Ричард Гуинн - Цвет убегающей собаки

• Название: Цвет убегающей собаки
• Автор: Ричард Гуинн
• Издательство: АСТ, АСТ Москва, Хранитель
• Жанр: Ужасы и Мистика
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-17-039631-3, 978-5-9713-5820-6, 978-5-9762-2745-3

Барселона.

Город, история которого прославлена великими художниками и легендарными чернокнижниками, гениальными зодчими и знаменитыми алхимиками.

Любимый богемой город, где музыкант и переводчик Лукас намерен обрести покой и удачу.

Однако встреча с таинственной женщиной открывает для него истинную Барселону — город глотателей огня и безумных прорицателей, людей-призраков, обитающих на средневековых крышах.

Его подлинные правители — последователи древней оккультной секты — полагают, что человек, проникнувший в суть Барселоны, должен умереть. И они обладают средствами избавиться от ненужного свидетеля.

---

Вскоре меня утомили громкая театральная декламация какого-то явно подчеркивающего свою принадлежность к высшим слоям общества типа за соседним столиком, смех американских студентов и вкус сигары. Я почувствовал, как под рубашкой у меня струйками стекает пот, да и вообще сделалось не по себе. В общем, я расплатился, вышел из кафе, пересек Рамблас и решил поискать более демократичное местечко в закоулках Барио-Чинно. В конце концов, разве не учил меня Игбар, что в городе чудес есть места на любой вкус, любое настроение и любой случай? Дул сильный ветер, и холод проникал под одежду. Я заходил во все бары подряд, знакомые и незнакомые, но нигде не задерживался. Выпил рюмку — и дальше.

Меня все больше охватывало нетерпение. Я пытался ухватить нечто, упорно ускользающее и из воображения, и из памяти. «Раваль» меня не интересовал, как и назойливые проститутки. Я просто переходил из бара в бар. Но в конце концов, заскучав от похожих лиц в разных забегаловках, я двинулся назад. Снова вышел на Рамблас и, петляя переулками, зашел в андалусийский бар, заполненный по преимуществу подвыпившими господами, а еще более дамами преклонного возраста, одна из которых, при звоне кассового аппарата, все порывалась запеть траурную песню. Оттуда я побрел в знакомый винный погребок между Пальма де Сен-Жюст и Авиньо, где заказал графин красного вина и порцию фирменной картошки. Я потыкал вилкой в тарелку, но так и не смог заставить себя проглотить ни единого ломтика картошки. Крепкое красное вино шло легко, но не оказывало никакого воздействия. Я заказал еще графин. Меня попытался втянуть в беседу мужчина в ковбойской шляпе и со шрамом, тянущимся от уха к углу рта. Я хорошо слышал его слова, но желания говорить не испытывал. Поняв это, он выругался и отвернулся. Ну и черт с ним.

Пьян я не был, но еще накануне вечером возникшее странное чувство отрешенности от физического мира вернулось вновь. Призрак не призрак, но по меньшей мере лунатиком я себя ощущал. Я спал на ходу, перемещаясь в сторону площади Реаль, куда неизменно тянет и лунатиков, и призраков. Пробуждались обитатели ночи, и, выходя на площадь, я чувствовал, что попал куда надо. Как обычно, в дальнем ее конце стоял полицейский фургон, готовый принять в свое чрево слишком явных нарушителей порядка или подобрать жертв передозировки, а то и просто прохожих, наглотавшихся зловонного воздуха. По периметру площади стояли скамейки. Я лег на одну из них.

Не знаю уж, сколько времени я пролежал, перед тем как почувствовать дикую боль в боку. Прилагая немалые усилия, я попробовал пошевелиться, но ничего не получилось. Передохнув немного, я предпринял еще одну попытку, вновь безуспешную, и уж закрывал было глаза, когда между мною и ближайшим уличным фонарем выросла фигура полицейского. Позади него стоял напарник.

— С вами все в порядке?

Я покачал головой.

— А в чем дело? Таблеток наглотались?

— Нет, — простонал я, — пошевелиться не могу.

— Встаньте, пожалуйста. — Полицейский явно мне не поверил.

С нечеловеческим усилием я опустил ноги на землю и, опираясь на железную спинку скамейки, попытался привести себя в вертикальное положение. Мне это почти удалось, но в последний момент колени подогнулись, и я рухнул на землю. Первый полицейский наклонился и, сунув мускулистые руки под мышки, приподнял меня, а второй придерживал за плечи, не давая упасть. Да, теперь я хоть и с посторонней помощью, хоть и нетвердо, но все же стоял на ногах.

— «Скорую» не вызовете? — спросил я и добавил без нужды: — Что-то я совсем скверно себя чувствую.

— «Скорая» приедет не скоро. Страховка имеется?

— Нет.

— Ладно, пошли с нами.

Меня провели к фургону и помогли сесть на заднее сиденье. Один из полицейских сел за руль, другой принялся задавать вопросы. Зубы у меня выбивали дробь, по телу пробегала крупная дрожь. Я пошарил во внутреннем кармане куртки и извлек водительские права. Полицейский переписал в блокнот мое имя. После этого я вырубился и пришел в себя лишь в ярко освещенной больничной палате в окружении одетого в зеленое медицинского персонала. Я задыхался. Кто-то прижал мне ко рту кислородную маску. Потом меня везли бесконечно длинным коридором, чтобы в конце концов уложить в постель, накрытую свежими, хрустящими простынями. Смутно припоминаю, что мне велели прижимать покрепче маску, сестра показала, как это делается — надо подложить руку под голову и держать специальную эластичную трубку. Потом я остался один.

Я чувствовал, что умираю. Что-то угнездившееся внутри меня стремилось наружу, наверх. Что-то невесомое, бесплотное. Мне приходилось читать об этом в описаниях предсмертного состояния, но никогда я не придавал этому значения. Но теперь это было мое состояние. Все, что было мною, стремилось куда-то прочь. Вот оно поднялось над телом и закачалось в невесомости. Мое тело, не готовое еще отпустить на волю это движущееся летучее нечто, пыталось вернуть его себе. А я испытывал горечь от того, что не осознаю должным образом происходящее и, понимая, что смерть приходит до срока, бессилен по-настоящему противостоять ей. Тело направлялось на свидание со смертью, а сознание лишь устало мирилось с этим. Не думал я, что смерть вломится ко мне так бесцеремонно. Все, что я способен был отметить в своем сознании, так это чувство тоски.

Этой ночью я боролся с собственным исходом. Временами пытался представить себе Смерть воочию. Она не походила ни на ангела с крыльями, ни на посланца ада с рогами — скорее, на усталого, с помятым лицом сборщика налогов. Он говорил, что пришел мой черед, ничего личного здесь нет, просто я не смог воспользоваться единственным своим шансом на продолжение жизни, и, как следствие, произошло явление Немезиды, моей персональной мстительницы. А что еще можно было ожидать? Ничего приятного, конечно, я не услышал — вроде как если бы меня упрекали в регулярных пропусках уроков в школе, за что меня следует исключить, или в непунктуальности на работе, за что меня следует уволить.

Сборщик налогов — только один вариант. Вообще-то я представлял себе Смерть, разносящую повестки об увольнении, в разных обличьях. Смерть — работница больничной прачечной, молча складывающая простыни; Смерть — служительница парка, где играют не ведающие о ее бдительном оке дети; Смерть — лицо, отражающееся в магазинной витрине, когда в дождливый день проходишь мимо и не узнаешь себя в этом отражении. Смерть как возвращение на склад собственной памяти. Тут начинается настоящий обвал. Мелькание лиц, мгновений, летучих событий — все они рвутся наверх со дна памяти, стучатся в сознание. Вот моя мать в темных очках сидит на теплом песке пляжа в Пембрукшире. Я вглядываюсь в эти линзы, пытаясь разглядеть за ними глаза. Черный спаниель. Белый маяк в полдень, зеленое море. Мальчишка на школьном дворе пытается поджечь муравья при помощи увеличительного стекла. Он же перегибается через перила греческого парома, входящего ночью в бухту на острове. Ход времени, процеженный через случайные его моменты и лица… густые напомаженные черные волосы моего отца-испанца, он смотрит на меня своими темными глазами и говорит, что свободу следует вырвать из рук угнетателей.

Меня охватывает острое чувство стыда. Я умер ни за что. У меня не было веры.

Но Смерть осталась в стороне. Всю эту ночь, как и следующие сутки, я пролежал в постели, жадно хватая ртом воздух, исходя потом, проваливаясь порою, напичканный лекарствами, в дремоту, мучаясь кошмарами и страшными видениями. Мне снилось, будто за мною гонятся, а я бегу, вернее, уползаю от погони по болотам, где в воздухе почти нет кислорода. Воздух такой разреженный, что даже встречающиеся на пути странные существа только и способны, что подвывать и жаться ко мне, хотя челюсти их устрашают. Переползая с кочки на кочку по бесконечному месиву, я от этого страха никак не могу избавиться.

На утро второго дня я закашлялся кровью и, освободившись от капельницы, с трудом встал с кровати и выбрался в коридор. Опершись о косяк двери, постоял немного, дожидаясь, когда пройдет очередной приступ кашля, и харкая кровью на кафельный пол. Ко мне подбежала сестра и заставила вернуться в палату. Я сказал, что мне нужно в туалет, она принесла пластмассовую бутылку, снова подключила меня к капельнице и велела больше не вставать.

На следующий день пришла женщина-врач. Я спросил, чем же я все-таки болен и выживу ли. Если нет, то когда можно ожидать смерти. Она деловито ответила, что, если бы мне грозила смерть, меня бы уже не было на свете, скорее всего умер бы два дня назад. Тон, каким она это сообщила, заставлял усомниться в том, что мое выздоровление в ее глазах таким — подарок человечеству. Несколько смягчившись, она сказала, что у меня пневмония, но, если я буду следовать ее указаниям, мне будет лучше.

В палате, куда меня поместили, стояли две койки, но первые несколько дней я оставался один. На четвертый день мне разрешили залезть в гигантскую, глубиной чуть не в человеческий рост, белую ванну, куда потоками низвергалась из кранов горячая вода. Мне выдали бледно-голубую больничную пижаму — точь-в-точь такую я видел на Ману, когда мы его навещали с бароном. Теперь я был способен полчаса или даже больше обходиться без кислородной подпитки, хотя, стоило мне ускорить шаг или сделать резкое движение, сразу наступала одышка. А пятый день был отмечен еще одним достижением — я уже не так сильно потел, разве что ночью, и смог впервые прикоснуться к обычной больничной еде. Голод ощущался изрядный.