Михаил Салтыков-Щедрин - Том 17. Пошехонская старина

• Название: Том 17. Пошехонская старина
• Автор: Михаил Салтыков-Щедрин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1975

Настоящее Собрание сочинений и писем Салтыкова-Щедрина, в котором критически использованы опыт и материалы предыдущего издания, осуществляется с учетом новейших достижений советского щедриноведения. Собрание является наиболее полным из всех существующих и включает в себя все известные в настоящее время произведения писателя, как законченные, так и незавершенные.

«Пошехонская старина» — последнее произведение Салтыкова. Им закончился творческий и жизненный путь писателя. В отличие от других его вещей, оно посвящено не злободневной современности, а прошлому — жизни помещичьей семьи в усадьбе при крепостном праве. По своему материалу «Пошехонская старина» во многом восходит к воспоминаниям Салтыкова о своем детстве, прошедшем в родовом гнезде, в самый разгар крепостного права. Отсюда не только художественное, но также историческое и биографическое значение «хроники», хотя она и не является ни автобиографией, ни мемуарами писателя.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Впервые — ВЕ, 1888, № 11, с. 5–45. Написано в июле 1888 года. Сохранились черновые рукописи всех четырех глав (№№ 258–261). Глава XVII сначала имела заглавие «Рабы», зачеркнутое автором.

«Я начал серию портретов «рабов», но так устал, что вынужден покуда оставить работу. Выходит холодно». Так писал Салтыков M. M. Стасюлевичу о только что законченной им первой половине «серии» (17. VII. 88). Однако из предыдущих писем видно нечто другое. Портреты «рабов» Салтыков писал в состоянии подъема, «горения» творческих сил, а не «холода» их упадка. «Хотя Н. И. Соколов[136] и запретил мне писать <…>, но такой уж нашел на пеня стих, что никак воздержаться не мог…» — сообщал Салтыков тому же M. M. Стасюлевичу (19. VI. 88). И о том же Н. А. Белоголовому: «В последнее время я довольно много работал <…>. Соколов, правда, убеждал меня не работать <…>, но какая же возможность удержаться, когда позывает к работе?..» (14. VII. 88). Оценка «выходит холодно» указывает на характер и высоту требований, предъявлявшихся писателем к своей работе. Он хотел, чтобы создаваемые им трагические образы людей крепостной неволи заставили бы содрогнуться читателя. И он добился этого. Он так нарисовал «портреты» этой удивительной «серии», что они сразу же вошли в «галерею высокой классики» (А. Эртель)[137], стали в русской литературе крупнейшим памятником всему «множеству несчастнейших людей <…>, раздавленных и испачканных» всем строем крепостной старины (Гл. Успенский)[138].

Салтыков знал цену своим «рабам». Это видно из следующего диалога писателя с Л. Ф. Пантелеевым, вызванного появлением в печати очерков И. А. Гончарова «Слуги» (Н. В. Шелгунов назвал эти очерки «сатирой на лакеев»):

«— Читали Вы «Слуг» Гончарова?..

— Да.

— Что же о них думаете?

— Да как-то незначительно для Гончарова.

— Вот я ему покажу настоящих слуг старого времени».

В это время Мих. Евгр. писал «Пошехонскую старину»[139].

Сопоставление образов «рабов» с материалами семейного архива устанавливает ряд общих и частных соответствий их с реальными дворовыми людьми помещиков Салтыковых. Аннушка была крепостной одной из «тетенек-сестриц», а именно Марьи Васильевны Салтыковой. История Мавруши-новоторки восходит как к трагедии жены первого учителя Салтыкова Павла Соколова (см. выше, стр. 526), так и к судьбе, постигшей жену крепостного живописца Наума Филимонова, принадлежавшего другой тетеньке-сестрице. Она была вольноотпущенной, но, выйдя замуж за крепостного, должна была вновь закрепоститься. «Ванька-Каин» соответствует, по-видимому, упоминаемому в письмах Ольги Михайловны «Ваньке-цирульнику», обучавшемуся в Москве, а затем вытребованному в Спас-Угол (хотя об отдаче его в солдаты сведений не найдено). Однако Салтыков свободно тасует и перемещает сохранившиеся в его памяти воспоминания. Он подчиняет материал задачам художественной типологии, определяемым его общим пониманием бедствий и страданий людей крепостного ярма.

Тягло — учетная трудовая единица крепостного труда — барщины и оброка.

…перевести крестьян с оброка на изделье — то есть перевести на барщину.

Месячина — содержание помещиком дворовых людей продуктами питания, выдававшимися помесячно.

…когда вышел…указ, воспрещавший продавать крепостных людей иначе, как в составе целых семейств. — Указ 1833 г.

У Троицы — в Троице-Сергиевской лавре.

Прокураты — обманщики, плуты.

Же-ву-фелисит — поздравляю (фр. je vous félicite).

…в канарейках…состоит… — в любовницах.

XXI. Продолжение портретной галереи домочадцев. Конон*

XXII. Бессчастная Матренка*

XXIII. Сатир-скиталец*

XXIV. Добро пожаловать*

XXV. Смерть Федота*

Впервые — ВЕ, 1888, № 12, с. 481–524. Написано в августе 1888 года. Сохранились черновые рукописи всех пяти глав (№ 262–266). Название гл. XXIII («Сатир-скиталец») было исправлено на «Сатир-богомол», а потом восстановлено в первоначальном виде. Гл. XXV ошибочно занумерована в рукописи как XXIV.

О серии портретов «рабов», в ее второй половине, можно сказать, с точки зрения биографического комментария, то же, что и о первой. В отношении некоторых «портретов» материалы семейного архива документально устанавливают их связи со своими, реальными протототипами или, по крайней мере, с отдельными прототипическими элементами. В этихматериалах упоминаются имена «буфетчика Коняшки» («Конон»), мальчика «Сережки садовникова» — крестного сына Салтыкова («Добро пожаловать») и дворового человека Сатира. Имя последнего сохранилось в «паспорте», выданном в 1821 году будущим отцом писателя, Евграфом Васильевичем, «Сатиру Порфирову холостому, в разные Российские города, от подписанного числа впредь на один год». Другие имена комментируемых глав не встречаются в документах архива. Но можно предполагать, что в основу образа старосты Федота легли воспоминания писателя о долголетнем спасском старосте Илье, которого высоко ценила Ольга Михайловна («Смерть Федота»). Рассказ же о печальной и суровой судьбе «согрешившей» дворовой девушки («Бессчастная Матренка»), обобщая множество подобного рода историй, находит, как сказано выше, не одну, а много аналогий в записях о браках дворовых людей в Спасской церкви. Упоминаемая в этом рассказе ключница Акулина, не впервые здесь появляющаяся, восходит к реальному лицу, с таким же именем и с такою же психологией хранительницы барского интереса.

«Бегуны» — религиозная секта (нескольких толков), возникшая в конце XVIII в. и получившая широкое распространение среди барских крестьян. Одна из форм массового антикрепостнического протеста.

…до зимнего Николы… — до 6 декабря по ст. ст.

Семья наша езжала туда на богомолье… — Поездка семьи Салтыковых на Сольбу относится к августу 1828 г. (запись в упомянутом выше «Адрес-календаре» Евграфа Васильевича).

Измалково — подлинное название одной из деревень салтыковской вотчины.

XXVI. Помещичья среда*

XXVII. Предводитель струнников*

Впервые — ВЕ, 1889, № 1, с. 5–58. Написано в августе 1888 года. Сохранились черновые рукописи обеих глав (№№ 267–268), Название гл. XXVII первоначально было «Господин Струнников». Глава XXVII особенно беспокоила Салтыкова в цензурном отношении (см. письма к Стасюлевичу от 18, 26, 31 декабря 1888 г.). В связи с этим в текст настоящего издания из рукописи вводятся слова (стр. 352, строка 11 св.). «Какая главная <…> подразумеваются сами собой». Следующая вставка (стр. 37-8, строка 9 сн.): «…и какие быстрые успехи <…> совестно».

В общей характеристике помещичьей среды Салтыков в большей мере, чем в других разделах «хроники», интегрирует и осмысляет в определенном единстве свои воспоминаний о деревенском детстве. При этом он выходит здесь за его пределы. Во всех «помещичьих главах» затрагивается также и время отмены крепостного права. На самом малом пространстве — всего восемь страниц — Салтыков дает широкоохватное изображение средне- и мелкопоместного дворянства дореформенной эпохи — его материально-хозяйственных основ, бытового обихода и нравственно-образовательного уровня. Это изображение явилось последним «групповым портретом» поместного дворянства в творчестве Салтыкова.

Глава XXVI примечательна и своими авторскими отступлениями. Среди них находится знаменитая гражданственная декларация писателя об «идее отечества», вызванная оценкой 1812 года — «годины великого испытания» и событий Крымской войны.

В главе XXVII начинается третья портретная галерея «Пошехонской старины», посвященная отдельным показательным представителям помещичьей среды, — галерея господ. В каждом из входящих сюда «портретов» также проступают черты живых людей, которых когда-то лично знал Салтыков или о которых много раз слышал. Но как и в других случаях, черты эти художественно преобразованы и обобщены.

Натурой для первого «портрета» — «предводителя Струнникова» — послужила, по-видимому, личность помещика Н. П. Стромилова — соседа Салтыковых по имению. Это была весьма колоритная фигура старопомещичьего быта. В дореформенные годы Стромилов подряд, на несколько сроков, избирался калязинским уездным предводителем дворянства. Для подкупа «гольтепы», как О. М. Салтыкова называла мелкопоместных дворян, голосами которых Стромилов избирался и переизбирался, как, впрочем, и для остальных помещиков «своего» уезда, он держал всегда открытый стол. На это хлебосольство, а также на балы и псовые охоты, собиравшие «весь уезд», тщеславный предводитель потратил и свое и женино состояние. Реформа застала Стромилова на грани полного разорения. Однако бегство Струнникова за границу, в поисках спасения от кредиторов и его служба гарсоном не имеют соответствия с дальнейшей судьбой Стромилова. Это художественно-заостренное домысливание образа, возможно, также взятое из действительности, но какой-то другой. Здесь следует заметить, что образ «предводителя Струнникова», единственный в «Пошехонской старине» созданный в сатирической и отчасти гротесковой манере, повторяет в расширенном виде образ предводителя Мемнона Захарыча из «Пошехонских рассказов» («Вечер второй»). Образ Струнникова — сугубо-критический, ядовито-издевательский в отношении высшего правящего сословия, и Салтыков опасался за него. Он писал Стасюлевичу (18. XII. 88): «Не приходило ли Вам на мысль, что «Пошехонскую старину» из январской книжки могут потребовать вырезать за изображение дворянства и в особенности предводителя в неприятном виде. Особенно разговор с Корнеичем о том, что такое дворянин?» Однако на этот раз дело обошлось без цензурного вмешательства.