Вероник Олми - Первая любовь

• Название: Первая любовь
• Автор: Вероник Олми
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02629-2

В день своей серебряной свадьбы Эмилия натыкается на объявление в газете: мужчина, в которого она когда-то была влюблена, просит ее срочно приехать. Эмилия, не раздумывая, мчится к нему в Геную. По дороге она заезжает в город, где прошло ее детство, встречается со старшей дочерью, которая пытается разобраться в причинах внезапного бегства матери. Эмилию терзают противоречивые чувства, но она ясно понимает одно: первая любовь определила всю ее жизнь, и она обязана еще раз с ней встретиться. Пусть даже эта встреча принесет новые страдания.

---

Отец семейства, которого я видела сегодня днем на террасе кафе, болтал с приятелями-ровесниками. Им лет по двадцать пять, но все изображают "настоящих мужиков", уверенных в себе, занятых мужскими делами — мотоциклами, игрой и выпивкой, впрочем, не очень-то это им помогает: они, как в детстве, боятся своих отцов и соревнуются, у кого струя мощнее, когда выходят ночью на зады "Блю-Бара".

Тристаном, очевидно, звали приземистого коротышку, которого все слушали, открыв рот и лучась от счастья быть принятыми в круг его друзей. Отец семейства пользовался привилегией хлопать время от времени Тристана по спине, но не был уверен в прочности своего положения и переминался с ноги на ногу, огорчаясь, что может его лишиться, и искал поддержки в глазах других, прекрасно зная, что все от него отвернутся, как только им подадут сигнал.

— Парни! Парни! — орал Тристан. — Обещаю, что как-нибудь и вас туда отведу! О’кей?

Парни радостно загудели, засмеялись, а Тристан махнул официанту и распорядился принести по рюмке каждому.

— Придется тебе исполнить свое обещание, Тристан, — произнес худенький мальчишка с извиняющейся улыбкой.

Никому из окружающих слова его не показались обидными, но Тристан угрожающим тоном заставил мальчишку снова повторить свои слова:

— Что ты сказал, Робер?

— Ну… это… Ты часто говоришь, что отведешь нас туда… и потом…

— Свободен! — прошипел Тристан, и Робер уставился на него недоумевающе. Тогда все остальные, похитрее этого, взяли его за плечи и вывели из круга, не грубо, одними пальчиками. Робер решил, что это шутка, какая-то игра, в которой он готов был поучаствовать и посмеяться, но смех его оборвался враз, когда круг вновь сомкнулся, но уже без него. Тогда он сел неподалеку и, съежившись на своем стуле, стал слушать в немом восхищении, боясь упустить малейший звук.

Мужчина, что сидел на другом конце моего диванчика, наблюдал за этой сценой.

— Я их всех знал, когда они были вот такими, — сказал он и провел рукой чуть ниже стола.

— Я понимаю, каково это видеть, какими становятся мальчишки, — отозвалась я, — я учительница в младших классах и работаю уже… О! Давно работаю.

— А разве теперь не говорят "преподаватель начальной школы"?

Я снисходительно улыбнулась.

— Могу я предложить вам выпить? — спросил он.

— Я заказала бы еще виски… Хотя это неразумно..

Он подозвал официанта.

— Всех этих мальчишек я учил играть в футбол. Я знаю их, знаю их старших братьев, отцов, матерей и даже кузенов! — Он засмеялся, и было видно, что он этим гордится.

Он был немного моложе меня, лет сорока, небольшого роста. На вид совсем не спортивный: в своем тренировочном костюме и кроссовках он походил скорее на арестанта, чем на атлета.

— Худышку, я имею в виду Робера, вы тоже знаете? — спросила я. — Они его не любят, да?

— Никто не любит Робера. А в каком городе вы преподаете? Здесь я что-то вас не видел.

— В Париже.

— И в Париже говорят "учительница"?

— Нет, говорят "преподаватель начальной школы".

Нам принесли наши стаканы, и мы подняли их, наклонив головы, а потом молча выпили. И тогда я его увидела. Того самого типа. С автострады. Он сидел напротив и смотрел на меня. Он не жестикулировал, не доставал сигареты, не прятал монетки, он просто спокойно сидел и сопел, мирный такой толстячок, а я не сводила с него глаз. Да, это был он. Невероятно, но это был он.

— Робер — отпрыск самой старинной семьи в нашем городе.

— Подумать только!

Фокусник так же потел, как тогда в кафе на автостраде.

— Они все умерли.

— Простите?

— Вся семья Робера, да, вот так… Все умерли. Кроме него, разумеется. Родители, дедушка с бабушкой, младшая сестра — все.

Я взглянула на парнишку, он покорно сидел на стуле, млея от восхищения, а притворяющиеся крутыми парни даже не смотрели на него.

— Автокатастрофа?

— Да. Вечером тридцать первого декабря. Ужас, правда ведь? Водитель грузовика их не заметил…

— А Робер? Его не было в машине?

— Робер катался на лыжах.

— Повезло…

— Как знать?

Я снова посмотрела на фокусника, он мне улыбнулся. У меня вдруг прихватило сердце, в баре стояла невыносимая духота.

— Видите мужчину напротив меня? — спросила я спортсмена.

— Это Чарли. Знаменитость нашего города.

— Почему знаменитость?

— Упс! Похоже, не миновать скандала, — прошептал сосед.

Тристан снова ссорился, но на этот раз с парнем, который ему сопротивлялся и обозвал "вором". Парень сделал шаг вперед и уже занес руку. Отец семейства встал между ними и, само собой разумеется, получил удар кулаком, повалился на стойку с криком, что ему сломали нос. Робер поднялся со стула и попытался встать между противниками, которые подначивали друг друга то тычком, то ругательством. Робер умоляюще говорил: "Да ладно вам, ребята!", повторял: "Глупо же, парни! Нашли чем заняться!" В голосе у него звенели слезы, он паниковал, в этом не было сомнений. Футбольный тренер вздохнул, встал и направился к ребятам. Одного он взял за шиворот, второму заломил за спину руку, рявкнув, чтобы прекратили дурацкие штучки. Робер в отчаянии ломал руки, ужасно худые и почему-то дряблые. Он один боялся драки, для остальных она была чем-то само собой разумеющимся, пьесой, которая повторяется без особого вдохновения, с мелкими изменениями в невнятном тексте. Все немного отошли друг от друга, ссутулившись, стиснув зубы, спрятав кулаки в карманы, отступили, освобождая пространство, но тренер их вразумил — очевидно, он пользовался авторитетом и наслаждался этим, судя по блеску в глазах. Он стал героем вечера, звездой, которая появилась под занавес, и теперь, не торопясь, выдержал паузу, чтобы удостовериться, что страсти улеглись. Напряжение спало, отец семейства прижимал платок к носу, вся рубашка у него была залита кровью. Тристан, будто страдая тиком, то и дело пожимал плечами. "Чтобы я такого больше не видел, всем ясно?" — спросил тренер, а потом махнул официанту, чтобы принес всем выпить. И тогда вдруг Робер засмеялся, наконец-то и он пришел в себя.

— Что с тобой, Робер? — спросил тренер уже совсем спокойным голосом.

Робер склонил набок голову:

— Ничего…

— Ты приносишь несчастье, Робер, — сказал тренер очень спокойно, ровным голосом. — Тебе это известно?

Парень опустил голову и потом кивнул несколько раз: "да, да, да", молчаливо признавая "моя вина, моя большая вина", потом удалился на цыпочках. Остальные подняли стаканы: они помирились.

Фокусник, сидевший напротив, развел руки, развел широко и, не переставая смотреть на меня, медленно раскрыл ладонь правой руки. На ней лежала сигарета. Он опять мне улыбнулся, лукаво и недобро. Его черные глаза смотрели пристально и очень жестко.

Я ушла.

Я выпила слишком много, и за "Блю-Баром" меня вырвало.

Кто-то плакал, прерывисто всхлипывая, прислонившись к стене. Я узнала Робера. Мне стало страшно, и я ушла, не утешив его.

Я так никогда не узнаю, куда хотел повести Робера Тристан. Никогда не узнаю, о чем он так мечтал. Не узнаю, в самом ли деле он приносит несчастье.

Однажды Дарио привел меня к себе домой. Его семья жила на вилле, что пряталась за холмом, его отец, Альберто, получил ее как служебную; а работал он в отделе экспорта-импорта и постоянно ездил из Марселя в Геную и обратно, а Эстелла, его жена, не хотела жить на этой вилле. Она была француженка, и поэтому Дарио свободно владел двумя языками и говорил по-французски почти без акцента.

Я сразу обратила внимание на ноги Эстеллы. Она ходила по дому босиком, и ногти у нее всегда были накрашены. Ноги для меня всегда были чем-то неприятным и ассоциировались с запахом в школьном гардеробе и с дешевой обувью, которую мама покупала мне и Кристине в магазине Андре на набережной Мирабо, когда там еще все стоило дешево. Но ноги Эстеллы были неотъемлемой частью ее женственности, они ступали так мягко, приятно, и сразу в голове у меня зазвучало: "Благодатная Мария, Господь с тобой". Зазвучало помимо воли, словно песенка, как только я ее увидела.

Я подумала: интересно, сколько ей лет? Тридцать восемь, наверное… Самое большее, сорок… И невозможно представить, что когда-нибудь будет больше. Невозможно представить, что когда-нибудь она не сможет наклониться и покрасить себе ногти или постесняется протянуть искореженную старостью ногу, чтобы ей сделали педикюр. Старая Эстелла. Анахронизм. Я вспомнила, как мы маленькими говорили с подружками в школе о 2000 годе. Мы считали: "В 2000-м мне будет… мне будет…" Я посчитала первая: мне будет 40 лет! Мы расхохотались. Потому что 2000 год — это внеземные цивилизации, летающие тарелки, мутанты, все такое… Но 40 лет! Я попробовала представить у себя на голове мамину прическу, лицо учительницы, пальто соседки… 40 лет! Нет, невозможно. Никогда не будет 2000 года. Как не существует инопланетян.