Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки

• Название: Цвет убегающей собаки
• Автор: Ричард Гуинн
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-039631-3, 978-5-9713-5820-6, 978-5-9762-2745-3

Барселона.

Город, история которого прославлена великими художниками и легендарными чернокнижниками, гениальными зодчими и знаменитыми алхимиками.

Любимый богемой город, где музыкант и переводчик Лукас намерен обрести покой и удачу.

Однако встреча с таинственной женщиной открывает для него истинную Барселону — город глотателей огня и безумных прорицателей, людей-призраков, обитающих на средневековых крышах.

Его подлинные правители — последователи древней оккультной секты — полагают, что человек, проникнувший в суть Барселоны, должен умереть. И они обладают средствами избавиться от ненужного свидетеля.

---

Две группы полицейских — четверо появились из мэрии, еще больше из расположенного напротив президентского дворца — бросились одновременно на Ману и на кроликов. Осмотревшись, я обнаружил, что из гражданских лиц остался в центре площади один. Я направился к Ману в ту самую минуту, когда одна из двух групп вооруженных полицейских в полном составе бросилась на землю и изготовилась к стрельбе. Краем глаза я заметил засевшего на крыше дворца снайпера и подумал, что и другие, должно быть, тоже заняли удобные позиции для стрельбы.

Усиленный репродуктором голос приказал Ману прекратить огонь, бросить оружие на землю и стоять, где стоит. Ману с удовлетворенным видом озирал поле боя. Уцелевшие кролики разбежались, некоторые даже вернулись к фургону и запрыгнули в открытую дверь. В руках Ману держал две очередные обоймы. Услышав голос в репродукторе, Ману, казалось, в первый раз заметил полицию.

— Дьявол! — взревел он, явно наслаждаясь минутами своего триумфа. — В жопу всех вас. В жопу мэра. В жопу папу!

Репродуктор повторил команду бросить оружие.

Тут Ману заметил меня и, автоматически вскинув в приветственном жесте дробовик, позвал по имени. Вид у него был как у человека, испытывающего одновременно замешательство и облегчение. Раздался одиночный выстрел, и, не думая о собственной безопасности, я кинулся к соседу. Он выронил ружье и упал на колени, схватившись за плечо и морщась от боли. В две-три секунды нас окружили полицейские. Слава Богу, подумал я, рана у Ману как будто нетяжелая. Если снайпер и целился в плечо, стрелок он действительно отменный. Кровь сочилась сквозь ткань комбинезона, Ману по-прежнему стоял на коленях и на чем свет стоит ругался, как ругаются только в Андалузии.

Нас обоих запихали в подъехавший полицейский фургон и отвезли в главное управление на улице Лаэтана. Там пришлось подождать, пока придет полицейский хирург и осмотрит рану. Ману сделали укол и почистили рану. Пуля прошла через мышцы, не задев кости.

Затем нас разделили. Ману отвезли в госпиталь, меня препроводили в какой-то кабинет, где стали задавать идиотские вопросы о том, нет ли у меня связей с террористическими организациями. Пришлось объяснять, что Ману — мой сосед и что я просто пересекал площадь Сан-Хауме, когда появился он и началось побоище. Я также кратко описал беды Ману, связанные с разведением кроликов, добавив, что, с моей точки зрения, он прав, считая, что городские власти необоснованно преследуют его. Отвечая на очередной вопрос, я сказал, что не думаю, будто он страдает душевным недугом, однако признал, что временное умопомрачение возможно. Думал, это все, сейчас меня отпустят, но полицейский чин потребовал, чтобы я назвал имя свидетеля, готового подтвердить мою добропорядочность, своего рода гаранта моей принадлежности к человеческой расе. В обычных обстоятельствах я бы обратился к владельцу издательства, в котором раньше служил, но после возвращения из Убежища я с ним не общался. Да и не хотелось втягивать его в эту дурацкую историю. И тут я вспомнил про барона. Он адвокат и относится ко мне неплохо. Я извлек из бумажника его визитку и протянул полицейскому. Увидев имя, тот удивленно взглянул на меня.

Через двадцать минут в здание полицейского управления с тем спокойно-уверенным видом, какой приличествует человеку с таким аристократическим именем и профилем, вошел барон Ксавьер Видаль-и-Вилаферран. Он поручился за мою добропорядочность, и инцидент с истреблением кроликов был исчерпан. Меня больше не подозревали в пособничестве Ману, я подписал необходимые бумаги, и барон спросил, не уделю ли я ему полчаса. Мы проследовали в ближайшее кафе, где он скромно выбрал угловой столик и заказал чай.

— Ну, как вы? — участливо начал барон. — Вид у вас ужасный. Не заболели, часом?

Я пожал плечами.

— Да нет, просто тяжелая неделя выдалась.

Барон помолчал, словно прикидывая, стоит ли развивать тему моего здоровья, но потом отказался от этой мысли и перешел к предмету, о котором и хотел со мной поговорить.

— Вчера мне стало известно, что канадская полиция обнаружила вашего друга Поннефа. Как выяснилось, у него и там есть группа последователей. За ним присматривают, но ничего противозаконного он пока не совершил. Я верю в канадцев. Недаром же говорится: «от маунти не уйдешь».

Я кивнул, слегка удивленный тем, что барон знает такие выражения. Маунти, на канадском жаргоне, полицейский из королевской конной полиции.

— Будь я вашим адвокатом и если бы мы обратились в испанскую полицию, — продолжал он, — то, формально говоря, можно было ходатайствовать об ордере на экстрадицию по обвинению в похищении и насильственном удержании. Немного странно, конечно, слишком много времени прошло, и тем не менее, если хотите, такой запрос можно сделать.

Я заколебался, думая, что ответить. Больше всего я боялся, что, если Поннефа привлекут к ответственности, Нурии могут предъявить обвинение в сообщничестве.

— Не стоит, — проговорил наконец я. — Слишком долгая песня. К тому же не сомневаюсь, что Поннеф способен обеспечить себе лучшую юридическую поддержку. На свет выплывет множество некрасивых подробностей из его прошлого, а я подозреваю, что церковь неохотно делится сведениями о бывших священнослужителях. Процесс затянется на годы. Газеты и все такое прочее… А что будет с Нурией Разаваль? Я-то считаю ее жертвой безумных идей Поннефа, но, боюсь, у суда может сложиться другое мнение.

На сей раз я замолчал надолго, пытаясь представить, как вся эта история может повлиять на мои шансы хоть когда-нибудь увидеть Нурию. Без нее мне было плохо. Очень плохо. Думал я и о безутешной матери. А ей-то у себя в Маканете каково будет читать душераздирающие судебные отчеты?

— Ее семье может несладко прийтись, — вымолвил я, словно приглашая барона поделиться еще кое-какой информацией.

Любопытно, например, узнать, как сочетается защита интересов семьи Разаваль и предложение начать судебное преследование Поннефа.

Но он промолчал, и я вынужден был продолжить:

— Люди вроде Поннефа всегда выплывают на поверхность. Не удивлюсь, если ему удастся избежать экстрадиции. А пока мы соберем необходимые свидетельства, пройдет вечность. Нет, обвинений против него я выдвигать не буду. Спасибо, однако, за предложение.

Но вынося это резюме, я не мог не думать о том, какие испытания мне пришлось пережить, не мог не вспоминать иронические реплики Шона Хогга и более милосердную версию Евгении, будто весь этот эпизод в моем изложении всего лишь литературный вымысел. А Поннеф со своими адвокатами наверняка предложит объяснение, которое окончательно дискредитирует мой рассказ.

Барон немного помолчал и заговорил с улыбкой:

— Есть еще кое-что. Это касается Поннефа и его уверенности, будто он и Бернар Роше — одно и то же лицо.

— Да?

— Видите ли, на протяжении нескольких лет у меня была возможность читать копии текстов, в которых упоминается имя Бернара Роше. Судя по всему, он совершенно не похож на человека, которого описывает Поннеф. По-моему, это должно вас заинтересовать.

Барон выжидательно посмотрел на меня, словно испрашивая разрешения продолжить.

Я пошел ему навстречу:

— Поннеф утверждает, будто Роше пользовался уважением в кругу таких же, как он, перфекти, что его даже всячески понуждали бежать из Монсегюра, когда туда нагрянула инквизиция. Чтобы сохранить веру в неприкосновенность.

— Ясно. Примерно так я себе это и представлял, — откликнулся барон. — Андре создал культ, основанный на ложном или сознательно искаженном толковании истории. Видите ли, катары на самом деле не придавали особого значения индивидуальному совершенству — вроде того, каким Поннеф наделяет Роше. Достоинствами перфекти в их глазах оставались кротость, бедность и свобода от уз материального мира. Поэтому если некоторым перфекти и удалось вырваться из Монсегюра, когда его осадили крестоносцы, то направлены они были общиной с совершенно определенной и ясной целью — преломить хлеб и утешить верующих. Невозможно представить, чтобы община дала какому-то одному священнику-маньяку возможность избежать доли своих собратьев, брошенных в костер, и спасти свою шкуру только ради того, чтобы сформировать из своих единомышленников немыслимую группу так называемых Избранных — тех, кому предстоит возродиться.

— Иными словами, — встрял я, — особое положение Роше в движении катаров, о чем твердит Поннеф, — это миф?

— Вот именно. Бернар Роше был отступником. Он отошел и от католической веры, и от катаров, организовав секту внутри секты. Он установил собственные правила. Собратья-катары не слишком-то почитали его, да и историки инквизиции не чрезмерно преувеличивали роль этого человека. Но на его стороне были некоторые преимущества, защищавшие его как броней. Прежде всего — аристократическое происхождение. Он находился в родстве с арагонской королевской семьей, чьими вассалами были владыки Лангедока, включая графа Тулузского и других видных вельмож в этих краях.