Вероник Олми - Первая любовь

• Название: Первая любовь
• Автор: Вероник Олми
• Издательство: Иностранка
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-389-02629-2

В день своей серебряной свадьбы Эмилия натыкается на объявление в газете: мужчина, в которого она когда-то была влюблена, просит ее срочно приехать. Эмилия, не раздумывая, мчится к нему в Геную. По дороге она заезжает в город, где прошло ее детство, встречается со старшей дочерью, которая пытается разобраться в причинах внезапного бегства матери. Эмилию терзают противоречивые чувства, но она ясно понимает одно: первая любовь определила всю ее жизнь, и она обязана еще раз с ней встретиться. Пусть даже эта встреча принесет новые страдания.

---

Послеполуденное время близилось к концу. Я знала, что, пока мы слушаем Шопена в кабине без окон, наступит вечер и этот вечер без нас сделает город еще более чужим, я не понимала, что именно сейчас переживаю, но понимала, что со мной это в первый раз. Я могла бы сказать "впервые наедине с мальчиком", "впервые наедине с Шопеном", "впервые в магазине пластинок". Все было бы неправдой. Речь шла о чем-то более емком, чем отдельное мгновение. Более значимом, чем свидание с мальчиком. Я чувствовала, что вокруг меня мир, покупатели, машины на бульваре Мирабо, я слышала звонок телефона в магазине, дверной колокольчик, шаги — все, к чему мы сейчас были глухи. Я знала, от чего убежала. От чего избавилась. Но не осознавала, что именно, еще не высказанное, объединяет меня с Дарио, отдаляя от всех остальных.

Позже слово пришло. "Близость". В чем-то оно сродни "робости". Нужны бережность и терпение, чтобы до нее дожить. А потом я ее лишилась, сама того не подозревая, по недомыслию…

Миновав Лион, я остановилась в маленькой гостинице безликого городка, застрявшего в нерешительности между автострадой и деревенскими просторами. Городка без малейшего очарования: по главной улице катят пыльные грузовики и вместо деревьев торчат жалкие палки, за которыми, как видно, поначалу ухаживали, а потом перестали. Есть и пешеходная улица с магазинчиками, точно такими же, как на всех пешеходных улицах: недорогая одежда, грубые украшения из Индии и Марокко, Мак-До, газетный киоск, стайки подростков-готов стараются привлечь внимание прохожих, а те не обращают на них внимания. Паренек непонятного возраста распевает под гитару "Люблю ее до смерти" с вопиющим безразличием и к песне, и к тому, что в ободранном чехле на асфальте нет ни одной монетки. Время от времени проходят под руку две или три пожилые дамы, они подкрашены, причесаны и слишком шикарны для опустившегося городка. Без сомнения они здесь родились, выросли, вышли замуж. Стали вдовами врача, нотариуса, аптекаря, хозяина гостиницы. И теперь, когда у городка нет больше ни лица, ни амбиций, они выглядят неуместным излишеством, а когда-то считались лучшим, что в нем было. Люди радовались, получая приглашение к ним на обед, поздравляли себя со столь ценным знакомством, гордились, что удостоились чести называть их уменьшительными именами, что учили их детей верховой езде или игре на скрипке. Но прошло время. О городке позабыли. В него попадают по случайности, по ошибке и, уехав, удивляются: неужели такой существует? Сколько подобных городков между Парижем и Генуей? Сколько деревень безмолвно страдают от радиоактивных отходов, скоростных поездов и прячутся в свои раковины, словно во времена оккупации? Сколько захолустных поселков, из которых уезжают молодые люди, а потом стыдятся сказать, откуда приехали?

Я попыталась представить, чем занят Марк теперь, когда не нужно меня дожидаться. Ведет долгие разговоры по телефону с дочками? А может, одна из них приехала его навестить, сдавшись на уговоры двух других? Зое, старшей, двадцать три года, она перебралась в Марсель и живет там с каким-то инфантильным типом. Он говорит с ней так, словно она всегда и всюду опаздывает: сопит, вздыхает, возводит глаза горе, а потом улыбается со снисходительным видом человека, который терпеливо переносит невзгоды. Он занят только собой и вымещает на ней раздражение и недовольство жизнью, повседневность ему не по плечу, он шагает, но ботинки ему малы. Зоя извиняется, как маленькая: закусывает губу, крутит прядь волос, посмеивается, но ее отрывистый смешок похож на рыдание. Она бросила психфак и теперь продает дешевые украшения в магазинчике на улице Сен-Ферреоль, который, без всякого сомнения, очень скоро закроется, и тогда она перекочует в соседний, где торгуют майками, потому что знакома с хозяйкой и пьет иногда с ней кофе между полуднем и двумя часами, или будет ходить с рекламой гостиницы в порту и строить глазки коммерсантам, которых я бы на ее месте ненавидела. Зоя — бриллиант, но сверкать боится. Она себя сдерживает, напуганная собственной мощью и неистовостью, сил у нее столько, что она могла бы перевернуть мир. Своего спутника она ценит, как душевнобольной — санитара, считает, что он ее лечит. А он ее душит. Зоя — молчащий голос. Заснувшая одержимая. В один прекрасный день она сделает то, что делают все отвечающие "да-да": она уедет и забудет в тот же миг лавочку с дешевыми украшениями, приятельницу с майками, человека, с которым жила, запах Марселя, сверканье солнца на морской глади и тоску, когда, бродя вечером по старому порту, твердила себе, что ей никуда не уехать.

Я вспомнила Зою маленькой. Огромные глаза. Острые аккуратные зубки, постоянный смех, выдумки, фантазии, песенки, нескончаемое кипение жизни. "Не усидит на месте, живая, как ртуть", — говорила мне заведующая яслями. Когда и почему она отказалась от жизни?

Полина родилась спустя год после Зои. Она занимается живописью, втайне мучаясь совестью, у нее нет таланта, но она никому в этом не признается. Она не бросает Институт изящных искусств из гордости, что выдержала экзамены.

Она никогда не скажет: "Я рисую". "Я учусь в Институте изящных искусств", — повторяет она. Она снимает крошечную двухкомнатную квартирку вместе с подругой, которая работает в агентстве недвижимости и помогает ей почувствовать себя художницей: позволяет делать с себя наброски, позирует для портретов, спрашивает, не забудет ли ее Полина, когда станет знаменитой. Я хотела бы сказать своей дочке, что ей даны другие таланты, что совсем не страшно ошибиться на собственный счет, я хотела бы предупредить ее сейчас, пока не поздно, пока она не стала единственной из выпуска, кто не сможет "жить своей профессией", как принято говорить, потому что для Полины "не жить профессией" означает "смерть"… Я хотела бы поговорить со своими девочками — Зоей, Полиной и Жанной тоже, Жанной, которая поселилась в Лондоне. Я хотела бы прижать их к себе покрепче, и пусть они поймут, что я на самом деле знаю, чего они достойны. Мужчины, которые так неумело их любят, — всего лишь случайные прохожие в их жизни. Я хотела бы им сказать, что они заслуживают большего — любви, от которой захватывает дух, кружится голова. Мне хотелось бы, чтобы они узнали, что любовь — лучший дар богов и лучшее деяние человека, чтобы они верили матерям, которые сочли своих детей несравненным чудом. Мне хотелось бы рассказать им о Дарио, как я впервые пришла к нему, и было это в Экс-ан-Провансе, в краю, который по-прежнему дышит, а не издыхает под ударами лопат и тоннами бетона, который защитился зонтиками пиний, а они роняют на землю длинные иголки, коим суждено сгореть в огне. Но дочери ведь могут спросить, почему же я не отправилась вслед за своей любовью. Почему любимый не увез меня?

— Зоя, это мама.

Молчание.

— Зоя, ты меня слышишь? Это мама.

— Да, я тебя слышу. Ты где?

— Неподалеку от Лиона. Еду в Италию…

— Я знаю.

— Марк сказал тебе? Еду в Италию навестить подругу.

— Да, сказал.

— Не думаю, что он мне поверил.

— Мама! Не имеет никакого значения, кто и чему верит! Мы хотим знать, что происходит на самом деле! Это же ваша серебряная свадьба! Черт подери! Ты считаешь, папа такое заслужил? Вы прожили вместе двадцать пять лет!

— Двадцать пять — не двадцать пять, а я должна была уехать, и этим все сказано.

— Ты бросила папу?

— Конечно нет, и в мыслях не держала.

Я услышала, как она, всхлипнув, положила трубку. Я причинила ей боль. Я причинила боль всей своей семье. Трудно себе представить, до чего ты обычно одинок, если по-честному, то все время одинок, — однако любое твое решение мгновенно отзывается на всех остальных. Где они все, когда ты чувствуешь себя никчемной, опустошенной, когда все вокруг лишается смысла и ты не видишь ничего, кроме обязанностей, которые вынуждают тебя жить? Я снова набрала номер Зои.

— Зоя, послушай, не надо так переживать… Я просто в отчаянии… Я не думала, что моя поездка в Италию обернется такой драмой…

— Не лицемерь! Ты прекрасно знала, что делаешь! Все приготовить и потом бросить папу одного! И ты не видишь ничего странного? Думаешь, он мог бы нанести тебе такой удар? Скажи, он мог бы тебя так обидеть?

— Все поняла. Вешаю трубку, я устала.

На этот раз трубку повесила я. Зря я позвонила Зое, только все запутала еще больше и почувствовала боль. Однако с каким напором девочки защищают отца!.. Они считают себя вправе вмешиваться в нашу с Марком жизнь, ведут себя так, словно они для нас главные судьи. Можно подумать, мы родили их для того, чтобы они устанавливали для нас правила… Сумасшедшая любовь к своим детям — и вдруг нутряная необходимость от них отделиться, и страх, что кто-то эту необходимость заметит, и надежда, что скоро она пройдет, и проходит, мы все это знаем, и торжествует всегда неразумная привязанность, наша животная сторона.