пленительны по звучанию:

Мои слова — жемчужный водомет,
средь лунных слов, бесцельный,
но вспененный, —
капризной птицы лет,
туманом занесенный…

Моя любовь — призывно-грустный звон,
что зазвучит и улетит куда-то, —
неясно милый сон,
уж виденный когда-то.

Кто только не повлиял на Андрея Белого — и Шопенгауэр, и Ницше, и Достоевский, и Владимир Соловьев, и буддизм, и особенно теософ Рудольф Штейнер, в нем Белый нашел своего «отца».

Борис Зайцев вспоминает: «Комната в книгах, рукописях — все в беспорядке, конечно. Почему-то стояла в ней черная доска, как в классе… не то Фауст, не то алхимик, не то астролог…»

Заряженный высокой энергией, Белый много кипел, выступал, ссорился, ожесточался. И много писал, непоколебимо веря, что «из искусства выйдет новая жизнь». Но искусство, творимое Белым, было фантасмагоричным. Он любил сталкивать мистическое и бытовое, часто совмещая их. Кто-то из современников назвал Белого существом, «обменявшим корни на крылья». Философ Степун назвал Белого даже «недовоплощенным фантомом». Поэт Пяст выразился так: «Поэзия Белого — страна утонченных мозговых явлений…»

Андрея Белого лишь чую,
Андрея Белого боюсь…
С его стихами не кочую
И в их глубины не вдаюсь… —

так писал Игорь Северянин, и в таком отношении к Белому он был не одинок. В Андрее Белом все было необычно, он даже строил свои литературные произведения по законам музыкального жанра и создал 4 «симфонии». В них Белый ломал все устоявшиеся каноны.

Первая книга Андрея Белого — «Золото в лазури» (1904).

В сердце бедном много зла
сожжено и перемолото.
Наши души — зеркала,
отражающие золото.

Вторая книга — «Пепел» — один из самых реалистических сборников Белого, в котором он изобразил бесконечные просторы России, где рыщет Оторопь и где слышны крики боли и льются беспросветные слезы.

Я — просторов рыдающих сторож,
Исходивший великую Русь, —

так представил себя в «Пепле» Андрей Белый, а свою родину — «роковая страна, ледяная»

Довольно: не жди, не надейся —
Рассейся, мой бедный народ!
В пространство пади и разбейся
За годом мучительный год!
Века нищеты и безволья,
Позволь же, о родина-мать,
В сырое, в пустое раздолье,
В раздолье твое прорыдать… —

прорыдал поэт и не смог сдержать отчаянного вопля: